Похороны Сталина

Похороны Председателя Совета Министров СССР и Секретаря ЦК КПСС Иосифа Виссарионовича Сталина, скончавшегося 5 марта 1953 года, состоялись через четыре дня, 9 марта.

Прощание

Для прощания тело Сталина было выставлено 6 марта в Колонном зале Дома Союзов. С 16 часов пришли первые потоки людей, желавших проститься со Сталиным.

Сталин лежал в гробу, на высоком постаменте, в сени красных знамён, среди роз и вечнозелёных ветвей. На нём был надет его любимый повседневный мундир серовато-зелёного цвета с отложным воротником, на который были пришиты шинельные генеральские петлицы. От прижизненного одеяния он отличался только нашитыми погонами генералиссимуса и золотыми пуговицами. Помимо орденских планок на кителе были прикреплены медали «Золотая Звезда» и «Серп и Молот» (хотя при жизни Сталин носил только последнюю).

Хрустальные люстры с электрическими свечами были затянуты чёрным крепом. Шестнадцать алых бархатных полотнищ, окаймлённых чёрным шелком, с гербами союзных республик, ниспадали с белых мраморных колонн. Гигантское знамя СССР было склонено над изголовьем Сталина. Перед гробом, на атласе, лежали Маршальская Звезда, ордена и медали Сталина. Звучали траурные мелодии Чайковского, Бетховена, Моцарта.

Перед гробом беспрерывно проходили жители Москвы и других городов, представители различных предприятий, учреждений, Вооружённых сил. Возле гроба И. В. Сталина в почётном карауле находились руководители КПСС и правительства: Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Н. С. Хрущёв, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович, А. И. Микоян.

На улицах Москвы были включены прожекторы, установленные на грузовых машинах, они освещали площади и улицы, по которым двигались к Дому союзов многотысячные колонны.

Ночью улицы Москвы были полны людей, дожидавшихся своей очереди прощания. Задолго до рассвета снова открывались двери Дома союзов, и в Колонный зал снова шли люди. Помимо пришедших попрощаться с умершим вождём советских граждан, в церемонии приняли участие представители многих других стран.

Китайская делегация внесла венки от Центрального Комитета Коммунистической партии Китая и Мао Цзэ-дуна. В почётном карауле находились Чжоу Энь-лай, Клемент Готвальд, Болеслав Берут, Матьяш Ракоши, Вылко Червенков, Георге Георгиу-Деж, Пальмиро Тольятти, Вальтер Ульбрихт, Отто Гротеволь, Долорес Ибаррури, Гарри Поллит, Иоганн Коплениг, Вилле Песси, Пьетро Ненни, Юмжагийн Цэдэнбал. У гроба стояли также премьер-министр Финляндии Урхо К. Кекконен, председатель Всеиндийского совета мира Сайфуддин Китчлу.

Прощание продолжалось три дня и три ночи, в течение которых люди проходили через Колонный зал. Около полуночи 8 марта прощание прекратилось, и началась подготовка к похоронам. В 2 часа ночи начали выносить многочисленные венки. Так как за гробом было решено нести только 100 венков от руководства страны, крупнейших партийных организаций, братских компартий и родственников, остальные венки, количество которых исчислялось тысячами, были установлены к утру по обе стороны Мавзолея.

9 марта — день похорон

Третий день в распахнутые двери
вся Москва, весь мир
         все шли и шли.
Третий день пытались мы поверить
в смерть его. И не смогли.
Тихие оркестры отзвучали.
Стоны горя сдержаны в груди.
Эта ночь прощанья и печали
кончилась.
         Бессмертье впереди.

Лев Ошанин, «Последняя ночь»

9 марта 1953 года на Красной площади в Москве состоялись похороны И. В. Сталина.

К 7 часам утра была выстроена охранная цепочка по маршруту движения похоронной процессии и по секторам Красной площади. В 8 часов завершилось построение войск на Красной площади общим количеством 4400 человек, оркестра по маршруту и почётного эскорта у Дома Союзов. К 9 утра закончилось построение трудящихся на Красной площади общим количеством 12 000 человек. Над входом в Мавзолей начертаны два имени: ЛЕНИН и СТАЛИН. От Колонного зала, вдоль здания Совета Министров, Исторического музея, вдоль Кремлёвской стены — множество венков из живых цветов. Все они в траурных лентах, на лентах написано: «Дорогому, любимому Иосифу Виссарионовичу Сталину».

По радио шла прямая трансляция с похорон. В эфире звучал голос Юрия Левитана: «Говорит Москва. Колонный зал Дома союзов...».

В 10 часов началось построение траурной процессии возле Дома Союзов. В 10 часов 15 минут Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Н. С. Хрущёв, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович, А. И. Микоян подняли на руки гроб с телом Сталина и медленно направились к выходу (тяжёлый саркофаг им помогали нести присутствовавшие рядом офицеры). В 10 ч 23 мин гроб был установлен на орудийный лафет, декорированный кумачом в обрамлении траурных лент, и началось движение процессии от Дома Союзов по Охотному ряду к Мавзолею. Всё это сопровождала мелодия Траурного марша Ф. Шопена из сонаты № 2 си-бемоль минор.

Маршалы и генералы несли на атласных подушках награды Сталина: Маршальскую Звезду (маршал С. М. Будённый), два ордена «Победа» (маршалы В. Д. Соколовский и Л. А. Говоров), три ордена Ленина (маршалы И. С. Конев, С. К. Тимошенко, Р. Я. Малиновский), три ордена Красного Знамени (маршалы К. А. Мерецков, С. И. Богданов и генерал-полковник Кузнецов), орден Суворова I степени (генерал армии Захаров). Медали несли вице-адмирал В. А. Фокин, маршал авиации К. А. Вершинин, генерал армии И. Х. Баграмян, генерал-полковники М. И. Неделин и К. С. Москаленко.

За гробом шли члены Президиума ЦК КПСС, затем семья, члены и кандидаты в члены ЦК, депутаты Верховного Совета СССР, главы делегаций братских компартий и почётный воинский эскорт.

В 10 часов 45 минут гроб был снят с лафета и установлен на красный постамент перед Мавзолеем. Началась подготовка к митингу (подъём участников на трибуну Мавзолея). На площади собрались трудящиеся Москвы, делегации союзных и автономных республик, краёв и областей, присутствовали также представители Китая, стран народной демократии, делегации и представители других государств.

Председатель Комиссии по организации похорон Сталина Н. С. Хрущёв, открывший митинг, предоставил слово Председателю Совета Министров СССР и Секретарю ЦК КПСС Г. М. Маленкову. Следующую речь произнёс первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Л. П. Берия. Затем выступил с речью первый заместитель Председателя Совета Министров СССР В. М. Молотов.

В 11 часов 54 минуты Хрущёв объявил траурный митинг закрытым. С трибуны Мавзолея сошли Георге Георгиу-Деж, Болеслав Берут, Пах Дем Ли, Вальтер Ульбрихт, Долорес Ибаррури, Отто Гротеволь, Вылко Червенков, Матьяш Ракоши, Пьетро Нении, Пальмиро Тольятти, Жак Дюкло, Клемент Готвальд, Н. А. Булганин, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Г. М. Маленков, Н. С. Хрущёв, Л. П. Берия, М. 3. Сабуров, Чжоу Энь-лай, М. Г. Первухин, Л. М. Каганович, Н. М. Шверник, А. И. Микоян.

Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Н. С. Хрущёв, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович, А. И. Микоян подняли гроб и медленно занесли его в Мавзолей.

В 12 часов над Кремлём был произведён артиллерийский салют. За звуками траурного марша последовали гудки московских промышленных предприятий, и во всей стране начались пять минут молчания. Траурный марш сменился торжественным Гимном Советского Союза. Над Кремлём подняли спущенный после смерти Сталина Государственный флаг Советского Союза. В 12 часов 10 минут перед Мавзолеем прошли войска, в небе строем пролетели самолёты.

Речи, произнесённые на митинге, были опубликованы и позже вошли в кинофильм «Великое прощание». Забальзамированное тело Сталина было помещено на всеобщее обозрение в Мавзолей Ленина, который в 1953—1961 годах именовался «Мавзолей В. И. Ленина и И. В. Сталина». Особое постановление СМ СССР и ЦК КПСС от 6 марта предусматривало сооружение Пантеона, куда планировалось перенести тела Ленина и Сталина, а также погребения у Кремлёвской стены, однако эти проекты очень скоро были фактически свёрнуты.

Давка во время похорон Сталина

Во время похорон произошла давка в районе Трубной площади, в которой погибли люди. Погибло от нескольких сотен до двух-трёх тысяч человек (данные о количестве засекречены). Сергей Хрущёв склоняется к числу погибших чуть более ста человек.

Лилианна Лунгина так описывает день похорон Сталина:

Толпа начиналась уже у самых наших ворот. Но пока ещё не очень густая, и через неё можно было как-то пробраться. Мы дошли до Самотёки. А у Самотёки дорога идет вниз, это как бы котлован такой. Холодно было. И над Самотёкой стояло какое-то облако. Дождь не дождь, что-то такое странное. Сима спросил: «Что это такое? Что это висит над Самотёкой?» А какой-то дядька рядом стоит и говорит: «А вы не понимаете? Это они так трутся друг об друга, это они потеют, это испарение». И действительно, присмотревшись, мы увидели, что людское месиво в ложбине Самотёчной делает шаг вперёд — шаг назад, как в мистическом ритме какого-то танца. Они топчутся на месте, тесно прижавшись друг к другу. И поднимается от них марево в небо. И тут Сима сказал: «Э, нет, туда мы не пойдём, это без нас». И мы с большим трудом как-то выбрались и через два-три часа добрались до дома. Итоги все знают: 400 с лишним человек было растоптано в этот день. Сверх тех миллионов, которых Сталин загубил при жизни, он ещё и после смерти столько народу утащил за собой. В Сталине, конечно, было что-то сатанинское. То-то он всегда работал по ночам. И заставлял бодрствовать всё свое окружение. Никто не смел уйти с поста — он мог вызвать в любое время. Его окна в Кремле всегда были освещены, и народ думал: «Отец-то наш не спит, работает, бдит, заботится о нас отец наш…»

— Дорман О. Подстрочник

Перезахоронение тела Сталина

30 октября 1961 XXII съезд КПСС постановил, что «серьёзные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В. И. Ленина». В ночь с 31 октября на 1 ноября 1961 года тело Сталина было вынесено из Мавзолея и погребено в могиле у Кремлёвской стены.

В последний день работы съезда на трибуну поднялся первый секретарь Ленинградского обкома партии И. В. Спиридонов и после краткого выступления сделал предложение о выносе тела Сталина из Мавзолея. Предложение было принято единогласно.

Фёдор Тимофеевич Конев, бывший командир Кремлёвского полка, вспоминал про тот день: «Чтобы выяснить настроение людей, я переоделся в гражданскую одежду и вышел на Красную площадь. Люди в группах вели возбуждённые разговоры. Содержание их можно свести к следующему: „Почему этот вопрос решили, не посоветовавшись с народом?“».

В 1961 году генерал Николай Захаров возглавлял 9-е Управление КГБ (государственная охрана), которому поручали выполнить поручение — провести операцию по выносу тела Сталина из Мавзолея.

Н. С. Захаров с комендантом Кремля генерал-лейтенантом А. Я. Ведениным о готовящемся решении узнали заранее. Их вызвал Н. С. Хрущёв и сказал:

— Прошу иметь в виду, что сегодня, вероятно, состоится решение о перезахоронении Сталина. Место обозначено. Комендант Мавзолея знает, где рыть могилу, — добавил Никита Сергеевич. — Решением Президиума ЦК КПСС создана комиссия из пяти человек во главе со Шверником: Мжаванадзе — первый секретарь ЦК Компартии Грузии, Джавахишвили — председатель Совета министров Грузии, Шелепин — председатель КГБ, Демичев — первый секретарь Московского горкома партии и Дыгай — председатель исполкома Моссовета.

Н. М. Шверник сообщил исполнителям, как тайно организовать перезахоронение: поскольку 7 ноября предстоял парад на Красной площади, то под предлогом репетиции парада её следовало оцепить. Общий контроль за ходом работ был поручен заместителю Захарова генералу В. Я. Чекалову. Командиру Отдельного полка специального назначения комендатуры Московского Кремля Коневу было приказано в столярной мастерской сделать из сухой древесины гроб, который был сделан в тот же день. Древесина была обтянута чёрным и красным крепом. От комендатуры Кремля было выделено шесть солдат для рытья могилы и восемь офицеров для того, чтобы сперва вынести саркофаг из Мавзолея в лабораторию, а потом опустить гроб с телом в могилу. Генералу А. Я. Веденину было поручено Захаровым подобрать людей надёжных, проверенных и ранее хорошо себя зарекомендовавших.

Маскировку обеспечивал начальник хозяйственного отдела комендатуры Кремля полковник Тарасов. Ему предстояло закрыть фанерой правую и левую стороны за Мавзолеем, чтобы место работы ниоткуда не просматривалось. В это же время в мастерской арсенала художник Савинов изготовил широкую белую ленту с буквами «ЛЕНИН». Ею надо было закрыть на Мавзолее надпись «ЛЕНИН СТАЛИН», пока не будут выложены буквы из мрамора. В 18:00 проходы на Красную площадь были перекрыты, после чего военнослужащие принялись копать яму под захоронение.

Все члены комиссии, кроме Мжаванадзе, в 21 час прибыли в Мавзолей. Восемь офицеров взяли саркофаг и понесли его вниз, в подвал, где размещается лаборатория. Кроме членов комиссии здесь же находились научные сотрудники, которые до этого наблюдали за состоянием забальзамированного тела Сталина. С саркофага сняли стекло, и офицеры переложили тело Сталина в гроб.

Н. М. Шверник приказал снять с мундира Золотую Звезду Героя Социалистического Труда (другой награды, Звезды Героя Советского Союза, в саркофаге не было). Председатель комиссии распорядился заменить золотые пуговицы мундира на латунные. Все это выполнял комендант Мавзолея полковник К. А. Мошков. Снятую награду и пуговицы он передал в специальную Охранную комнату, где находились награды всех погребённых у Кремлёвской стены.

Когда гроб с телом Сталина накрывали крышкой, Шверник и Джавахишвили зарыдали. В обитую фанерой могилу офицеры опустили гроб. Кто-то бросил горсть земли, как полагается по христианскому обычаю. Могилу зарыли. Сверху положили плиту из белого мрамора с надписью: «СТАЛИН ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ 1879−1953». Потом она ещё долго служила надгробием, пока в 1970 году не был поставлен бюст.

Саркофаг Ленина был установлен на центральное место, туда, где он стоял до похорон Сталина в 1953 году.

В 1970 году на могиле был открыт памятник (бюст работы Н. В. Томского).

В литературе

Похороны Сталина стали предметом многочисленных траурных откликов советских поэтов, опубликованных в центральной прессе. Стихи Александра Твардовского начинались:

В этот час величайшей печали
Я тех слов не найду,
Чтоб они до конца выражали
Всенародную нашу беду.
Всенародную нашу потерю,
О которой мы плачем сейчас.
Но я в мудрую партию верю —
В ней опора для нас!

Пережившая арест в 1938 году Ольга Берггольц тогда писала в газете «Правда»:

Обливается сердце кровью…
Наш любимый, наш дорогой!
Обхватив твоё изголовье,
Плачет Родина над Тобой.

В другой работе, «Пять обращений к трагедии», Берггольц так отозвалась о смерти Сталина:

О, не твои ли трубы рыдали
Четыре ночи, четыре дня
С пятого марта в Колонном зале
Над прахом, при жизни кромсавшим меня…

Первым стихотворением Владимира Высоцкого стало стихотворение «Моя клятва», которое он, восьмиклассник, написал на смерть Сталина 8 марта 1953 года:

Опоясана трауром лент,
Погрузилась в молчанье Москва,
Глубока её скорбь о вожде,
Сердце болью сжимает тоска.
Я иду средь потока людей,
Горе сердце сковало моё,
Я иду, чтоб взглянуть поскорей
На вождя дорогого чело...

Появились также и критические описания похорон Сталина. Например, Герман Плисецкий в поэме «Труба» (по названию Трубной площади), описывая эти события (он был непосредственным участником), проводит прямые параллели с давкой на Ходынском поле в 1896 году и резко критически характеризует всю траурную атмосферу:

Вперёд, вперёд, свободные рабы,
достойные Ходынки и Трубы!
Там, впереди, проходы перекрыты.
Давитесь, разевайте рты, как рыбы.
Вперёд, вперёд, истории творцы!
Вам мостовых достанутся торцы,
хруст рёбер и чугунная ограда,
и топот обезумевшего стада,
и грязь, и кровь в углах бескровных губ.
Вы обойдётесь без высоких труб.

Людмила Улицкая также описала атмосферу похорон Сталина и давку на Трубной площади в романах «Казус Кукоцкого» (2001) и «Зелёный шатёр» (2011).

См. также

• Похороны Сталина (фильм)
• Великое прощание
• Смерть Сталина
• Мавзолей Ленина
• Военные похороны
• Похороны Уго Чавеса

Ссылки

• [stalin.narod.ru/stalin.htm Похороны Сталина]
• [stalin.narod.ru/miting.htm Прощание и похороны]
• [050353.ru/about/ 05/03/53: волонтёрский проект, посвящённый воспоминаниям о 5—9 марта 1953 года — днях смерти и похорон Сталина]
• [www.kp.ru/daily/26043.3/2956687/ Богомолов А. Спецоперация «Похороны Сталина» // Комсомольская правда. № 10-т (26043-т). 07.03.2013.]
• [dailybiysk.ru/pokhorony-stalina-fenomen1999/ Он хоронил Иосифа Сталина // DailyBiysk.ru от 21.08.1999.]

Аудиозаписи

• [reportage.su/audio/472 Объявление по радио о смерти Сталина]
• [reportage.su/audio/466 Речь Л. П. Берии на похоронах Сталина]
• [reportage.su/audio/469 Речь Г. М. Маленкова на похоронах Сталина]
• [reportage.su/audio/471 Речь В. М. Молотова на похоронах Сталина]

Кинохроника

• [www.youtube.com/watch?v=KNqX8mpdlHg Документальные кадры похорон Сталина]
• [www.youtube.com/watch?v=7TXP9JLa6zs Документальный фильм «Великое прощание»]

Отрывок, характеризующий Похороны Сталина

Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.