Билет федерального резервного банка

Не следует путать с Федеральным резервным билетом.

Билеты федерального резервного банка (англ. Federal Reserve Bank Note) — тип банкнот США, эмитировавшихся в период с 1915 по 1934 год. Билеты являлись законным платёжным средством наряду с билетами Соединённых Штатов, билетами национальных банков, федеральными резервными билетами, серебряными сертификатами и золотыми сертификатами, имевшим хождение в то время. Отличие билета федерального резервного банка от федерального резервного билета заключалось в том, что первые выпускались по отдельности каждым из 12 федеральных резервных банков, тогда как выпуск вторых был централизованным. В настоящее время выпуск билетов прекращен, поскольку с 1971 года единственным типом банкнот, эмитирующихся в США, являются федеральные резервные билеты.

Впервые билеты федерального резервного банка большого размера были выпущены в 1915 году в номиналах $5, $10 и $20. Их особенностью было художественное оформление, сочетающее в себе графику как билетов национальных банков, так и федеральных резервных билетов. В 1918 году были дополнительно выпущены билеты с номиналами $1, $2 и $50.

В разгар великой депрессии у населения США существовала серьезная потребность в наличных деньгах, поскольку из-за разорившихся банков у многих были утеряны сбережения. Эмиссии билетов национальными банками было недостаточно. В связи с этим были приняты экстренные меры по дополнительной печати билетов федеральных резервных банков малого размера. Их выпуск продолжался с 1933 по 1934 год. Печать осуществлялась на той же бумаге, что и для билетов национальных банков. Для последних в правом нижнем было предусмотрена печать подписи президента банка с соответствующим пояснением «Президент» (англ. President). Поскольку федеральными резервными банками руководили «управляющие» (англ. Governor), для выпуска билетов малого размера пришлось делать запечатку надписи President, а левее указывать Governor. Помимо этого была сделана дополнительная надпись «…или посредством вложения в иные ценные бумаги» (англ. Or by like deposit of other securities) после фразы «Обеспечено облигациями Соединённых Штатов, депонируемых Казначеем Соединённых Штатов Америки» (англ. Secured by United States bonds deposited with the Treasurer of the United States of America). В остальном дизайн был очень похож — в частности коричневые печати банков и серийный номер.

Билеты были отпечатаны в номиналах от $5 до $100. На них впервые появились коды 12 регионов, их изъятие началось в 1945 году.

Изображения

Билеты большого размера

Билеты федерального резервного банка большого размера: серии 1915 / 1918 г.в.
Изображение	Номинал	Размеры	Основные цвета	Описание
Лицевая сторона / оборот				Лицевая сторона	Оборот
	$1	7.375 x 3.125 дюймов (187 x 79 мм)	Зелёный и чёрный	Джордж Вашингтон	Летящий орлан с флагом США в лапах
	$2	7.375 x 3.125 дюймов (187 x 79 мм)	Зелёный и чёрный	Томас Джефферсон	Линейный корабль типа «Нью-Йорк»
	$5	7.375 x 3.125 дюймов (187 x 79 мм)	Зелёный и чёрный	Авраам Линкольн	Слева — Христофор Колумб ступает на новые открытые земли Справа — пилигримы, высаживающиеся на берег
	$10	7.375 x 3.125 дюймов (187 x 79 мм)	Зелёный и чёрный	Эндрю Джексон	Виньетка с изображением фермы и фабрики
	$20	7.375 x 3.125 дюймов (187 x 79 мм)	Зелёный и чёрный	Стивен Гровер Кливленд	Виньетка с изображением видов транспорта — паровоза, автомобиля, самолета, буксира и океанского лайнера, проплывающие мимо Статуи Свободы
	$50	7.375 x 3.125 дюймов (187 x 79 мм)	Зелёный и чёрный	Улисс Симпсон Грант	Панама между океанским лайнером и линейным кораблём
	$100	7.375 x 3.125 дюймов (187 x 79 мм)	Зелёный и чёрный	Бенджамин Франклин	Билет не находился в свободном обращении, был сделан лишь пробный оттиск

Билеты малого размера

Билеты федерального резервного банка малого размера: серия 1929 г.в.
Изображение	Номинал	Размеры	Основные цвета	Описание
Лицевая сторона / Оборот				Лицевая сторона	Оборот
	$5	6.125 x 2.625 дюймов (156 x 67 мм)	Зелёный и чёрный	Авраам Линкольн	Мемориал Линкольна
	$10	6.125 x 2.625 дюймов (156 x 67 мм)	Зелёный и чёрный	Александр Гамильтон	Здание Казначейства США (англ. Treasury Building (Washington, D.C.))
	$20	6.125 x 2.625 дюймов (156 x 67 мм)	Зелёный и чёрный	Эндрю Джексон	Белый дом
	$50	6.125 x 2.625 дюймов (156 x 67 мм)	Зелёный и чёрный	Улисс Симпсон Грант	Капитолий Соединённых Штатов
	$100	6.125 x 2.625 дюймов (156 x 67 мм)	Зелёный и чёрный	Бенджамин Франклин	Индепенденс-холл

Литература

• Cuhaj G.S. Standard Catalog of World Paper Money. General Issues 1368—1960. — 12-е изд. — Iola: Krause Publications, 2008. — 1223 с. — ISBN 978-0-89689-730-4.
• [books.google.com/books?id=eMFWoWl2UYkC Paper Money of the United States: A Complete Illustrated Guide With Valuations]. — 20th. — Coin & Currency Institute, 2013. — ISBN 978-0-87184-520-7.
• The Engraver’s Line – An Encyclopedia of Paper Money & Postage Stamp Art. — BNR Press, 1993. — ISBN 0-931960-36-3.
• U.S. Essay, Proof and Specimen Notes. — 2. — BNR Press, 2004. — ISBN 0-931960-62-2.

Отрывок, характеризующий Билет федерального резервного банка

Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.