Карл I де Бурбон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Карл (Шарль) I
фр. 
Charles I de Bourbon<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Надгробие в приорстве Сувиньи.</td></tr>

герцог де Бурбон
1434 — 1456
Предшественник: Жан I де Бурбон
Преемник: Жан II Добрый
граф де Клермон-ан-Бовези
1424 — 1434
Предшественник: Жан I де Бурбон
Преемник: Жан II Добрый
герцог Оверни
1434 — 1456
Предшественник: Мария Беррийская
Преемник: Жан II Добрый
граф де Форе
1434 — 1456
Предшественник: Жан I де Бурбон
Преемник: Жан II Добрый
Великий камерарий Франции
1434 — 1456
Предшественник: Жан I де Бурбон
Преемник: Жан II Добрый
 
Рождение: 1401(1401)
Смерть: 4 декабря 1456(1456-12-04)
замок Мулен (ныне — в департаменте Алье), Франция
Место погребения: Приорство Сувиньи
Род: Бурбоны
Отец: Жан I де Бурбон
Мать: Мария Беррийская
Супруга: Аньес Бургундская
Дети: сыновья: Жан II Добрый, Филипп, Карл II, Людовик, Пьер II;
дочери: Мария, Изабелла, Екатерина, Жанна, Маргарита

Карл (Шарль) I (фр. Charles I de Bourbon; 1401 — 4 декабря 1456, замок Мулен) — герцог де Бурбон с 1434, граф де Клермон-ан-Бовези с 1424, герцог Оверни, граф де Форе, де Л’Иль-Журден, сеньор де Божоле, де Домб и де Комбай, старший сын герцога Жана I и Марии Беррийской, один из французских военачальников во время Столетней войны.





Биография

После того, как отец Карла попал в плен в битве при Азенкуре в 1415 году, герцогство оказалось под управлением регентского совета. В возрасте 15 лет Карл возглавил совет. В 1424 году он стал графом де Клермон-ан-Бовези.

После того, как Арманьяки в 1418 году лишились власти, власть во Франции оказалась в руках герцога Бургундии Жана Бесстрашного. Карл также был вынужден подчиниться ему, а в 1425 году женился на его дочери Аньес.

Как и отец, Карл оказался способным военачальником. В 1420 году он был назначен генерал-лейтенантом Лангедока и Гиени, где он успешно воевал против графа де Фуа. В рамках этой кампании Карл участвовал во взятии Эг-Морта, Безье, Соммьера. В 1424 году он лейтенант-генерал Оверни, Фореза, Божоле и Лионнэ.

В 1429 году Карл командовал армией, сформированной в Блуа для снятия осады с Орлеана. Однако он потерпел поражение и получил ранение в битве сельдей 12 февраля 1429 года, когда попытался захватить продовольственный обоз англичан, которыми командовал сэр Джон Фастолф. В том же году он был одним из командиров в Луарской компании, участвовал в битвах при Жаржо (12 июня), Менге (15 июня), Божанси (16 июня), Пате (18 июня). В сентябре он участвовал в неудачной осаде Парижа, позже — в осадах Сен-Пьер-ле-Моте (4 ноября) и Шарите-сюр-Луар (24 ноября — 25 декабря 1429 года).

Во время коронации 17 июля 1429 года Карла VII граф Клермонский был одним из шести светских феодалов, присутствовавших на ней. Во время церемонии он заменял герцога Нормандии. В том же году Карл VII назначил его губернатором Иль-де-Франса, Шампани и Бри.

В январе 1430 года Карл был разбит английской армией под командованием сэра Томаса Кириела в битве при Клермон-ан-Бовези.

Будучи противником королевского министра Жоржа де Ла Тремуя, Карл в 1432 году участвовал в заговоре против него.

5 января 1434 года умер в английском плену отец Карла, Жан I, в июле того же года умерла его мать. В итоге Карл окончательно унаследовал герцогства Бурбон и Овернь. В том же году король назначил Карла великим камерарием Франции.

В 14391440 годах Карл вместе с герцогом Жаном II Алансонским и дофином Людовиком, используя нарастающее недовольство молодых дворян реформами короля, возглавил восстание, известное как Прагерия. Однако восстание было подавлено, а Карл потерял своё положение при дворе и некоторые замки и удалился в свои владения.

Умер Карл в своём замке Мулен от подагры в 1456 году.

Брак и дети

Жена: с 17 сентября 1425 года Аньес (1407—1476), дочь Жана Бесстрашного, герцога Бургундии. Дети:

Также Карл имел несколько незаконнорожденных детей от нескольких любовниц:

  • Луи де Бурбон-Руссильон (ум. 1487), узаконен в 1463, граф де Руссильон с 1465, адмирал Франции с 1466
  • Рено (ум. 1483), епископ Лаона с 1468, архиепископ Нарбонны с 1472
  • Пьер (ум. до 1492), сеньор дю Буа
  • Жанна; муж: Жан, сеньор де Фо
  • Сидона, дама де Тисон; муж: с 1461 Рене, сеньор де Бюс
  • Шарлотта (ум. до 1489); муж: с 1488 Одило де Серне
  • Екатерина (ум. после 1491), узаконена в 1452, аббатисса в Сен-Клер-д’Егепэ

Напишите отзыв о статье "Карл I де Бурбон"

Литература

  • Семёнов И. С. [books.google.com/books?id=ZRI9pZL3k34C&pg=PA3&hl=ru&source=gbs_selected_pages&cad=0_1 Христианские династии Европы. Династии, сохранившие статус владетельных. Генеалогический справочник] / Научный редактор Е. И. Куксина. Предисловие О. Н. Наумов. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. — 494 с. — 3 000 экз. — ISBN 5-224-02516-8.
  • Устинов В. Г. Столетняя война и Войны Роз. — М.: АСТ: Астрель, Хранитель, 2007. — 637 с. — (Историческая библиотека). — 1500 экз. — ISBN 978-5-17-042765-9.

Ссылки

  • [fmg.ac/Projects/MedLands/BOURBON.htm#CharlesIDucdied1456 BOURBON: DUKES of BOURBON (CAPET)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 13 апреля 2009. [www.webcitation.org/66WdXOr5N Архивировано из первоисточника 29 марта 2012].

Отрывок, характеризующий Карл I де Бурбон

– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.