Феодоровская икона Божией Матери

</th></tr>

Феодоровская икона Божией Матери
общий вид иконы без оклада
Дата появления:	XII век
Иконографический тип:	Елеуса
Местонахождение:	Богоявленско-Анастасиин собор (Кострома)
Чтимые списки	список Феодоровского монастыря
Дата празднования	14 (27) марта и 16 (29) августа
Изображения иконы на Викискладе

Фео́доровская ико́на Бо́жией Ма́тери — почитаемая в Русской православной церкви чудотворной икона Богородицы, хранящаяся в Богоявленском соборе города Костромы. Предание приписывает её авторство евангелисту Луке, иконография сходна с Владимирской иконой. Почитается как одна из святынь дома Романовых, поскольку предание связывает её с призванием в 1613 году на царство основателя династии царя Михаила Фёдоровича.

Происхождение образа

История иконы в XII—XIII веках

О появлении этой иконы на Руси достоверно ничего неизвестно, первые легендарные упоминания об образе схожей иконографии относятся к XII веку. Она находилась в деревянной часовне у города Городец. В начале XIII века на этом месте был построен монастырь во имя иконы Богоматери, которая стала его главной святыней. Позже он стал называться по имени иконы Богородичный, Богородице-Феодоровский, а сейчас — Феодоровский. В 1238 году при нашествии войск Батыя город был уничтожен, монастырь также сгорел.

Современные историки указывают на то, что существование монастыря в XII веке ещё не получило никаких прямых доказательств. Однако вместе с тем нет исследований, опровергающих такое утверждение. Так или иначе, то место, где находилась икона, подверглось полному разграблению, уничтожению и сожжению. Современники событий считали, что икона также была утрачена, но по прошествии нескольких лет была обретена повторно.

Легенды

Существует несколько преданий о повторном обретении иконы.

Предание первое

16 августа 1239 года костромской князь Василий Квашня близ реки Запрудни увидел икону Богородицы, висящую на дереве. При участии духовенства икона была перенесена в Кострому и поставлена в соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы. Позднее на месте её обретения был построен Запрудненский Спасский монастырь.

Повесть о явлении чудотворной иконы Феодоровской сообщает:

…видеша народи честную ону икону, и начаша поведати, глаголюще, мы вчера видехом сию икону, несому сквозе град наш воином неким, подобен той воин видением святому великомученику Феодору Стратилату, и тако свидетельствоваху народи.

От имени великомученика Феодора икона получила своё название — Феодоровская. Вскоре в Кострому пришёл человек из Городца, который опознал в иконе ту, что пропала из их города.

Предание второе

Оно повторяет сюжет вышеизложенного, но отличается в датах и имени князя. Согласно ему икону обрёл 16 августа 1263 года младший брат Александра Невского князь Василий Ярославич. Эта дата содержится в «Сказании о явлении и чудесах Феодоровской иконы Богоматери в Костроме», составленном в 1670 году иеродиаконом Костромского Ипатьевского монастыря Лонгином.

Предание третье

Икону нашёл князь Юрий Всеволодович (1188—1238) в ветхой деревянной часовне близ Городца (на этом месте позднее возник Городецкий Феодоровский монастырь). После его смерти икона перешла к Ярославу Всеволодовичу (младший брат Юрия), который благословил ею брак своего сына Александра Невского с полоцкой княжной Александрой Брячиславовной. После смерти князя Александра в 1263 году икона перешла к его младшему брату Василию (о нём же сообщает второе предание об обретении иконы), который перенёс её в Кострому.

Это и другие события сложились в ряд событий, которые потом легли в основу сказания об иконе. Так или иначе, икона была перенесена из разорённого Батыем Городца в Кострому, где была помещена в церкви великомученика Феодора Стратилата. Этот факт подтверждается «Сказанием о явлении и чудесах Феодоровской иконы Богоматери в Костроме». С этого момента за ней закрепилось название «Феодоровская».

Мнения исследователей

Исследователи, основываясь на тождестве иконографии Феодоровской иконы с Владимирской, считают её списком с прославленной древней святыни и выдвигают три версии её происхождения:

• икона была написана в 1164 году по заказу Андрея Боголюбского для Городецкого монастыря;
• икону написали по заказу князя Ярослава Всеволодовича в 1239 году как дар к свадьбе его сына Александра Невского. Свадебный характер иконы объясняют наличием на её обороте образа великомученицы Параскевы, почитавшейся на Руси покровительницей невест и свадеб, а также бывшей покровительницей Полоцкого княжеского дома, откуда происходила невеста Александра. Относительно названия иконы «Феодоровская» высказывается гипотеза, что оно возникло по причине того, что Феодор Стратилат был небесным покровителем князя Ярослава и многих других князей Мстиславичей, с которыми Ярослав и его потомство были связаны через его жену Феодосию, дочь Мстислава Мстиславича Удатного;
• икона написана по заказу Ярослава Всеволодовича в 1218—1220 годы в связи с возвращением ему его жены Феодосии, отнятой её отцом в 1216 году в ходе противостояния, и рождением у него от неё первенца Феодора.

Дальнейшая история иконы

Признание иконы чудотворной

К первым чудесам иконы относят истории о её чудесном спасении в огне при пожаре (сказания сообщают о двух пожарах: один уничтожил старую деревянную церковь, второй произошёл уже в новом каменном храме). «Сказание о явлении и чудесах Феодоровской иконы Божьей Матери», создававшееся на протяжении нескольких веков и дошедшее до нас в ряде списков, повествует о чудесном спасении Костромы от татарских войск в битве при Святом озере (1262(?) г.)

…и отидоша от града яко два поприща или вдале мало и сташа у некоего езера, и яко же бысть полки близ между собою, и оружие свое извлекоша грешницы и напрягоша лук свои еже состреляти правыя и смиренныя сердцем, малое христианское воинство, и внезапу от чудотворного образа Пресвятыя Богородицы возсняша божественныя и пресветлыя лучи, паче солнечных луч и аки огнь попаляющи и нападающа на них и пожигая татарския полки, и от того озарения и луч божественных и от паления, вси противный полки смятошася, и мнози от них ослепоша и друг друга не познаша и вниде в них страх и трепет, и оружие вниде и сердце их и луцы их сокрушишася и нападоша на них российстии полпы и побиша их многое множество, останцы же нечестивых исчезоша и погибоша за беззаконие свое, пленников же российских всех отполониша заступлением и помощию Пресвятыя Божия Матере. — «Сказание о явлении и чудесах Феодоровской иконы Божьей Матери»

Последнее чудо позже получило название «Чудо от иконы Феодоровской Богоматери в битве у Святого озера», поскольку озеро стало именоваться Святым. На месте, где во время битвы стояла икона, вначале поставили поклонный крест, а затем в конце XVII века возвели каменную Феодоровскую часовню.

Призвание на царство Михаила Фёдоровича

В 1613 году Земский собор избрал на царство Михаила Романова, что закрепил итоговым документом — Соборной клятвой. После этого было назначено посольство из Москвы в Костромской Ипатьевский монастырь, где Михаил Фёдорович жил с матерью, инокиней Марфой. В этом посольстве, согласно позднейшим преданиям, особую роль сыграла Феодоровская икона Божией Матери, но детали того, как икона была задействована в этом событии, достаточно туманны.

Посольство возглавляли архиепископ Рязанский Феодорит, келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын и боярин Фёдор Иванович Шереметев. В связи с важностью вопроса с посольством отправилась московская святыня — Петровская икона Божией Матери из Успенского собора Московского Кремля. Посольство прибыло в Кострому 23 (13) марта 1613 года и на следующий день, 24 (14) марта, было принято Михаилом Романовым и его матерью в Ипатьевском монастыре. И мать, и сын отказывались от престола, но в результате уговоров согласились. Эти события уложились в один день. По сообщению Нового летописца патриарха Филарета: «Бысть же в тот день на Костроме радость велия, и составиша празднество чудотворной иконе пречистыя Богородицы Феодоровской». День стал днём празднования иконы, который отмечается до сих пор.

По мнению ряда современных историков, инокиня Марфа благословила при избрании на царство своего сына Феодоровской иконой Божией Матери. В предании об иконе есть такое напутствие, приписываемое инокине Марфе:

Се, Тебе, о Богомати Пречистая Богородица, в Твои Пречистеи руце, Владычице, чадо свое предаю, и якоже хощеши, устроиши ему полезная и всему православному христианству.

С другой стороны, непосредственный участник событий, Авраамий Палицын, в своём «Сказании» не упоминает об этой иконе. Он пишет, что когда инокиня Марфа и её сын Михаил долго отказывались от предложения занять царский престол, то архиепископ

…взем на руце свои чюдотворную икону образ Пресвятыя Богородица, юже написал Петр митрополит, а Троицкой келарь старец Аврамей взем образ великих чюдотворцов Петра и Алексея и Ионы, и принесошя пред государыню.

Так или иначе, но икона стала особо почитаемой в новом царском роду.

Михаил взял с собой в Москву список с иконы и поместил его в придворной церкви Рождества Богородицы «на Сенях». В 1618 году он прислал в Кострому украшения для иконы, а в 1636 году по указанию царя икону подновили, сняв древнюю олифу, и украсили драгоценной ризой. С ростом популярности иконы с неё начинают создавать многочисленные списки, со второй половины XVII века становятся распространёнными списки с клеймами, изображающими историю образа. В 1745 году по указанию Святейшего Синода икону вновь подновили и украсили новой золотой ризой. Работы продолжались с 16 августа по 15 сентября, их выполнил ярославский иерей Иоанн Андреев.

XIX век

С конца XVIII века немецкие принцессы, выходя замуж за русских великих князей и принимая для этого православие, по традиции в честь Феодоровской иконы получали себе отчество Фёдоровна. К ним относятся Мария Фёдоровна (жена Павла I), Александра Фёдоровна (жена Николая I), Мария Фёдоровна (жена Александра III), Александра Фёдоровна (жена Николая II) и Елизавета Фёдоровна. Эта традиция восходит ещё к XVII веку, когда в честь той же иконы «неблагозвучное» отчество царицы Евдокии Лопухиной было поменяно с «Илларионовна» на «Фёдоровна», а при вступлении в брак царя Ивана Алексеевича с Прасковьей Салтыковой ей не только изменили отчество, но и переменили имя её отцу с Александра на Фёдора.

Икона неоднократно украшалась драгоценными окладами. В начале XIX века на средства жителей Костромы для иконы изготовили новый золотой оклад, в который поместили драгоценные камни с прежнего. В описании Успенского собора Костромы, составленном в 1820 году, об иконе сообщается:

На сем образе риза, устроенная в 1805 году чистейшего золота, соборным иждивением, а более усердием граждан, имеет весу с венцем 20 фунтов 39 золотников; она и венец украшены бриллиантами, яхонтами, изумрудами, рубинами (из коих один красный наидрагоценнейший), венисами и другими драгоценными камнями, крупным жемчугом и бурмитскими зернами… К сему образу принадлежат рясны или серьги длиной более полуаршина, с бурмитскими зернами, драгоценными камнями, золотыми плашкам, кольцами и колодками…

В 1891 году для иконы изготовили золотую ризу весом около 10 кг. Она украшала икону до 1922 года, когда риза была реквизирована в рамках кампании по изъятию церковных ценностей.

XX век

После Октябрьской революции икона не попала в музейные фонды, а продолжала находиться в церкви. В 1919 году в Костроме её, в целях раскрытия оригинального красочного слоя, исследовала комиссия музейного отдела Наркомпроса под руководством И. Э. Грабаря. В 1922 году Успенский собор и Феодоровская икона перешли к обновленцам, которые владели ею до 1944 года. В 1929 году костромская община привезла икону в Москву в Центральные государственные реставрационные мастерские. Во время реставрационных работ специалисты пришли к выводу, что в своей основной части живопись XIII века утрачена.

• «Федоровская икона утрачена настолько с лицевой стороны, что не даёт исследователю ничего, кроме разрозненных и небольших фрагментов. Об утрате этого памятника приходится жалеть особенно потому, что обратная сторона иконы с изображением мученицы Параскевы, сохранившаяся вполне удовлетворительно, подтверждает эпоху её происхождения, относимую легендой ко второй четверти XIII в.» (А. И. Анисимов).
• «К сожалению, головы [Богоматери и младенца], так же как и голова написанной на обратной стороне Параскевы, лежат на новом левкасе, конца XVIII века. Лучше всего сохранилась одежда Параскевы» (И. Э. Грабарь).
• «От живописи на лицевой стороне иконы „Богоматери Федоровской“ сохранились лишь небольшие фрагменты. В лучшей сохранности до наших дней дошло изображение Параскевы. От живописи XIII века на изображении Параскевы сохранились только одежды, небольшие куски первоначального белого нимба и серебряного фона» (С. И. Масленицын).

Икона была на реставрации недолго; работы выполнил В. О. Кириков. При этом из-за отсутствия более древних слои живописи Нового времени пришлось оставить на лике и руках, а также на одеждах. В 1930-е годы Успенский собор, где находилась икона, был разрушен, и образ перенесли в храм св. Иоанна Богослова на Каткиной горе (обновленческий), а в середине 1940-х годов — в храм святителя Иоанна Златоуста, ставший кафедральным. В 1947 году на икону надели простую медно-позолоченную ризу с одного из списков. В 1948 году патриарх Алексий I посетил Кострому и пожелал украсить икону новой драгоценной ризой, отвечающей её статусу почитаемой святыни. Сбор средств занял несколько лет, и весной 1955 года московские мастера изготовили для иконы серебряно-позолоченный оклад.

С апреля 1964 года икона стала пребывать в церкви Воскресения на Дебре, куда перенесли архиерейскую кафедру. С 1990 года была возобновлена традиция в день празднования иконе 16 (29) августа совершать крестный ход с ней на место её явления. 18 августа 1991 года Феодоровскую икону перенесли в возвращённый Русской Православной Церкви Богоявленско-Анастасиин собор, ставший кафедральным собором Костромской епархии.

Иконография

Феодоровская икона относится к иконографическому типу Елеуса (Умиление). Её общая иконография очень близка к Владимирской иконе Божией Матери. По этой причине многие исследователи считают её списком-репликой. Отличием Феодоровской иконы от Владимирской является обнажённая до колена левая ножка Младенца Христа. По древнему описанию при перенесении иконы в Кострому она имела следующий вид:

…написана масляными красками «на сухе древе». Доска в длину 1 аршин 2 вершка, в ширину 12 вершков. Богородица изображена несколько склонившею главу на правое плече. Правой рукой поддерживается Богомладенец, обнимающий Богоматерь. Правая нога Богомладенца покрыта ризою, левая же по колено неприкрыта. На оборотной стороне написана святая великомученица Параскева, называемая Пятница… Нижняя часть иконы заканчивается рукоятью в 1½ аршина длины.

Феодоровскую икону также причисляют к иконописному изводу «Гликофилуса» — «шагающие ножки» из-за положения ног Богомладенца. Предполагают, что и на Владимирской иконе положение ног Иисуса изначально было таким же.

Общая сохранность иконы в настоящее время низкая, она неоднократно поновлялась, и оригинальная живопись ликов Богородицы и Иисуса Христа заметно потёрта.

На обороте иконы помещено поясное изображение великомученицы Параскевы. Святая изображена в красных одеждах, украшенных золотым растительным орнаментом, который, по мнению И. Э. Грабаря, представляет «определённый отзвук стародавних византийско-суздальских узорных тканей». Её руки воздеты в молении на уровне груди.

Богослужебное почитание

Празднование в память чудесного обретения иконы известно с XIII века и носило местный характер. После вступления на московский престол Михаила Фёдоровича появляется новое празднование иконе, связанное с событиями его наречения в Ипатьевском монастыре (при этом местное празднование в честь её обретения становится общецерковным). Изначально оно не имело определённой даты. Различные чиновники указывают празднование то «во вторую или в третию или в четвертую неделю святаго поста», то в «неделю вторую или в ин день великаго поста». Под 14 марта в церковном календаре этот праздник закрепляется начиная с 1620 года, что связывают с возвращением из плена патриарха Филарета, царского отца. Этот новый праздник сразу же становится весьма торжественным и приобретает особое значение в царской семье.

Чиновники Успенского собора на этот день указывают: «В 14 день пети пречистой Богородицы Федоровской с Венедиктом для наречения государева…». При первых Романовых дата празднования, приходящаяся на дни Великого поста, соблюдалась чётко и переносилась на другие дни лишь в исключительных случаях (например, совпадение с Лазаревой субботой или погребением кого-либо из царского рода). Во второй половине XVII века дата перестаёт чётко соблюдаться, праздник начинают переносить на следующий воскресный день, что уже уменьшало его статус.

Празднование иконе отличалось нетипичной для великопостных богослужений пышностью. «Указ о звоне и о чине в пост великий и в пятидесятницу до недели всех святых» указывает:

Марта в 13 день праздноват пречистой Богородицы Феодоровские, часы и вечерню пет по Предотечевой главе, а в 14-м числе заутреню пет с величанием по Предотечевой главе, а литоргия по Предотечевой же Прежесвященная, а где храм пречистой Богородицы Феодоровской и тут петь в 13 числе и в 14 день совсем, а литоргия служит Златоустова; а на полиелеи песнь всяку духовную, а служба Преждесвященная окроме храма.

Это указание приравнивает праздник Феодоровской иконы в Успенском соборе к празднику Благовещения, так как на него Великим постом положено совершать литургию Иоанна Златоуста в любой день, на который он придётся. В прочие будние дни из-за строгости поста литургия либо вообще не совершается, либо в среду и пятницу положена Преждеосвященная. В дворцовой церкви накануне праздника совершалось всенощное бдение, которое возглавлял сам патриарх. На сам праздник «Устав» содержит указание облачаться в белые ризы, что в Великий пост опять же делается лишь на Благовещение.

При патриархе Филарете в день праздника царь устраивал после богослужения праздничный приём, на котором одаривал своего отца-патриарха, что совершалось лишь на двунадесятые праздники. Эта традиция полностью прекратилась в 1668 году, но патриаршие богослужения в этот день совершались в дворцовой церкви («Празднуют пречистой Богородице Федоровской у Рождества на сенях») вплоть до ликвидации патриаршества Петром I. Укоренившаяся со второй половины XVIII века традиция переносить празднование иконе на ближайшее воскресение лишило его всех этих нехарактерных для Великого поста богослужебных особенностей.

В современном богослужебном уставе Русской Православной Церкви празднование Феодоровской иконе не имеет какого-либо особого статуса и совершается по великопостному уставу. С 2001 года появилась традиция принесения первообраза иконы из Костромы в другие города России. В 2008 году возобновлена традиция крестных ходов со чтимым списком Феодоровской иконы, хранящимся в Городецком Феодоровском монастыре.

Днесь светло красуется преименитый град Кострома и вся Русская страна, созывающи к веселию вся боголюбивыя народы христианския, на преславное торжество Божия Матере, пришествия ради чудотворнаго Ея и многоцелебнаго образа, днесь бо явися нам пресветлое великое солнце, приидите, вси Богоизбраннии людие, новый Израиль, ко источнику цельбоносному, источает бо нам неоскудныя милости Пресвятая Богородица и избавляет вся грады и страны христианския невредимы от всех навет вражиих. Но, о Всемилостивая Госпоже, Дево Богородице, Владычице, спаси страну нашу, и архиереи, и вся люди Твоего достояния от всех бед по велицей Твоей милости, да зовем Ти: радуйся, Дево, Христианом похвало. — Тропарь иконе Божией Матери Феодоровская

Храмы, освящённые в честь иконы

• Феодоровский Государев собор в Царском Селе — полковой храм Сводного пехотного полка и Собственного его императорского величества конвоя, считался также «приходом семьи императора».
• Феодоровский собор Санкт-Петербурга — построен к 300-летию династии Романовых, в 1920-е годы в народе носил название «Романовская церковь».
• Фёдоровская церковь в Ярославле — построена прихожанами в 1680-е годы, в советское время — кафедральный собор Ростовско-Ярославской епархии.
• Престол Вознесенского собора Оршина монастыря, в котором хранился чтимый чудотворный список иконы (в настоящее время находится в собрании Тверской картинной галереи).
• Часовня в честь Феодоровской иконы на Александровском подворье Императорского Православного Палестинского общества в Иерусалиме. Освящена в 2008 году.
• Феодоровский собор в Феодоровском монастыре Городца.

Ссылки

• [nesusvet.narod.ru/ico/books/feodorovskaya.htm Повесть о явлении чудотворной иконы Феодоровской]. Проверено 26 сентября 2009. [www.webcitation.org/60vYwCMYT Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
• Стародубцев О. [www.pravoslavie.ru/put/040917102757.htm Икона Пресвятой Богородицы «Федоровская» (Очерк из истории церковного искусства)]. Православие.Ru. Проверено 26 сентября 2009. [www.webcitation.org/60vZN41tm Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
• [days.pravoslavie.ru/Life/life643.htm Феодоровская — Костромская икона Божией Матери]. Православие.Ru. Проверено 26 сентября 2009. [www.webcitation.org/60vYyQnnN Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
• Бурдина Л. В. [ipatievskymuseum.ru/index.php?mode=deat&news=all&id=3 К вопросу о происхождении чудотворной Феодоровской иконы Божьей Матери]. Проверено 26 сентября 2009. [www.webcitation.org/60vZ19HKM Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
• Козлова Ю. А. [kostromka.ru/kostroma/land/06/kozlova/ Дневник реставрационных работ над иконой Феодоровской Божией Матери]. Костромская земля. Краеведческий альманах Костромского фонда культуры. — Вып. 6. — Кострома, 2006. — С. 100—138. Проверено 26 сентября 2009. [www.webcitation.org/60vZOcWzz Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].

Литература

• Сказание о явлении и чудесах Феодоровской иконы Богоматери в Костроме // Вестник археологии и истории / Публ. и предисл. И. В. Баженова. — СПб., 1909. — Вып. XIX. — С. 187—260.
• Судьба храма — судьба России: Храм Феодоровской иконы Божией Матери / авторы-составители протоиерей Александр Сорокин и Александр Зимин. — СПб.: Изд-во Зимина, 2006. — 148 с. — ISBN 5-93522-039-3.

Отрывок, характеризующий Феодоровская икона Божией Матери

– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.