Виконт Болингброк и Сент-Джон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Виконт Болингброк и Сент-Джон

Герб виконтов Болингброк и Сент-Джон
Период

7 июля 1712 - настоящее время

Титул:

Виконт Болингброк и Сент-Джон

Родоначальник:

Генри Сент-Джон, 1-й виконт Болингброк

Родина

Великобритания

Подданство

Великобритания

Виконт Болингброк (англ. Viscount Bolingbroke) — наследственный титул в системе Пэрства Великобритании.

Титул виконта Болингброка был создан 7 июля 1712 года для достопочтенного Генри Сент-Джона (1678—1751). Вместе с виконтством он получил в том же году титул барона Сент-Джона из Лидияр Трегоз в графстве Уилтшир (Пэрство Великобритании). С 1751 года титул виконта Болингброка сливается с титулами виконта Сент-Джона и барона Сент-Джона в графстве Суррей (Пэрство Великобритании).





История

Джон Сент-Джон (1585—1648) был потомком Оливера Сент-Джона (ум. 1497), чей старший брат, сэр Джон Сент-Джон (ум. 1488), был родоначальником баронов Сент-Джон из Блетсо и графов Болингброк. Джон Сент-Джон был вторым сыном сэра Оливера Сент-Джона (ум. 1437), мужа Маргариты, потомка Роже де Бошан, 1-го барона Бошана из Блетсо (ум. 1380). Его дядей был Оливер Сент-Джон, 1-й виконт Грандисон (1559—1630).

22 мая 1611 года для Джона Сент-Джона (1585—1648) был создан титул баронета из Лидияр Трегоз в графстве Уилтшир (Баронетство Англии). Сент-Джон позднее представлял в парламенте Уилтшир (1624—1625) и был высшим шерифом Ултшира (1632—1633). Во время Гражданской войны в Англии поддерживал короля Карла I Стюарта. Его младший сын, сэр Уолтер Сент-Джон, 3-й баронет (1622—1708), также заседал в Палате общин от Ултшира (1656—1659, 1679—1685, 1690—1695) и Вуттон Бассетта (1661—1679).

Его сын, Генри Сент-Джон, 4-й баронет (1652—1742), также представлял эти избирательные округа в Палате общин. В 1716 году он был возведен в звание пэра Великобритании в качестве барона Сент-Джона в графстве Суррей и виконта Сент-Джона с правом наследования для его второго и третьего сыновей. Его старший сын, Генри Сент-Джон (1678—1751), получил титулы барона Сент-Джона из Лидияр Трегоз в графстве Уилтшир и виконта Болингброка в 1712 году.

В 1742 году лорду Сент-Джону наследовал его второй сын, Джон Сент-Джон, 2-й виконт Сент-Джон (ок. 1695—1749). Он также представлял в Палате общин Вуттон Бассетт. В 1751 году его сын, Фредерик Сент-Джон, 3-й виконт (1732—1787), унаследовал титулы 2-го виконта Болингброка и 2-го барона Сент-Джона после смерти своего дяди Генри Сент-Джона (1678—1751). С этих пор титулы виконта Болингброка и виконта Сент-Джона существуют совместно. Его сын, Джордж Ричард Сент-Джон, 3-й виконт Болингброк и 4-й виконт Сент-Джон (1761—1824), заседал в Палате общин от Криклейда (1782—1784).

По состоянию на 2014 год, обладателем титулов являлся его потомок, Николас Александр Моубрей Сент-Джон, 8-й виконт Болингброк и 9-й виконт Сент-Джон (род. 1974), который наследовал своему отцу в 2011 году. Он проживает в Новой Зеландии. По состоянию на 28 февраля 2014 года, он не смог успешно доказать своё право на титул баронета, который с 1974 года считается бездействующим.

Титулы барона Сент-Джона из Лидияр Трегоз в графстве Уилтшир и виконта Болингброка были созданы в системе Пэрства Великобритании в 1712 году для политика и оратора достопочтенного Генри Сент-Джона (1678—1751), старшего сына Генри Сент-Джона, 1-го виконта Сент-Джона (1652—1742). В 1751 году после смерти бездетного Генри Сент-Джона, 1-го виконта Болингброка, ему наследовал его племянник, Фредерик Сент-Джон, 2-й виконт Болингброк (1732—1787), который в 1749 году получил титул 3-го виконта Сент-Джона.

Баронеты Сент-Джон из Лидияра Трегоза (1611)

Виконты Сент-Джон (1716)

Виконты Болингброк (1712)

Дальнейший порядок наследования (см. выше)

См. также

Напишите отзыв о статье "Виконт Болингброк и Сент-Джон"

Ссылки

  • Kidd, Charles, Williamson, David (editors). Debrett’s Peerage and Baronetage (1990 edition). New York: St Martin’s Press, 1990.
  • [www.leighrayment.com/ Leigh Rayment’s Peerage Pages]
  • Lundy, Darryl. [www.thepeerage.com/i403.htm#s5283 The Peerage].

Отрывок, характеризующий Виконт Болингброк и Сент-Джон

А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.