Дафферин, Фредерик Темпл Гамильтон-Темпл-Блэквуд

Фредерик Темпл Гамильтон-Темпл-Блэквуд, 1-й маркиз Дафферин-Ава Frederick Temple Hamilton-Temple-Blackwood, 1st Marquess of Dufferin and Ava<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
3-й генерал-губернатор Канады
25 июня 1872 (1872-06-25) — 19 октября 1878 (1878-10-19)
Глава правительства:	Джон Александер Макдональд Александр Макензи
Монарх:	Виктория
Предшественник:	барон Лисгар
Преемник:	маркиз Лорн
Генерал-губернаторы Канады
Рождение:	21 июня 1826(1826-06-21) Флоренция (Италия)
Смерть:	12 февраля 1902(1902-02-12) (75 лет)
Супруга:	Леди Хариет Георгина Роуэн-Дафферин (урожд. Гамильтон)
Профессия:	политик и дипломат
Автограф:
Монограмма:
Награды:

Фре́дерик Темпл Га́мильтон-Темпл-Блэ́квуд (англ. Frederick Temple Hamilton-Temple-Blackwood, 21 июня 1826, Флоренция — 12 февраля 1902), 1-й граф Дафферин, позднее 1-й маркиз Дафферин-Ава — 3-й генерал-губернатор Канады с 1872 по 1878 и вице-король Индии с 1884 по 1888.

Молодость

По отцовской линии лорд Дафферин был потомком шотландских колонистов, иммигрировавших в графство Даун в начале XVII века. За два последующих столетия Блэквуды стали крупными землевладельцами, и в 1763 им был пожалован титул баронетов, причислявший их к ирландскому пэрству с титулом баронов Дафферинов. Блэквуды имели влияние на парламент, потому что с их помощью был возвращён округ Киллили (графство Даун). Браки в семье Блэквудов часто были выгодны в смысле собственности на землю и их социального подъёма, но отец лорда Дафферина капитан Прайс Блэквуд женился не на дочери землевладельца. Его жена Хелен Селина Шеридан была внучкой драматурга Ричарда Бринсли Шеридана, и через неё Блэквуды получили связи в литературных и политических кругах.

Таким образом, лорд Дафферин родился в успешной семье во Флоренции в Италии в 1826 под именем Фредерик Темпл Блэквуд. Он учился в Итоне и колледже Крайст-Чёрч в Оксфордском университете, где стал председателем Oxford Union Society for debate, пока не покинул колледж, проучившись там лишь два года и не получив диплома. В 1841 году от своего отца по наследству он получил титул 5-го барона Дафферина-Кландебоя ирландского пэрства, а в 1849 году был назначен камергером королевы Виктории. В 1850 году он был возведён в бароны Кландебой из Кландебоя в графстве Даун в пэрстве Соединённого королевства.

В 1856 году лорд Дафферин снарядил шхуну Фоум и отправился в путешествие по северу Атлантического океана. Сначала он посетил Исландию, где побывал в крошечном в то время Рейкьявике, на равнине Тингвеллир и в Гейзире. На обратном пути в Рейкьявик, Фоум сопровождал на север принц Наполеон, находившийся в экспедиции в этот район на шхуне Ла-Рен-Ортанс. Дафферин достиг острова Ян-Майен, но не смог причалить из-за льда и сделал лишь краткий обзор острова из-за тумана. От Ян-Майена Фоум направилась к северу Норвегии, сделала остановку в Хаммерфесте и направилась к Шпицбергену.

По возвращении лорд Дафферин издал книгу о своих путешествиях Letters From High Latitudes. Благодаря её дерзкому стилю и оживлённому ритму она пользовалась громадным успехом и, возможно, является прототипом юмористических рассказов о путешествиях. Она печаталась многие годы и была переведена на французский и немецкий языки. Изначально письма, из которых она состоит, предназначались его матери, с которой у него завязались близкие отношения после смерти его отца, когда ему было 15 лет.

Дипломат

Несмотря на большой успех Letters From High Latitudes, Дафферин не продолжил своей писательской карьеры, хотя его талант был известен на протяжении всей жизни. Вместо этого он стал должностным лицом, в 1860 начав исполнять обязанности британского представителя в Сирии, в комиссии по расследованию гражданской войны, в которой христианское маронитское население пострадало от избиений со стороны мусульманского и друзского населения. Работая в комиссии с французским, российским, прусским и турецким представителями, лорд Дафферин показал себя эффективным исполнителем задач британской политики в этом регионе. Он отстаивал роль Турции в регионе и настроил французов на создание в Ливане государства-сателлита, что позднее обеспечило отправление в Сирию французских оккупационных сил. Затем он защищал интересы друзской общины, с которой Великобритания состояла в давнем союзе. Другие члены комиссии склонялись к подавлению друзского населения, но Дафферин доказывал, что победа в войне христиан приведёт лишь к резне. Комиссией был принят долгосрочный план для управления регионом, который в значительной степени был предложен Дафферином: Ливан должен был управляться отдельно от остальной Сирии оттоманским христианином несирийского происхождения.

Успехи Дафферина в Сирии стали началом его долгой и блестящей карьеры в государственном аппарате. В 1864 он стал заместителем министра в Индии, в 1866 — заместителем военного министра, а с 1868 занимал должность канцлера от герцогства Ланкастер в правительстве премьер-министра Гладстона. В 1871 он получил титул графа Дафферина в графстве Даун и виконта Кландебоя от Кландебоя в графстве Даун.

По королевскому разрешению от 9 сентября 1862, незадолго до женитьбы на Хариет Георгине Роуэн-Гамильтон 23 октября 1862, лорд Дафферин взял фамилию Гамильтон. Он был связан с родом Гамильтонов посредством предыдущих браков, и это супружество частично должно было устранить давнюю вражду между родами. 13 ноября 1872 Дафферин взял ещё и фамилию Темпл. У них было семеро детей; двое последних: мальчик и девочка — родились в Канаде.

Вскоре после женитьбы он был глубоко задет, когда его мать вышла замуж за его друга Джорджа Хея, графа Гиффорда, который на 17 лет был младше её. Брак привёл общество в негодование, но всего через несколько недель лорд Гиффорд скончался. Несмотря на своё неодобрение второго брака матери, лорд Дафферин был очень опечален её смертью в 1867 и соорудил в память о ней Хеленс-Тауэр в поместье Кландебой. Соседняя бухта также была названа бухтой Хеленс, как и построенная им в этом месте станция, вокруг которой вырос город Хеленс-Бей в пригороде современного Белфаста.

Генерал-губернатор Канады

После смерти матери Дафферина его карьера продвигалась быстро. В 1872 он стал генерал-губернатором Канады, и его шестилетний срок был периодом стремительных изменений в канадской истории. За это время в конфедерацию был принят Остров Принца Эдуарда и было основано несколько известных канадских учреждений: Верховный суд Канады, Королевский военный колледж Канады и Межколониальная железная дорога.

По мнению Дафферина, двое его предшественников на этом посту не придали этой должности значения, которого она заслуживала. Он решил взять на себя более активную роль и понять обыкновенных канадцев насколько возможно. Он чувствовал себя непринуждённо, разговаривая с широким контингентом людей по-английски или по-французски, и стал известен за своё обаяние и гостеприимство. Во времена, когда слабый и непривлекательный генерал-губернатор мог бы потерять связь с Империей, Дафферин почувствовал, что его активное участие в жизни населения Канады укрепит конституционные связи с Великобританией. Он посетил каждую канадскую провинцию и стал первым генерал-губернатором, посетившим Манитобу.

Дафферин вкладывал столько своих сил, сколько позволено в канадской политике — вплоть до предупреждения министров о мерах, которые он считал неправильными. Он с интересом следил за работой парламента вопреки тому, что представителю Королевы запрещено входить в Палату общин. Он открыл кабинет генерал-губернатора в крыле здания парламента, и леди Дафферин слушала некоторые обсуждения, которые ему пересказывала. В 1873 разразился тихоокеанский скандал, когда консервативное правительство Джона А. Макдональда было обвинено либеральной оппозицией в финансовой беспорядочности в отношении сооружения Канадской Тихоокеанской железной дороги. Дафферин отсрочил заседания парламента и организовал расследование, которое привело правительство в замешательство, и Макдональд потерял власть.

В 1873 Дафферин создал школьные медали генерал-губернатора для признания школьных достижений канадских учащихся. В настоящее время эти медали являются наиболее авторитетными из всех наград, которые могут получить учащиеся школ; всего их было выдано более 50 000 штук. Он также учредил различные спортивные награды, в том числе соревнование генерал-губернатора по стрельбе и приз генерал-губернатора по кёрлингу.

Дафферин сделал несколько пристроек и улучшений в Ридо-холле — резиденции генерал-губернатора. В 1873 он пристроил Танцевальный зал, а в 1876 построил Зал под навесом, который мог вместить растущее число приёмов, проходящих в Ридо-холле. Он также привлёк обыкновенных канадцев на территорию Ридо-холла, построив там каток, для которого он выделил 1624 доллара из собственного кармана, причём эту сумму ему позже возместило правительство. Пользоваться катком можно было при условии, что человек был «хорошо одет». Эти инициативы повысили значение Ридо-холла как важной достопримечательности.

Дафферины также использовали Квебекскую крепость в качестве второй вице-королевской резиденции. Когда муниципальные служащие города Квебека начали разрушать стены старого города, Дафферин был поражён этим и убедил их прекратить разрушение, отремонтировать и отреставрировать то, чему был нанесён ущерб. Старый Квебек в 1980-х был признан ЮНЕСКО местом Всемирного наследия. Последнее публичное появление Дафферина как генерал-губернатора было в Квебеке, когда он закладывал первый камень террасы Дафферина — бульвара, нависающего над рекой Святого Лаврентия и построенного по его собственной задумке.

Россия и Турция

После отъезда из Оттавы в 1878 в конце своего срока лорд Дафферин вернулся в Великобританию, где продолжил свою дипломатическую карьеру. С 1879 по 1881 он служил послом в имперской России, а с 1881 по 1884 — в Османской империи. Хотя прежде Дафферин работал в правительствах Либеральной партии, он постепенно отдалился от идей Уильяма Гладстона, в частности о правах собственности на ирландские земли. Он согласился стать послом в России при консерваторе Бенджамине Дизраэли, но отказал либеральному лидеру.

Пребывание Дафферина в России было спокойным с точки зрения политической и дипломатической жизни, и его документы того времени касаются, главным образом, его общественной жизни. Находясь в России, он начал подумывать о высшей дипломатической награде — должности вице-короля Индии. Между тем, в 1880 лорда Литтона на этом посту сменил лорд Рипон. Лорд Рипон не мог принять его в своём кабинете, главным образом, из-за того что Рипон обратился в католицизм. Вместо этого следующий дипломатический пост Дафферина был в Константинополе.

Во время его пребывания там Великобритания вторглась в Египет и оккупировала его под предлогом «восстановления закона и порядка» после александрийских возмущений против чужеземцев, где погибло 50 иностранцев, а Египет формально являлся частью Османской империи. Дафферин почувствовал, что имеет отношение к событиям, связанным с оккупацией. Дафферин убедился, что Османская империя не будет оккупировать Египет, и успокоил египетское население, не допустив казни Ураби-паши, взявшего до этого под контроль египетскую армию. Ураби руководил противодействием иностранному влиянию в Египте, а после оккупации некоторые члены кабинета намеревались повесить его. Дафферин, считая, что это приведёт лишь к новому сопротивлению, добился, чтобы Ураби сослали на Цейлон.

В 1882 Дафферин поехал в Египет как британский комиссар для составления плана переустройства страны. Он составил детальный отчёт о том, как оккупация пошла на пользу Египту, с планами его развития, направленными на то, чтобы постепенно подключить египтян к управлению страной. В последующих реформах его предложения были в значительной мере учтены.

Вице-король Индии

Опыт Дафферина в России и Турции заставил его обратить внимание на место Британской империи в международных делах, а его пребывание в России позволило ему всерьёз задуматься о российской угрозе британскому контролю над Индией. В 1884 он, наконец, осуществил своё последнее стремление стать вице-королём Индии.

Как и в Канаде, в Индии он руководил некоторыми крупными изменениями. Его предшественник в качестве вице-короля лорд Рипон, будучи популярным у индийцев, был очень непопулярным у англоиндийцев, которые возражали против стремительной быстроты его реформ. Чтобы довести до конца каждую меру, Дафферину необходимо было получить поддержку обеих общин. С этой точки зрения ему всё удалось: он получил существенную поддержку со стороны всех общин Индии. За свой срок он продвигал дело индийских националистов, не сталкиваясь с белыми консерваторами. Среди всего прочего, в 1885 им была основана Партия Конгресса и были заложены основы современной индийской армии с созданием Imperial Service Corps под руководством индийцев.

За свой срок он часто занимался иностранными делами. Он успешно действовал в ходе инцидента в Пенде в 1885 в Афганистане, когда российские вооружённые силы вошли на афганскую территорию у оазиса Пенде. Великобритания и Россия десятилетиями вели скрытую холодную войну в Центральной и Южной Азии, известную как Большая игра, и инцидент в Пенде угрожал вылиться в бурный конфликт. Лорд Дафферин пытался договориться о том, что Россия сохраняла бы Пенде, но возвращала бы другие занятые до этого территории. За свой срок он также был свидетелем аннексии Бирмы в 1886 после нескольких лет британского участия в бирманской внутренней политике.

В 1888 он опубликовал Отчёт о состоянии низших классов населения в Бенгалии (также известный как отчёт Дафферина). В отчёте подчёркнуто критическое положение бедняков в Бенгалии, и этот отчёт был использован националистами для опровержения англоиндийских утверждений, что британский контроль шёл на пользу беднейшим членам индийского общества. После публикации отчёта Дафферин рекомендовал создать центральный и провинциальные советы с участием индийских членов, что также было требованием Партии Конгресса в то время. Акт об индийских советах 1892, который положил начало избирательной политике в стране, стал результатом его рекомендаций.

Зрелый возраст

После возвращения из Индии Дафферин продолжил свою карьеру на посту посла в Италии с 1888 по 1891. 15 ноября 1888 он был произведён в пэрстве как маркиз Дафферин-Ава в графстве Даун и провинции Бирма и как граф Ава в провинции Бирма. Будучи послом во Франции с 1891 по 1896 он был свидетелем сложного периода в англо-французских отношениях и был обвинён некоторыми французскими журналистами в попытке подорвать российско-французские отношения. За время своего пребывания там он помог создать Англо-французскую ассоциацию, которая затем превратилась в Институт Лондонского университета в Париже (ИЛУП). После возвращения из Франции Дафферин стал председателем Королевского географического общества и ректором Эдинбургского и Сент-Эндрюсского университетов.

См. также

• Вице-король Индии
• Генерал-губернатор Канады
• Список генерал-губернаторов Канады

Ссылки

• [www.gg.ca/gg/fgg/bios/01/dufferin_f.asp Биография] на сайте генерал-губернатора

Литература

• Дерюжинский В. Ф. Дёфферин и Ава, Фредерик // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [catalogue.banq.qc.ca/cgi-bin/bestn?id=%5FZjow%2F%E2%7Dt%2DJQNFwwdX&act=15&rec=27&auto=0&nov=1&t0=Dufferin&i0=1&s0=5&v0=0&v1=0&v2=0&v3=0&v4=0&sy=0&ey=0&scr=3&line=6 Letters From High Latitudes]

Отрывок, характеризующий Дафферин, Фредерик Темпл Гамильтон-Темпл-Блэквуд

Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.