Вокзал для двоих

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Вокзал для двоих (фильм)»)
Перейти к: навигация, поиск
Вокзал для двоих
Жанр

мелодрама

Режиссёр

Эльдар Рязанов

Автор
сценария

Эмиль Брагинский
Эльдар Рязанов

В главных
ролях

Людмила Гурченко
Олег Басилашвили

Оператор

Вадим Алисов

Композитор

Андрей Петров

Кинокомпания

Киностудия «Мосфильм».
Шестое творческое объединение

Длительность

141 мин.

Страна

СССР СССР

Год

1982

IMDb

ID 0084873

К:Фильмы 1982 года

«Вокзал для двоих» — советский мелодраматический кинофильм режиссёра Эльдара Рязанова 1982 года. Главные роли исполнили Олег Басилашвили и Людмила Гурченко. Участник официальной конкурсной программы Каннского кинофестиваля 1983 года.





Сюжет

Морозный зимний вечер. В исправительно-трудовой колонии где-то в Сибири проходит вечерняя поверка. По окончании поверки заключённому Платону Рябинину сообщают, что к нему приехала жена и сняла комнату в посёлке в десяти километрах от ИТК, а также велят зайти к местному мастеру за аккордеоном. Он имеет право отказаться пойти на свидание, но отказаться выполнить поручение начальства — нет. Его отпускают до утренней поверки, предупредив, что опоздание приравнивается к побегу. По пути в посёлок Платону вспоминается то, что произошло незадолго до осуждения.

Платон едет на поезде Москва — Душанбе в город Грибоедов. На промежуточной станции Заступинск он заходит пообедать в привокзальный ресторан. Комплексный обед оказывается столь омерзителен, что Платон решает уйти, но официантка Вера требует оплаты и, несмотря на возражения, не выпускает Платона из ресторана, в результате чего он отстаёт от поезда.

С проходящим составом к Вере приезжает её любовник, проводник Андрей. Он привозит два чемодана дынь, чтобы Вера «реализовала» их на местном рынке. Андрей уединяется с Верой в купе, попросив Платона постеречь дыни и в залог забрав у него паспорт. Стоянку поезда сокращают, Андрей в суматохе увозит паспорт Платона. Таким образом, Платон не может сесть на следующий поезд и вынужден остаться в Заступинске на два дня, пока Андрей на обратном пути не вернёт ему паспорт.

В течение дня Платон и Вера несколько раз пересекаются на вокзале. В конце концов они мирятся. Вечером Вера опаздывает на последний автобус и вынуждена ночевать на вокзале, разделив с Платоном участь и «царский» ужин — доставшиеся ей остатки свадебного банкета. Ночью вор-карманник вытаскивает у спящего Платона бумажник. Чтобы как-то «перебиться», Платон вынужден торговать на рынке дынями Андрея по спекулятивной цене. Вечером он приглашает Веру в привокзальный ресторан. На ужин он зарабатывает, играя на пианино с великодушного разрешения местного «лабуха» Саши.

Платон показывает Вере свою жену, ведущую прогноза погоды по телевидению, и рассказывает, как она, управляя автомобилем, насмерть сбила человека, а он взял её вину на себя, сказав, что за рулём находился он. Теперь Платон ждёт суда, дав подписку о невыезде, а в Грибоедов поехал тайно, чтобы повидать тяжело больного отца, которого боится не застать в живых после освобождения.

Ночь Платон и Вера проводят в купе отцепленного вагона, стоящего в депо.

На следующее утро приезжает Андрей и возвращает Платону паспорт. Вера разрывает отношения с Андреем. Между ним и Платоном происходит драка, но хваткий Андрей улаживает конфликт с милицией и уезжает.

Вера покупает Платону билет на поезд. Затем сообщает, что связалась по телефону с женой Платона (ранее Платон дал ей свой домашний номер), чтобы убедить её не губить жизнь другого человека, но жена Платона заявила, что она вообще не умеет водить машину. Вера провожает Платона на поезд…

Воспоминание обрывается. Платон приходит в посёлок, забирает аккордеон и нехотя идёт на свидание с женой, но обнаруживает, что на самом деле к нему приехала Вера.

Утром ни Платон, ни Вера не слышат звонок будильника. Когда они просыпаются, до начала поверки остаётся всего 1 час 20 минут. Платон вынужден с аккордеоном бежать до колонии десять километров, Вера бежит с ним. Уже виден лагерный забор и вышки, но Платон уже не может идти от усталости, и не успевает к поверке. Помимо этого, по дороге он еще подвернул ногу и стал хромать. Начальству докладывают об отсутствии заключенного Рябинина, ему готовы приписать побег. Вера приказывает Платону играть на аккордеоне, на тюремном дворе слышат игру и засчитывают ему прибытие на утреннюю поверку.

Создатели

Создатели сверены по титрам фильма.

В фильме снимались

В главных ролях

В ролях

В эпизодах

Не указанные в титрах

История создания

По одной из версий, история человека, взявшего на себя вину в дорожном происшествии, списана с композитора Микаэла Таривердиева и его возлюбленной, актрисы Людмилы Максаковой. Таривердиев был осуждён на два года, но поскольку следствие, а затем и суд длились два года, композитора освободили по амнистии.[1] Людмила Максакова излагает свою версию событий, согласно которой за рулём сидел Таривердиев, причём у этого были свидетели[2]. Но в одном из выпусков передачи «Следствие вели…» была рассказана практически идентичная фильму история, произошедшая в 1972 году в г. Петушки и имевшая куда более криминальный характер, что позволяет утверждать, что именно она послужила основой сюжета.[3].

История с опаздыванием из увольнения тоже взята из жизни: в 1953 году Ярослава Смелякова, отбывавшего наказание в лагере, отпустили на встречу с друзьями за несколько километров от зоны; наутро он проспал подъём и не успевал на поверку, так что друзья помогали ему добраться до места[4].

Фотография покойного мужа «Дяди Миши» на стене — это Вадим Спиридонов в роли Фёдора Савельева из кинофильма «Вечный зов». В фильме использовался телевизор фирмы Sony и один из первых портативных (переносных) видеомагнитофонов стандарта VHS японской компании JVC, модели HR-4100 EG с внешним блоком питания AA-P41EG.

В советские времена осуждённый за ДТП со смертельным исходом должен был отбывать срок в колонии-поселении, где ему могли позволить жить с семьёй, а не в режимной колонии, показанной в фильме[5].

Съёмки

Первой снималась финальная сцена, где главные герои бегут по полю к колонии. По словам Людмилы Гурченко, съёмки проходили «где-то в Люберцах» при 28-градусном морозе[6].

Ряд сцен снимался на Витебском вокзале в Ленинграде. Кадры с прибытием и отправлением поездов сделаны на Рижском вокзале Москвы, который является тупиковым, хотя по сюжету вокзал транзитный. Проход Платона и Веры к стоящему вагону СВ, а также съёмки в нём производились в завокзальном пространстве Московского вокзала в Ленинграде и (мойка вагона) в тамошнем вагонном депо. Многие сцены на перроне, а также проход главной героини по мосту снимались на станции Лосиноостровская.

Роль колонии, где отбывает срок Рябинин, сыграла Икшанская воспитательная колония для несовершеннолетних в селе Новое Гришино Дмитровского района Московской области. В деревне Коверьянки того же района находятся дома, где снималось свидание Платона с Верой (один дом снимали с фасада, в другом проходили интерьерные съёмки).[5].

Музыка

отрывок музыкальной темы фильма «Вокзал для двоих»
Композитор: Андрей Петров
Помощь по воспроизведению

По уже сложившейся традиции стихи к заглавной песне написал сам Эльдар Рязанов, но, как это бывало ранее, он не рискнул предложить их композитору Андрею Петрову под своим авторством и «подсунул» их как стихи Давида Самойлова.

Мелодия, которую напевает Вера, — это песня Raindrops Keep Fallin' on My Head, написанная композитором Бертом Бакараком к фильму «Бутч Кэссиди и Санденс Кид». В Советском Союзе была популярна французская версия песни — Toute la pluie tombe sur moi в исполнении Саши Дистеля.

«Дядя Миша» демонстрирует видеомагнитофон на записи выступления мозамбикского певца Afric Simone с песней «Hafanana». Затем, на фоне монолога «Дяди Миши», звучит песня группы ABBA «So long».

В фильме также использованы фрагменты песен «Яблони в цвету» Е. Мартынова, «Прощай» А. Челентано, «Старинные часы» Р. Паулса, «Москва — Одесса» В. Высоцкого с ансамблем «Мелодия» под управлением Г. Гараняна и других.

Фестивали и призы

  • 1983 — XVI ВКФ в Ленинграде: Приз за женскую роль (Людмила Гурченко), Приз за вклад в развитие советской кинокомедии (Эльдар Рязанов)
  • 1983 — «Лучший фильм года» и «Лучшая актриса года» по опросу журнала «Советский экран»
  • 1984 — Приз критики «Варшавская сирена» лучшему зарубежному фильму года в Польше

Участие в кинофестивалях

Напишите отзыв о статье "Вокзал для двоих"

Примечания

  1. [www.tariverdiev.ru/content/?idp=code_86 Страницы жизни Микаэла Таривердиева]: Друзья и женщины
  2. Анжелика Турмас. [7days.ru/article/privatelife/lyudmila-maksakova-k-moemu-zamuzhestvu-otnosilis-poraznomu/3 Людмила Максакова: «К моему замужеству относились по-разному»]. 7 дней. Проверено 3 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ELVT2NQv Архивировано из первоисточника 11 февраля 2013].
  3. [www.youtube.com/watch?v=X81C5WBIWuM Следствие вели с Леонидом Каневским]
  4. Брагинский Э. В., Рязанов Э. А. Вокзал для двоих. — АСТ. — М., 2008. — ISBN 978-5-17-048780-6.
  5. 1 2 [www.youtube.com/watch?v=ln-YiZe-sto Тайны советского кино — Вокзал для двоих]
  6. [www.mk.ru/culture/interview/2011/03/31/577532-proschay-primadonna.html "Прощай, примадонна! Неопубликованное интервью с Людмилой Гурченко. Московский Комсомолец № 25606 от 1 апреля 2011 г.]

Ссылки

  • [cinema.mosfilm.ru/films/film/Vokzal-dlya-dvoih/Vokzal-dlya-dvoih1/ «Вокзал для двоих»] на сайте «Мосфильма»
  • [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=1049 «Вокзал для двоих»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
  • «Вокзал для двоих» (англ.) на сайте Internet Movie Database

  Кино

Отрывок, характеризующий Вокзал для двоих

День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.