Святки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Святки
</td>
Маковский К. Е. «Святочные гадания». 1900-е.
Тип народно-христианский
Иначе Коляды, «Калядныя святкi» (белор.)
Установлен Имеет древние дохристианские корни[1][2]
Отмечается славянами
Дата с 24 декабря (6 января)

по 6 (19) января

Празднование народные гуляния, колядование, посевание, ряженье, эротические игры, ритуальные бесчинства молодёжи, гадания на суженого, хождение в гости, обряды на благополучие и плодородие
Традиции запрет на работы
Связан с Рождеством (Колядой)

Свя́тки (святы́е, праздничные дни, зимние святки, коля́ды; др.-рус. свꙗтокъ) — славянский народный праздничный комплекс зимнего календарного периода, состоящий из двенадцати праздничных дней «от звезды и до воды» (рус. кубан.), то есть от появления первой звезды в канун Рождества (на Коляду) и до крещенского освящения воды. В некоторых районах Полесья к Святкам относят ещё полтора дня после Крещения, то есть 7 (20) января (Зимний свадебник) и половину дня 8 (21) января, который называется Розданный день, поскольку он приходится на тот же день недели, что и Рождество[3].

В христианской традиции — время с Рождества Христова до Крещения Господня.





Этимология и названия

Святки (от праслав. svętъ, svętъjь[4]) — старославянское слово, означающее святые, праздничные дни. Множественное число указывает, что праздник продолжается не один день (ср.: Червоные Святки[5], Зелёные Святки).

  • рус. святки, святые вечера, свечки, коля́ды, колёды (з.-рус., ю.-рус.), рожествя́нские свя́тки (брян.), окрутники (новг.)[6], кудеса (новг., вологод.)[7], субботки[7] (псков.);
  • зап.-белор. калядныя святкi; мiж каляд, помiж каляд (то есть 'между колядами'); либо калядныя святкi, калядныя нядзелi;
  • полес. коля́да, ко́ляды, свички́, святы́е вечо́ры, роздвяны́е свята́, Рожество;
  • польск. Gody, Godnie Święta[8], Szczodre Gody, świeczki, święte wieczory;
  • чеш. Vánoce («святые ночи»), Hody[8];
  • словацк. Vianoce, Hody, sviatky[9];
  • словен. Volčje noči (штир.)[10] (также см. Вучаренье);
  • сербохорв. некрштены дани[11];
  • в.-болг. мръсни дни (нощи), погани дни; з.-болг. некрстени дни, некрштены дани; в Родопах — караконджерови дни, дяволски деня, вампирски дéн’ове, поганските дни, буганите дене[12][страница не указана 2752 дня].

Церковное празднование

Праздновать двенадцать дней после праздника Рождества Христова церковь начала с древних времён. Указанием на это могут служить 13 бесед Ефрема Сирина (ум. 373 г.), произнесённых им от 25 декабря по 6 января, а также проповеди Амвросия Медиоланского и Григория Нисского. Древнее двенадцатидневное празднование святок подтверждается церковным уставом Саввы Освященного (ум. 530 г.), по которому во дни святок «никакожо пост, ниже коленопреклонения бывают, ниже в церкви, ниже в келлиях», и запрещено совершать таинство брака. То же подтверждено и кодексом Юстиниана, изданным в 535 году. Вторым туронским собором в 567 году все дни от Рождества Христова до Богоявления названы праздничными.

Ещё со времён Римской империи святость этих дней и вечеров нередко нарушалась гаданиями и другими суеверными обычаями, уцелевшими от языческих обрядов этих дней. Против этого направлены, помимо всего прочего, 61 и 62 правила Шестого Вселенского собора. Действовавший в Российской империи закон запрещал «в навечерие Рождества Христова и в продолжение святок заводить, по старинным идолопоклонническим преданиям, игрища и, наряжаясь в кумирские одеяния, производить по улицам пляски и петь соблазнительные песни»[13].

Древнее наследие

Под влиянием христианской церкви Святки стали связываться с рождественскими обрядами и отмечаться по церковному календарю — от Рождества до Крещения. Их совпадение по времени (начало года) способствовало сближению славянской святочной обрядности с церковной[14].

Святки особенно насыщены магическими обрядами, гаданиями, прогностическими приметами, обычаями и запретами, регламентирующими поведение людей, что выделяет святки из всего календарного года. Мифологическое значение святок определяется их «пограничным» характером — в это время солнце поворачивается с зимы на лето; световой день сдвигается от тьмы к свету; заканчивается старый и начинается новый год; рождается Спаситель, и мир хаоса сменяется божественной упорядоченностью. С «пограничностью» периода между старым и новым хозяйственным годом связаны представления о приходе на землю с того света душ умерших, о разгуле нечистой силы в середине зимы. По народным верованиям, невидимое присутствие духов среди живых людей обеспечивало возможность заглянуть в своё будущее, чем и объясняются многочисленные формы святочных гаданий[15].

В Новгороде со второго дня Святок (окрутников) до Богоявления наряженые ходят по городу в те дома, где в знак приглашения стоят на на огнах зажжённые свечи, и потешают хозяев шутками, сатирическими представлениями, песнями и плясками. В Тихвине на Святки делается большая лодка, которая ставится на несколько саней, и по улицам везётся множеством лошадей, на которых сидят верхом «окрутники». В лодке находятся ряженые в масках («святочники») с разноцветными флагами, которых называют окрутниками, кудесниками, куликами, щеголями. Во время поездки они поют, играют на различных инструментах, шутят. Их сопровождает много народа, зажиточные горожане угощают вином и кушаньем[16].

В Псковской губернии (в Торопце) девушки откупали на Святки дом у какой-либо вдовы, ставили скамейки до потолка в виде амфитеатра, посреди вешали огромный фонарь со множеством свечей, сделанный из цветной бумаги и украшенный разноцветными лентами. По сторонам ставят скамейки для парней. Когда все места в амфитеатре займут девушки, открывают ворота и впускают ребят, при этом каждого гостя встречают песнями с припевом:

Дунай, Дунай, многолетствуй!
И с твоею полюбовницей!

За это гости платят — сборы идут хозяйке избы. Женатые мужчины на «торопецкие субботки» не допускаются[17].

Святочный период

Во многих славянских традициях первая неделя Святок считалась более значимой, в это время особенно строго соблюдаются запреты и предписания. Если весь святочный период в восточном Полесье называли святые вечера, то первую неделю — вельми святые. Иногда «святой» считалась только первая неделя: «Сьвяты́и вэчори́ — до Нового року, а посли Нового года — шчо́дрыи вэчори́». (Ср. также укр. киев. святый тыждень). В Полесье две недели Святок могли называть соответственно Пэршыи сьвичкы и Другыи сьвичкы (брест.). На Русском Севере первая неделя Святок называлась святые вечера, а вторая — страшные вечера. Вместе с тем Святки воспринимаются как единый цикл, о чём свидетельствует не только состав обрядов и их мифологическое содержание, но и единая терминология, например: Перша кутья 'Рождественский сочельник', Друга или Середня кутья 'канун Нового года', Трэтья или Последняя кутья 'канун Крещения' (полес.); ср. также: «Три Коляды у нас было. Коляда была первая перед седьмым январём — Рожствянская. А другая Коляда называлась жирная, а третия Коляда называлась голодная»[3].

Изгнание святок

Обряды «изгнания святок» (кутьи, коляды), приуроченные к Крещению, широко распространены у западных и восточных славян. На Украине сжигание на Новый год рождественской соломы или мусора, накопленного за период Святок, называлось паліть діда или паліть дідуха. В Нижегородской области в Крещенской сочельник зажигали сноп соломы и возили его на санках по деревне с криками: «Митрофанушка горит!»; это называлось «провожать святки»[18].

Пословицы и поговорки

См. также

Напишите отзыв о статье "Святки"

Примечания

  1. Никифоров, 2006, с. 596.
  2. Перевезенцев, 2001, с. 182.
  3. 1 2 Виноградова, Плотникова, 2009, с. 584.
  4. Черных, 1999, с. 557.
  5. Бальмонт К. Д. Червонные Святки
  6. Снегирёв, 1838, с. 33.
  7. 1 2 Снегирёв, 1838, с. 34.
  8. 1 2 Ганцкая и др., 1973, с. 208.
  9. Виноградова, Плотникова, 2009, с. 585.
  10. Кабакова, 1995, с. 428.
  11. Толстые, 1978, с. 114.
  12. Плотникова, 2004.
  13. Свод Законов XIV. — Ч. 4. — С. 33—34. См.: прот. Г. С. Дебольский. Дни богослужения православной кафолической восточной церкви. — Т. 1. — СПб., 1882.
  14. Корнеева, 2007, с. 114.
  15. Мячин, 2004, с. 557.
  16. Снегирёв, 1838, с. 33–34.
  17. Снегирёв, 1838, с. 34–35.
  18. Виноградова, Плотникова, 2009, с. 588.
  19. ЭФРК, 1996, с. 72.

Литература

  • Плотникова А. А. [www.promacedonia.org/ap2/ap_3_1.htm Этнолингвистическая география Южной Славии]. — М.: Индрик, 2004. — 768 с. — ISBN 5-85759-287-9.
  • Снегирёв И. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. (Выпуск 2). — М.: Университетская типография, 1838. — 142 с.
  • Толстые Н. И. и С. М. Заметки по славянскому язычеству. 2. Вызывание дождя в Полесье // [www.inslav.ru/images/stories/pdf/SBF-1978.pdf Славянский и балканский фольклор: Генезис. Архаика. Традиции] / Отв. редактор И. М. Шептунов. — М.: Наука, 1978. — С. 95–130.
  • Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. — М.: Русский язык, 1999. — ISBN 5-200-02684-9.
  • Этнография и фольклор Рязанского края: материалы Российской научной конференции к 100-летию со дня рождения Н.И. Лебедевой : 1-е Лебедевские чтения, 6-8 декабря 1994 г. — Рязань, 1996. — 216 с.
  • Язычество древних славян // Россия: Иллюстрированная энциклопедия / Редактор-составитель к. и. н. Ю. А. Никифоров. — М.: ОЛМА Медиа Групп, Олма-пресс Образование, 2006. — С. 595–596. — ISBN 5-373-00239-9.

Ссылки

  • [www.ethnomuseum.ru/prazdniki/svyatki Святки] // РЭМ (ethnomuseum.ru)
  • [folklorus.narod.ru/life/guessings/guessings.html Святочные гадания] Образ жизни русского народа. Фольклорус.
  • [belorussian.ru/obychai-i-tradicii/kalyady/ Коляды (Каляды)]. На официальном сайте «Белорусы Югры».
  • Анучина Т. [www.arhpress.ru/holmogory/2003/1/5/11.shtml Холмогорские козули]. Пресса Архангельской области (2003-1-5).
  •  [youtube.com/watch?v=hX5aE6RWkos О святочных гаданиях и приметах]

Отрывок, характеризующий Святки

Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.