Карлукские языки

Карлу́кские языки — объединение двух исторически и пространственно смежных, но, возможно, различных по происхождению тюркских языковых групп: восточной карлукско-уйгурской и западной карлукско-хорезмийской (чагатайской).

Карлукско-уйгурские и карлукско-хорезмийские языки контактировали друг с другом, в результате этого между ними существует ряд специфических изоглосс.

Разграничение карлукско-уйгурских и карлукско-хорезмийских предложено Н. А. Баскаковым, но на практике далеко не всегда выдерживается: карлукско-уйгурские и карлукско-хорезмийские не разграничиваются или карлукско-уйгурские выводятся за пределы карлукских (все или частично) и фигурируют как уйгуро-огузские или уйгуро-тукюйские языки.

В классификации О. А. Мудрака орхоно-енисейский, древнеуйгурский, халаджский (аргу) и современные карлукские составляют одно целое.

Происхождение

Все карлукские языки восходят к старокарлукскому языку.

Классификация

Следующая таблица базируется на классификационной схеме, представленной Ларсом Йохансоном (1998).

Прото-тюркский	Юго-восточный общий тюркский	Запад		Узбекский Карачаево-балкарский
		Восток		Уйгурский Таранчийский Западный югурский (Жёлтый уйгурский) Саларский Древнетюркский (вымерший) Чагатайский (вымерший) Айнийский Лобнорский Или-тюркский

Карлукско-уйгурские языки

Принадлежат к восточнотюркской подветви -d-, пратюркское -d- сохраняет зубной характер (взрывное -d- или фрикативные -δ-, -z-). Рефлексы -j- являются результатами контактов с карлукско-хорезмийскими. Восходят к уйгурскому руническому (орхоно-уйгурскому) или орхоно-енисейскому.

Письменный карлукско-уйгурский язык называется также караханидским, на позднейшем этапе — послекараханидский. Существовал также древнеуйгурский язык.

Разговорная карлукско-уйгурская речь в настоящее время утрачена, кроме, возможно, халаджского (аргу) языка (рассматривается как потомок древнеуйгурского), традиционно относимого к огузским или карлукско-хорезмийским. Характеризуется рядом архаичных черт: помимо сохранения -d- это, например, наиболее последовательное сохранение начального h- и противопоставление гласных по долготному признаку (в халаджском оно троичное, неизвестно, можно ли это признавать архаизмом).

Также в качестве потомка древнеуйгурского иногда рассматривается сарыг-югурский язык, традиционно относимый к хакасским (трактовка исследователя Вадима Понарядова).

Карлукско-хорезмийские языки (собственно карлукские)

Принадлежат к западнотюркской подветви -j-, зубные рефлексы, имеющиеся в некоторых словах, являются результатами контакта с карлукско-уйгурскими. Кроме того, в современных карлукско-хорезмийских между гласными переднего ряда -j- (происходящий не только из -d-) переходит в -ģ- (в сочетаниях -eji-, -iji-, реже -ije-), разрушен сингармонизм, нейтрализуется противопоставление по ряду, особенно в узбекском.

Литературный карлукско-хорезмийский язык называется чагатайским, другие варианты названия — карлукско-хорезмийский, золотоордынский, для более поздней эпохи новочагатайский и, по отношению к узбекскому, староузбекский. На его основе сформировались региональные языки, получившие общее название тюрки́, использовавшиеся также в кыпчакской и огузской языковой среде.

Современные карлукско-хорезмийские языки представлены узбекским (новоузбекским; без кыпчакско-ногайских и восточноогузских диалектов) и уйгурским (новоуйгурским). В карлукско-хорезмийские в качестве особых диалектов уйгурского включаются также лобнорский (исторически ассимилированный говор севернокиргизского) и хотонский, сближающийся с киргизским по некоторым фонетическим особенностям (возможно, вымерший), хотанский, подвергшийся частичному кыпчакскому воздействию или-тюркский и в значительной мере иранизированный айнийский. С карлукско-хорезмийскими частично сближаются также южнокиргизские диалекты.

В классификации А. Н. Самойловича карлукско-хорезмийские языки объединяются с северноалтайскими под названием чагатайских.

См. также

• Рефлексация пратюркского -d- по языковым группам
• Тюркские смешанные языки
• Таранчи

Библиография

• Н. А. Баскаков. Введение в изучение тюркских языков. М., 1962. (переизд., М., 2006)
• А. Н. Самойлович. Тюркское языкознание. Филология. Руника. М., 2005
• Э. Р. Тенишев (ред.). Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Региональные реконструкции. М., 2002.

Отрывок, характеризующий Карлукские языки

– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.