Бадняк

Бадняк (серб. Ба́дњак, Весељак, болг. Бъдник, макед. баднак) — у южных славян полено, сжигаемое в Сочельник на очаге, и название соответствующего обряда. По названию обряда сербы и болгары называют Сочельник — Бадни день или Бадни вечер (серб. Бадњи дан, болг. Бъдни вечер).

Обряд распространен в Сербии, Герцеговине, Боснии, Далмации, Истрии (у православных и католиков), в западной, южной и центральной Болгарии, Македонии, некоторых частях Хорватии и отчасти Словении. Первые сведения о Бадняке относятся к XIII в. (Дубровник).

Сущность обряда

Как правило, Бадняк вырубается из дуба. Иногда Бадняку придают некоторые антропоморфные черты (например, бороду). Бадняка называют старым богом, он представляется воплощением уходящего, старого года, в противоположность Божичу, молодому богу, соотносимому с новым годом и молодостью.

Согласно традиции, Бадняка торжественно вырубают в лесу, приносят в дом, при этом уважительно обращаясь к нему «Свети бадняче». Пол в доме устилается соломой, а Бадняка поливают вином, мёдом и елеем, посыпают зерном и сжигают под молитву, обращённую к нему. Бадняк в данном случае, при сожжении, представляет собой старый год со всеми его проблемами и несчастьями, который сжигают, освобождая почву для года нового, с его надеждами и новыми начинаниями. Также существовал ритуал выбивания искр из горящего Бадняка, сопровождающийся магической формулой — пожеланием умножения скота по числу искр.

Д. К. Зеленин толкует обряды бадняка «как зимний вариант обрядов майского дерева, то есть восходящего к тотемизму обрядового внесения в селение растительного тотема. Обряды бадняка всюду носят узкосемейный характер, чем выдаётся их новизна по сравнению с тем же майским деревом».

Имя Бадняк этимологически родственно русским словам бдение, будний — поскольку все ритуалы, связанные с ним, проводятся ночью в канун Рождества (корень этих русских слов обозначал прежде канун праздника, бодрствование).

По мнению В. Н. Топорова, согласно этимологическим исследованиям, Бадняк связан с образом Змея у корней Мирового древа — ср. древнеиндийского змея Ахи Будхнья и греческого Пифона. «Сожжение Бадняка в конце старого года эквивалентно, таким образом, поражению огнём змея, воплощения нижнего мира, вредоносного начала и знаменует начало нового сезонного цикла, гарантирует плодородие и тому подобное». В данном случае Топоров и поддерживающий его Вяч. Вс. Иванов сопоставляют сжигание Бадняка с ритуалами Нового года в ближневосточных традициях, где присутствовал образ Змея, символизирующего хаос и сжигаемого, что говорит о победе космического порядка. В связи с этим отвергается традиционная трактовка этимологии и самого имени Бадняка, и связывавшегося с ним будний. Происхождения данных слов объясняется через индоевропейский корень *budhn со значением «дно, нижняя часть, корень».

Л. С. Клейн не считает первичным значение «низ», а склоняется к традиционному толкованию — название колоды бадняк произошло от праздничной церемонии бдения.

А. Б. Страхов высказал предположение, что обряд вырубания и сжигания рождественского полена, известный многим европейским народам, представляет собой инсценировку евангельских строк: Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь (Мф. 3:10).

Обряд в Болгарии

У болгар канун Рождества называется «Бадни вечер», «Бадни дан». Вот как описывает обряды дня в XIX веке русский фольклорист А. Н. Афанасьев.

Глава семейства, жена его и дети выходят на двор с зажжёнными лучинами в руках, отправляются к месту, отведённому для рубки дров, и выбирают толстое, длинное и сырое дубовое полено. Когда оно будет найдено, домовладыка снимает шапку и с благоговением произносит: «помози, Боже и ти Коледо, да поживеем и до друга година!». Потом, взвалив дубовое полено на плечо, возвращается в избу, кладёт его в печь и разводит огонь; приступая к очагу, он возглашает молитву и обращается к присутствующим со словами: «Христос са роди!» (Христос родился), на что отвечают ему домочадцы — «Истино са роди!» (Воистину родился) — и целуются друг с другом. Это возжжённое накануне Рождества полено называется бдник (бадник); оно должно медленно и постоянно гореть во всё продолжение Святок — до самого Крещения. В некоторых местах Болгарии 24-го декабря тушат во всей деревне старый огонь и взамен его вытирают из сухого дерева новый — божий или святой огнец, которым и возжигают домашние очаги. Когда бадняк загорится, домовладыка подымает его и ударяет им несколько раз, приговаривая: «за плод и здраве!» Искры, которые посыплются от первого удара, знаменуют приплод лошадей, искры от второго и третьего ударов — приплод коров и овец, и так далее. На разведённом огне пекут пресный хлеб, с золотой или серебряною монетою внутри, называемый боговица (= серб. чесница); по полу разбрасывают солому, грецкие орехи и пшеницу; к ужину приготовляют вино, мёд и разные плоды: яблоки, сливы, сухие персики, изюм, виноград, стручки и орехи. Как скоро стол будет накрыт и уставлен яствами и напитками, глава семейства берёт кадильницу, читает молитву и кадит по избе ладаном; после того садятся за ужин, но съедают не всё, а часть меда и фруктов откладывают в особую миску, ставят под образа и сберегают на случай болезней, как самое надёжное лекарство. Набожные люди, верные заветам старины, стараются не спать на Рождественскую ночь; сидя возле очага, они заботливо наблюдают, чтобы как-нибудь не погасло священное пламя. Пепел, остающийся от бадняка, частию употребляют на лечение домашней скотины, а частию рассыпают по нивам, пастбищам и виноградникам — с твёрдым убеждением, что это способствует хорошему урожаю; ту часть бадняка, которая не успевает сгореть ко дню Крещения, зарывают в землю — посреди виноградника или хранят в дому до следующего Рождественского сочельника и тогда разводят ею «новый огонь».

См. также

• Божич (праздник)
• Сочельник
• Коляда
• Запис
• Рождественское полено — рождественский торт

Литература

• Иванов В. В., Топоров В. Н. [www.inslav.ru/images/stories/pdf/1974_Ivanov_Toporov_Issledovaniya_v_oblasti_slavyanskih_drevnostey.djvu Исследования в области славянских древностей]. — М.: Наука, 1974.

Ссылки

• [www.mifinarodov.com/b/badnyak.html Бадняк] // Энциклопедия «Мифы народов мира»
• [www.youtube.com/watch?v=3QIOLIdKdvI Вырубка и сожжение Бадняка в сербском селе Прнявор Мачванского округа, 2014 (видео)]
• Чёха О. В. [www.academia.edu/9191682/Греческие_параллели_к_славянскому_бадняку Греческие параллели к славянскому бадняку]

Отрывок, характеризующий Бадняк

– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.