Адлерберг, Владимир Фёдорович

Владимир Фёдорович Адлерберг
На портрете работы Ф. Крюгера (1851)
Дата рождения	10 ноября 1791(1791-11-10)
Место рождения	Выборг
Дата смерти	8 марта 1884(1884-03-08) (92 года)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	генерал от инфантерии
Сражения/войны	Отечественная война 1812 года, Заграничные походы 1813 и 1814, Русско-турецкая война 1828—1829
Награды и премии	Орден Святого Станислава 1-й ст. (1829), Орден Святой Анны 1-й ст. (1829), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1831), Орден Белого Орла (1835), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1835), Орден Святого Александра Невского (1837), Орден Святого Владимира 1-й ст. (1846), Орден Святого Андрея Первозванного (1849)

Граф Владимир Фёдорович Адлерберг 1-й (1791—1884) — приближённый Николая I, генерал от инфантерии, генерал-адъютант, в 1852-70 гг. министр двора и уделов. Брат статс-дамы Ю. Ф. Барановой.

Биография

Родился 10 ноября 1791 года в Выборге. Происходил из знатной шведской фамилии. Отец Владимира Фёдоровича, полковник Густав-Фридрих (Фёдор Яковлевич) Адлерберг, перешёл из шведской службы в русскую и вторым браком женился на Анне-Шарлотте-Юлиане (Юлии Фёдоровне) Багговут, бывшей впоследствии главной воспитательницей великих князей Николая и Михаила Павловичей. Это обстоятельство весьма сблизило Адлерберга с императором Николаем Павловичем, который всю свою жизнь питал к нему искреннюю, горячую дружбу.

В. Ф. Адлерберг воспитывался в Пажеском корпусе. Произведённый 14 декабря 1811 года в прапорщики, Адлерберг в рядах лейб-гвардии Литовского полка принял участие в Отечественной войне и в Заграничном походе, сражаясь при Витебске, Смоленске, Бородине, Тарутине, Малоярославце, Красном, Люцене, Бауцене, Кульме, Лейпциге, Бриенне, Арси-сюр-Обе и под Парижем. Особенно отличился в сражении под Бородиным, а также в битвах при Люцене и Бауцене. В августе 1813 года произведён в подпоручики и в январе 1816 года — в поручики.

Назначенный 2 мая 1817 года адъютантом к великому князю Николаю Павловичу, Адлерберг в июле того же года сопровождал его за границу для встречи августейшей невесты великого князя, принцессы прусской Шарлотты, впоследствии императрицы Александры Федоровны. В январе 1818 года произведён в штабс-капитаны, в августе 1819 года — в капитаны.

В марте 1820 года Адлерберг был произведён в полковники и через три года назначен управляющим канцелярией генерал-инспектора по инженерной части. 14 января 1825 года Адлерберг был пожалован званием флигель-адъютанта.

При восшествии на престол императора Николая I, 14 декабря 1825 года, утром, при первом известии о беспорядках в городе, Адлерберг привёз из Аничковского дворца в Зимний наследника престола. После этого Адлерберг был послан успокоить императриц и находился при их величествах до прибытия Николая I. После подавления восстания Адлерберг принимал значительное участие в трудах следственной комиссии по раскрытию деятельности тайных обществ и вообще по делу декабристов. Известен своими зарисовками, дающими некоторые подробности о заседании Следственного комитета, в частности, ему принадлежит воспроизводимый регулярно набросок с декабриста Бестужева-Рюмина.

Назначенный 25 марта 1828 года директором канцелярии начальника Главного Штаба, Адлерберг сопровождал императора Николая I в действующую против турок армию и находился при нём при переправе через Дунай, при осаде Браилова, обложении Шумлы, осаде и сдаче крепости Варны, за что 25 июня произведён в генерал-майоры, с назначением в свиту Его Величества, а 29 сентября пожалован и в генерал-адъютанты.

С 1829 года Адлерберг находился при государе во всех его путешествиях, состоя в должности начальника походной Его Императорского Величества канцелярии и члена военного совета (с 1 мая 1832), председательствовал в особом комитете по устройству оружейных заводов и для составления положения об управлении ими (1835); докладывал дела по учреждениям императрицы Марии и в 1836 году временно управлял военным министерством. 6 декабря 1832 года произведён в генерал-лейтенанты. За это время он был удостоен орденов св. Станислава 1-й степени (1829), св. Анны 1-й степени (1829), св. Владимира 2-й степени (1831), Белого Орла (1835), св. Георгия 4-й степени (1 декабря 1835 года, за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах, № 5094 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова) и св. Александра Невского (1837, алмазные знаки к этому ордену были пожалованы в 1841).

В 1841 году Адлерберг получил в управление Почтовый департамент, а по смерти князя A. H. Голицына утверждён (27 марта 1842 года) главноначальствующим над этим департаментом, за время управления которым им были сделаны в почтовом ведомстве многие преобразования, способствовавшие облегчению почтовых сообщений. Почти пятнадцатилетнее управление Адлербергом почтовым департаментом ознаменовалось, между прочим, введением в Российской империи почтовых марок.

10 октября 1843 года Адлерберг был произведён в генералы от инфантерии, 7 апреля 1846 года пожалован ему орден св. Владимира 1-й степени, а в 1847 году он был возведён, с нисходящим потомством, в графское Российской империи достоинство.

Во время Венгерской кампании 1849 года, по случаю отсутствия в Варшаве главнокомандующего действующей армией, генерал-фельдмаршала князя Паскевича, Адлерберг докладывал императору Николаю I дела оставшихся в Царстве Польском частей войск. 22 августа 1849 года Николай I собственноручно возложил на Адлерберга орден св. Андрея Первозванного при особом Высочайшем рескрипте.

По смерти князя П. М. Волконского, 30 августа 1852 года Адлерберг был назначен министром императорского двора, с оставлением в прежних должностях.

По восшествии на престол императора Александра II граф Адлерберг, при Высочайшем рескрипте, удостоился получить украшенный бриллиантами портрет императора Николая І, а 8 апреля 1856 года состоялось назначение его командующим Императорской главной квартирой, 26 августа он получил алмазные знаки ордена св. Андрея Первозванного, а 10 ноября он был назначен канцлером Российских императорских и царских орденов и министром уделов.

Уволенный 1 января 1857 года, по прошению, от должности главноначальствующего над почтовым департаментом, граф Адлерберг 3 января был назначен членом Секретного (впоследствии Главного) комитета по крестьянскому делу и членом комитета для устройства быта крестьян: удельных, государственных, дворцовых и заводских.

Получив, при особом рескрипте, 8 сентября 1859 года украшенный алмазами портрет с изображением императоров Александра II и Николая I, 14 декабря 1861 года, в день 50-летия службы Адлерберга в офицерских чинах, он назначен был шефом 25-го пехотного Смоленского полка и 5-й роты лейб-гвардии Московского полка, а в 1864 году — и шефом 85-го пехотного Выборского полка.

17 апреля 1870 года, по расстроенному здоровью (к этому времени он почти полностью потерял зрение), Адлерберг, был уволен от занимаемых им должностей, с назначением членом Государственного совета. 29 сентября 1878 года, в день 50-летия службы в генеральских чинах, назначен 2-м шефом лейб-гвардии Московского полка.

Разнообразные и многосторонние занятия графа Адлерберга высоко ценились государями. Николай I, по духовному завещанию, назначил его своим душеприказчиком и оставил пенсию в размере 15 тысяч руб. «С моего детства, — сказано было в этом завещании, — два лица были мне друзьями и товарищами; дружба их ко мне никогда не изменялась. Генерал-адъютанта Адлерберга любил я, как родного брата, и надеюсь иметь в нём по конец жизни неизменного и правдивого друга…».

Александр II, в данном на имя Адлерберга рескрипте по случаю восшествия на престол, говорил, что его родитель питал к графу Адлербергу беспредельную доверенность. «Пред Вами не имел Он душевной тайны, — говорится в этом рескрипте, — с вами делил Он радость и горе. Его чистая прекрасная душа не могла не оценить ваших высоких достоинств, и Он, любя вас, как человека, радовался, что в подданном своём нашел Себе друга…»

Отто фон Бисмарк характеризовал Адлерберга: «… самая светлая голова из тех, с кем мне там приходилось встречаться, человек, которому недоставало только трудолюбия, чтобы играть руководящую роль».

Имеются сведения, что граф Адлерберг долго вёл записки, рукопись которых, по повелению Александра II, поступила на хранение в надежное место.

Скончался 8 (20) марта 1884 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Волковском православном кладбище. Могила утрачена.

Семья

Жена (с 1817 года) — Мария Васильевна Нелидова (1797—1870), фрейлина, дочь сенатора Василия Ивановича Нелидова (1751—1810) от брака с Анастасией Алексеевной Сенявиной; внучка адмирала А. Н. Сенявина и племянница известной смолянки Е. И. Нелидовой. По словам А. О. Смирновой-Россет, брак Адлербергов не был счастливым. Мария Васильевна занималась домом и детьми, а Владимир Фёдорович, будучи большим ловеласом, под самым носом жены заводил романы. «Начинались сцены, упреки: он сердился, жена плакала и пила валерьяну». Графиня Адлерберг была женщиной несветской, никуда не выезжала, в дела не вмешивалась и мало имела влияния. За заслуги мужа 28 марта 1836 года была пожалована в кавалерственные дамы ордена св. Екатерины (малого креста); с 26 августа 1856 года — статс-дама.

Из фавориток графа наиболее известна немка-мещанка из Москвы Вильгельмина Гуде, названная им Миной Ивановной, фиктивно выданная замуж за чиновника почтового ведомства Буркова, получившего за это чин статского советника, и прозванная А. И. Герценом «чухонской Аспазией».

Дети:

• Александр (1818—1888, генерал-адъютант, сменил отца на посту министра императорского двора;
• Николай (1819—1892, генерал от инфантерии, финляндский генерал-губернатор;
• Анна (1821—1898, замужем за генерал-лейтенантом Н. А. Новицким;
• Василий (1827—1905), генерал-майор;
• Юлия (1829—1854, замужем за тайным советником, гофмейстером А. А. Ковальковым.

Награды

• Орден Святой Анны 4-й ст. (1812);
• Орден Святого Станислава 1-й ст. (1829);
• Орден Святой Анны 1-й ст. (1829);
• Орден Белого Орла (1833);
• Орден Святого Георгия 4-й ст. за 25 лет службы (1835);
• Орден Святого Александра Невского (1837);
• Алмазные знаки к Ордену Святого Александра Невского (1841);
• Орден Святого Владимира 1-й ст. (1846);
• Орден Святого Андрея Первозванного (1849);
• Портрет императора Николая I украшенный бриллиантами для ношения в петлице (1855);
• Алмазные знаки к Ордену Святого Андрея Первозванного (1856);
• Портрет императоров Николая I и Александра II украшенный алмазами для ношения в петлице на Андреевской ленте (1859);
• Знак отличия за L лет беспорочной службы (1860).

Иностранные:

• Прусский орден Святого Иоанна Иерусалимского (1821);
• Алмазные знаки к этому ордену (1825);
• Австрийский орден Железной короны 1-й ст. (1833);
• Прусский орден Красного орла 1-й ст. (1834);
• Баварский орден Гражданских заслуг Баварской короны 1-й ст. (1838);
• Персидский орден Льва и Солнца 1-й ст. с золотой цепью (1838);
• Веймарский орден Белого сокола (1838);
• Шведский орден Меча, большой крест (1838);
• Гессенский орден Людвига 1-й ст. (1840);
• Бриллиантовые знаки к прусскому ордену Красного орла 1-й ст. (1843);
• Нидерландский орден Нидерландского льва 1-й ст. (1844);
• Сардинский орден Святых Маврикия и Лазаря 1-й ст. (1845);
• Сицилийский орден Святого Януария (1845);
• Австрийский орден Леопольда 1-й ст. (1846);
• Вюртенбергский орден Вюртембергской короны 1-й ст. (1846);
• Шведский орден Меча 1-й ст. с алмазами (1846);
• Греческий орден Спасителя 1-й ст. (1848);
• Австрийский орден Святого Стефана, большой крест (1849);
• Прусский орден Чёрного орла (1851);
• Ольденбургский орден Заслуг герцога Петра-Фридриха-Людвига 1-й ст. большой крест с золотой короной (1853);
• Бриллиантовые знаки к прусскому ордену Чёрного орла (1856);
• Баварский орден Святого Губерта (1857);
• Баденский орден Верности (1857);
• Черногорский орден Князя Даниила I (1869).

Источники

• Адлерберг, Владимир Феодорович, граф // A (метка английского Ллойда) — Алжирия. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911. — С. 143—144. — (Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.] ; 1911—1915, т. 1).</span>
• [vivaldi.nlr.ru/bx000010371/view#page=39 Гр. Адлерберг 1. Владимир Федорович] // Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е марта. — СПб.: Военная типография, 1884. — С. 7—10.
• Милорадович Г. А. Список лиц свиты их величеств с царствования императора Петра I по 1886 год. — СПб., 1886.
• Адлерберг, Владимир Федорович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). — СПб., 1869.
• Федорченко В. И. Свита Российских императоров. — Кн. 1. — А—Л. — М., 2005.
• Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. 1801—1906: Биобиблиографический справочник. — СПб., 2007.
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-49298.ln-ru Профиль Владимира Фёдоровича Адлерберга] на официальном сайте РАН
• [www.bbl-digital.de/eintrag// Адлерберг, Владимир Фёдорович] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)

Отрывок, характеризующий Адлерберг, Владимир Фёдорович

Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.