Улица Пилес

Пилес Вильнюс
лит. Pilies
Пилес утром
Общая информация
Страна	Литва Литва
Регион	Вильнюсский район
Город	Вильнюс
Район	Сянюния (староство) Сянаместис
Исторический район	Старый город
Протяжённость	500 м
Прежние названия	Zamkowa (Wielka), Замковая (Большая), M. Gorkio
Почтовый индекс	LT-01123

У́лица Пиле́с (лит. Pilies gatvė, польск. ulica Zamkowa, рус. Замковая улица, белор. Замкавая вуліца) — одна из древнейших улиц, если не самая древняя, в Старом городе Вильнюса; в советское время носила имя Максима Горького, а переулком Пилес (Pilies) называлась улица Бернардину. Начинается от юго-восточного угла Кафедральной площади, где заканчивается улица Швянтарагё (Šventaragio g., в советское время Ю. Янонё, J. Janonio g.) и начинается улицей Барборос Радвилайтес (Barboros Radvilaitės g., в советское время Пионерю, Pionierių g.), и ведёт с севера на юг в направлении Ратуши на Ратушной площади и далее к Острой браме. Является основной осью Старого города, популярным местом прогулок и излюбленным туристами маршрутом с живописными городскими видами, многочисленными архитектурными и историко-культурными достопримечательностями, с обилием кафе, ресторанов, музеев и галерей, гостиниц, торговлей украшениями и сувенирами.

Общая характеристика

В старину была главной улицей, соединявшей великокняжеский замок (с разрушенными в 1837 году южными Замковыми воротами Нижнего замка) с ратушей, а далее — с городскими воротами. От Пятницкой церкви улица переходит в улицу Диджёйи, но это деление конца XX века; прежде это была одна и та же улица, носившая оба названия (Большая Замковая) или, временами, одно из них. Её окружают живописные дворики и тёмные закоулки, а направо и налево от неё отходят наиболее живописные вильнюсские переулки — Бернардину, Швянто Миколо, Литерату, Скапо. Архитектурный облик улицы характеризуется пёстрым и по-своему гармоничным сочетанием исторических стилей от готики и барокко до эклектизма, с редкими вкраплениями построек второй половины XX века.

На улице Пилес нередко проходят праздничные гуляния. Ежегодно в марте улицу и прилегающие переулки занимает ярмарка Казюка. Движение автотранспорта по улице ограничено. В выходные и праздничные дни, по вечерам в будние дни в тёплое время года туристов и прохожих пытаются развлечь уличные музыканты. Нумерация домов начинается со стороны Кафедральной площади, по правой западной стороне улицы нечётные номера, по левой восточной — чётные. Длина улицы около 500 м. Мостовая вымощена брусчаткой.

Достопримечательности

От начала до Скапо

Угловое административное трёхэтажное здание справа, построенное в конце XIX века, главным фасадом выходит на улицу Швянтарагё и занято Министерством внутренних дел Литвы (Pilies g. 1 / Šventaragio g. 2). В угловом двухэтажном доме напротив на первом этаже разместилось отделение банка „Swedbank“.

Двухэтажный дом № 3 построен в начале XVI века и в 1578—1940 годах принадлежал виленскому капитулу. Дом горел во время пожаров 1737 и 1748 годов, неоднократно ремонтировался, в середине XVIII века реконструировался, позднее после реконструкции по проекту архитектора Жозефа Пусье (1822) приобрёл черты классицизма, но сохранил отдельные элементы архитектуры готики, ренессанса, барокко и классицизма. Барочный декоративный портал украшает въезд во двор в центре симметричного фасада. Въезд был замурован в 1958 году. В 1969 году были увеличены окна нижнего этажа; некоторое время здесь располагался магазин.. Сейчас бывший подъезд стал витриной расположившегося на первом этаже справа кафе Soprano; слева магазин одежды.

В двухэтажном доме под № 5, реконструировавшемся после пожаров 1737 и 1748 годов, тоже жили члены виленского капитула. Во второй половине XIX века дом часто перестраивался и ремонтировался. В 1969 году здание ремонтировалось по проекту архитектора Генрихаса Вичаса. Несимметрично расположенный подъезд был замурован; его означала прямоугольная ниша. C 1976 года второй этаж занимало Министерство внутренних дел, внизу было его ведомственное ателье; сейчас на первом этаже греческий ресторан, а ниша стала его витриной.

По левую сторону стоит несколько старинных жилых двухэтажных домов под номерами 4, 6, 8. Некогда они принадлежали виленскому капитулу. Двухэтажное здание с двумя рядами ритмично размещённых прямоугольных окон привлекает внимание типичным ренессансным аттиком XVI века, заслоняющим обращённую к двору односкатную крышу (Пилес 4; Pilies g. 4; в нижнем этаже расположился магазин кухонных принадлежностей). Готическое здание при улице было возведено в первой половине XVI века и реконструировалось в первой четверти XVII века. Высота аттика, сооружённого после 1616 года, почти равна высоте нижней стены (соотношение 1:1,2). Аттик членят вертикали узких пилястр, соединённые вверху бифорными закруглёнными арками. В замкнутом стенами соседних зданий дворе в XVIII веке был построен барочный дом Во двор ведёт арка с цилиндрическими сводами; фасады во дворе лишены декора, южную стену первого этажа поддерживают контрфорсы. В западной стороне двора на крытой черепицей крыше выделяется барочная люкарна с небольшими волютами по бокам; напротив имеется похожая у восточной стены дома при улице. В начале 1960-х годов в здании располагался отдел прикладного искусства Вильнюсского государственного художественного музея, экспонировавший свои коллекции в центральном тогда здании музея — нынешней Ратуше, а также в Картинной галерее.

Соседний жилой дом, сейчас с магазинами на первом этаже, был построен в конце XVI — начале XVII века (Pilies g. 6 / Bernardinų g. 2). Фасад дома асимметричен; окна второго этажа украшают ренессансные обрамления. Его также завершает подобие аттика, выполняющего, однако, роль декоративного мотива без конструктивной функции. Прежний аттик над вторым этажом был заменён нынешней крыше в XVIII веке. Арка соединяет это здание с трёхэтажным домом с фасадом, отмеченным скромным очарованием форм рококо второй половины XVIII века (Pilies g. 8). За аркой, соединяющей угловые дома, начинается узкая изогнутая улица Бернадину (Bernardinų gatvė, Zaułek Bernardyński; в советское время Пилес, Pilies). Она ведёт к костёлам Святого Михаила с бывшим монастырём бернардинок, Святой Анны и бернардинскому монастырю с костёлом Святого Франциска.

Трёхэтажное здание середины XVII века с фасадом в стиле классицизма напротив (Pilies g. 7) образуют два корпуса — короткий южный и длинный северный. Во двор между ними ведёт подъезд. Дом менял владельцев, перестраивался, реконструировался. После реконструкции в 1964 году здесь на первом этаже действовало обувное и кожгалантерейное ателье, сейчас находится — салон янтарных украшений.

Угловой трёхэтажный дом (Pilies g. 8) носит черты позднего классицизма (Юлиуш Клос находил в здании обаяние скромного рококо) — в симметрии фасада, в пилястрах между окнами второго и третьего этажа, завершённых композиционными капителями, в имитации антаблемента, украшенной рельефами гирлянд и розеток. Каменный дом стоял на этом месте с начала XVII века. У отстроенного после пожара в 1748 году здания в 1800 году был надстроен третий этаж. С 1837 года в доме находился архив и канцелярия Виленской католической епархии. Позднее здесь жили епископ Юргис Матулайтис, архиепископ Мечисловас Рейнис, а сейчас располагается Литовская католическая академия наук (Lietuvių katalikų mokslo akademija). Четыре помещения первого этажа в первой половине XIX века арендовал для своего книжного магазина известный виленский книгоиздатель Юзеф Завадский. В советское время в нижнем этаже располагалась популярная «Блинная», ныне кафе Pilies menė, датирующее своё возникновение 1828 годом.

На доме под № 10 (Pilies g. 10), где ныне расположился отель Atrium, установлены две мемориальные таблицы; одна с надписью на литовском и украинском языках в память поэта Тараса Шевченко, который жил здесь в 1829—1830 годах, вторая с барельефом и надписью на литовском языке в память певца Антанаса Шабаняускаса, одного из зачинателей профессиональной литовской эстрады, проживавшего в этом доме с 1946 года до своей смерти в 1987 году. Дом построен, как предполагается, в конце XVI века. Известно, что Анна Радзивилл в 1575 году продала его епископу Валериану Протасевичу, основателю Академии и университета виленского Общества Иисуса. В 1812 году здесь останавливался князь Юзеф Понятовский, командующий польским корпусом наполеоновской армии. Здание неоднократно перестраивалось и ремонтировалось; сохранились черты готики и классицизма.

В доме напротив под № 9 (Pilies g. 9) в XIX век жил инженер, архитектор и историк Теодор Нарбут. Верх фасада завершает фриз с триглифами и метопами с розетками. Растительные мотивы лепнины украшают окна второго этажа, за исключением одного, у которого до 1908 года был балкон, убранный при очередной перестройки. Нижний этаж сейчас занимает магазин спортивного инвентаря. Здание с домом под номером 11 соединяет арка. За нею начинается живописная узкая и изогнутая улица Скапо (Skapo g., в советское время переулок Ю. Таллат-Кялпши), ведущая к площади Даукантаса.

От Скапо до Швянто Миколо

Квартал по правой стороне между улицами Скапо и Швянто Йоно (Šv. Jono g.) занимают здания ансамбля Вильнюсского университета. Нижний этаж углового дома (бывший дворец Масальских, в XIX веке известный как «дом ректоров») на протяжении нескольких лет занимало кафе «Жалтвиксле»; те же помещения после реконструкции занял открывшийся в сентябре 2008 года пивной ресторан «Аула». В кафе сохранились отреставрированные готические своды XIV века. Из кафе можно попасть во двор Стуоки-Гуцявичюса и во двор Мицкевича ансамбля Вильнюсского университета.

Напротив арки улицы Скапо под номером 12 два отдельных готических жилых дома, на одном из которых выделяется редко встречающийся фриз, украшенный Х-образным кирпичным орнаментом. Северный был обращён к улице боком, южный — задним фасадом. Дома принадлежали ювелирам, врачам, аптекарям. Поврежденные во время нашествия войск Алексея Михайловича и казаков Богдана Хмельницкого здания перешли в собственность капитула и были отстроены в барочном стиле. Дома сильно пострадали в 1944 году, ремонтировались в 1957—1960 годах; во время реставрации в 1960—1965 годах были открыты ценные фасады начала XVI века и цилиндрические своды в подвале. В нижнем этаже двухэтажного дома, принадлежавшего виленскому капитулу, работает салон моды (Pilies g. 12). Трёхэтажный соседний дом в XVII веке принадлежал известному мастеру колокольного и пушечного литья Яну Деламарсу. Сейчас внизу этого дома находится салон керамики (Pilies g. 14).

По правую сторону следующее за «Жалтвиксле» здание под тем же номером 11 выделяется стеной из неоштукатуренного красного кирпича. Над низким полукруглым окном в нише, повторяющей очертания окна, в 1979 году установлена скульптура Эгле Йокубоните, изображающая женскую фигуру на фоне развёрнутой книги, с датой основания университета «1579» на выгнутом постаменте; скульптура символизирует филологию. На улицу выходят окна аудиторий филологического факультета университета. Здание в нынешнем виде сформировалось после 1832 года, когда архитектор Иван Левицкий соединил три отдельных дворца XVIII века Плятеров, Масальских и Огинских. При реставрации здания в 1965—1970 годах был открыт подлинный фасад дворца Масальских XVI века.

Ворота соседнего двухэтажного здания (издавна принадлежавшего университету), обычно запертые, ведут во двор Мицкевича. Над воротами висит мемориальная таблица с надписью на литовском и польском языках в память поэта Адама Мицкевича, который учился в Виленском университете в 1815—1819 годах. Ворота трёхэтажного дома с чертами классицизма ведут во двор Станявичюса и тоже обычно заперты (Pilies g. 13). В начале 1960-х годов здесь находился Историко-этнографический музей Академии наук Литовской ССР, до того, как он в 1965 году переехал в отреставрированное здание Нового Арсенала у подножия Замковой горы. У музея постоянной экспозиции не было, однако с его экспонатами можно было ознакомиться по договорённости с администрацией.

От Швянто Миколо до Литерату

Напротив на углу с улицей Швянто Миколо (Šv. Mykolo g., в советское время улица Й. Билюно) высокий трёхэтажный дом с кафе, баром, галереей янтаря внизу (Pilies g. 16 / Šv. Mykolo g. 2). Улица Швянто Миколо ведёт к костёлу Святого Михаила.

Фасад углового дома с гастрономом, традиционно занимавшим первый этаж, выделяется необычными уступами наверху (Pilies g. 18 / Šv. Mykolo g. 2). Двухэтажный дом принадлежал братству Святой Анны, в начале XX был перестроен в трёхэтажное здание по проекту архитектора Киприана Мацулевича. Там, где в советское время работало популярное богемное кафе «Вайва», обосновался ресторан итальянской кухни Da Antonio Tratoria; Pilies g. 20). Дом под номером 15 также был перестроен архитектором Киприаном Мацулевичем в начале XX (Pilies g. 15). В доме под № 17 на третьем этаже в 1944 году в течение месяца действовала подпольная типография Вильнюсского горкома Коммунистической партии Литвы, здесь же некоторое время скрывался первый секретарь подпольного горкома компартии Литвы Юозас Витас; в доме под № 19 в начале XIX века жил натуралист, профессор Виленского университета Станислав Бонифацы Юндзилл.

Сравнительно длинный трёхэтажный дом под № 22 исторически сложился из нескольких отдельных зданий; об этом и сейчас можно судить по стене фасада, которую до второго этажа подпирают остатки контрфорсов. Готическое здание на этом месте принадлежало князю Константину Острожскому. Ворота во двор украшает барочный фасад. Фасад существенно не менялся с середины XVIII века, когда здесь действовала учреждённая иезуитами Благородная коллегия (Collegium Nobilium) при Виленской академии и университете. В конце XVIII века после упразднения ордена иезуитов помещения были переданы Медицинской коллегии (Collegium Medicum) Главной школы Великого княжества Литовского, которая считается первым медицинским высшим учебным заведением в Литве. Здесь были оборудованы аудитория, кабинет анатомии, химическая лаборатория. Медицинская коллегия действовала здесь с 1781 до 1842 года. Об этом напоминает мемориальная таблица на фасаде дома. Надпись на мемориальной таблице напоминает также о ботаническом саде и оранжерее, заложенных французским ботаником Жан Эмануэль Жилибер во дворе Медицинской коллегии в 1782 году. Ботанический сад занимал площадь около 300 м², на которой росло свыше 2 тысяч растений. Ботанический сад находился здесь до 1797 года. После того, как стараниями Георга Форстер в 1787 году была приобретена земля в Серейкишках, профессор Юндзилл перенёс ботанический сад туда (1799).

В корпусе дома, выходящего во двор, были квартиры профессоров Виленского университета. Здесь жил профессор Эузебиуш Словацкий и его сын, будущий знаменитый польский поэт Юлиуш Словацкий. После смерти Эузебиуша Словацкого вдова вышла замуж за профессора Августа Бекю. Юлиуш Словацкий провёл здесь около пятнадцати лет детства и юности (1811—1814 и 1817—1828); в эти годы он окончил Виленский университет, написал свои первые произведения. Когда его прах в июне 1927 года был перезахоронен в Вавельском кафедральном соборе в Кракове, на стене дома была открыта мемориальная таблица с бюстом поэта. В том же доме в 1923—1934 годы жил художник Фердинанд Рущиц; в 1999 году была открыта мемориальная доска с его барельефом (скульптор Ромуалдас Квинтас). Сейчас в здании на первом этаже работают книжный магазин и кафе Kristupo kavinė (Pilies g. 22).

Напротив на углу улицы Швянто Йоно (Šv. Jono g., в советское время улица Б. Сруогос) возвышается восточный фасад костёл Святых Иоаннов. На внешней стене пресвитерия вмурована большая мраморная памятная таблица семейства Хрептовичей, украшенная в стиле рококо (1759). Над ней прежде находилось распятие с позолоченной фигурой Спасителя. На фасаде была большая фреска с изображением сцен эпидемии чумы 1710 года, закрашенная в XIX веке по распоряжению властей (Pilies g. 21).

В трёхэтажном доме, нижний этаж которого занят гостиницей «Нарутис», в 1832—1835 годах жил и работал писатель, историк, издатель Юзеф Игнацы Крашевский. Об этом говорит мемориальная таблица с надписями на литовском и польском языках. Готический дом XVI века в начале XIX века был перестроен в стиле неоклассицизма. При перестройке и частичной реконструкции в 1967 году была создана имитация элементов готики (Pilies g. 24).

По правой стороне от улицы Швянто Йоно до сквера К. Сирвидаса (K.Sirvydo skveras ) перед переулком Шварцо (Švarco skg.; в советское время переулок Сянасис), откуда начинается улица Диджёйи, тянется современное пятиэтажное здание, построенное в 1975 году на месте пострадавших во время Второй мировой войны Кардиналии — резиденции Радзивиллов, дома ювелира Вагнера, в котором перед Первой мировой войной был книжный магазин Завадского, дома ректора Виленского университета Шимона Малевского и других зданий. В галерее здания под выступом идёт торговля сувенирами и предметами коллекционирования.

Одно из самых примечательных зданий на улице — Дом сигнаторов. Здание в документах упоминается с 1645 года. Оно неоднократно меняло владельцев и перестраивалось. В конце XIX века его перестроил новый владелец Казимир Штраль по проекту архитектора Алексея Полозова в стиле неоренессанса. В нишах второго этажа были установлены декоративные скульптуры, символизирующие сельское хозяйство и рыболовство, на третьем этаже — помещены два мужских бюста. Нижний этаж занимало популярное кафе «Белый Штраль», работавшее до 1939 года. Второй этаж в 1917—1918 годах занимал Совет Литвы, принявший здесь 16 февраля 1918 года «Акт независимости Литвы». С 2000 года в здании был открыт мемориальный Дом сигнаторов, с 2003 года филиал Национального музея Литвы, с мемориальной комнатой Йонаса Басанавичюса (Pilies g. 26).

На месте дома под № 28 (Pilies g. 28) стояло здание с XVI века. В середине XVII века разрушенное здание приобрёл купец Кшиштоф Шварц, отремонтировал и продал академии, которая устроила здесь квартиры для студентов. Нынешний необарочный фасад, украшенный головками мужчины и женщины, относится к концу XIX — началу XX века .

Следующий дом на углу на с улицей Литерату (Literatų g.) принадлежал семейству золотых дел мастеров Скендзерским. В конце XIX века он был перестроен в трёхэтажный дом с мансардами, носящий характерные черты эклектики (Pilies g. 30).

От Литерату до Пятницкой церкви

Дом напротив него принадлежал бургомистру Ляховичу и его наследникам, затем до начала Второй мировой войны семейству Рёмеров (Pilies g. 32). Представляет собой типичный дом зажиточного купца с двором с уникальными архитектурными массивными формами аркады и лестницы. В первой четверти XIX века здесь находилось кофейня «Виктория», которую часто посещали филареты. В конце XIX века по проекту архитектора Киприана Мацулевича в западной части двора была построена новая крытая лестница. В 1911 году третья часть фасада на первом этаже была по проекту архитектора Антония Филиповича-Дубовика отделана глазурованными керамическими плитками, двери переделаны и расширены окна С 1945 года здесь помещался Художественный фонд Литовской ССР и Вильнюсский художественный комбинат «Дайле».

В доме 38 с 1865 года находился книжный магазин А. Г. Сыркина (позднее его вдовы и сыновей), а в 1903—1915 годах — типография, издававшая книги на идиш, литовском, польском, русском языках. Сейчас здесь на первом этаже размещаются салоны янтарных украшений и льняных изделий (Pilies g. 38).

Дом под номером 40 является памятником архитектуры XVII века. Дом приобрели в 1926 году супруги Maрии Шлапялене и Юргис Шлапялис, пропагандировавшие в Вильне литовский язык, литовскую литературу и содержавшие литовский книжный магазин. На здании установлена мемориальная таблица с надписью на литовском языке; здесь с 1994 года открыта экспозиция дома-музея Марии и Юргиса Шлапялисов (Pilies g. 40).

В конце улицы, на углу с улицей Латако, находится галерея Художественной академии Литвы (Pilies g. 44 / Latako g. 2).

Улица заканчивается у сквера К. Сирвидаса (K.Sirvydo skveras ) с правой стороны, на пересечении с улицей Шварцо; по восточной стороне улица Пилес расширяется и отклоняется влево, пересекаясь с улицей Латако; дальше от перекрёстка идёт Бокшто. На площадке в конце Пилес ведётся уличная торговля сувенирами и картинами. Отсюда, с Пятницкой церковью по левую руку и домом Франка, начинается продолжение Замковой улицы — улица Большая (Диджёйи).

Литература

• Wilno. Przewodnik krajoznawczy Juliusza Kłosa, Prof. Uniwersytetu St. Batorego. Wydanie trzecie poprawione po zgonie autora. Wilno, 1937. S. 145—147. (польск.)
• А. Папшис. Вильнюс. Вильнюс: Минтис, 1977. С. 41.
• Vladas Drėma. Dingęs Vilnius. Vilnius: Vaga, 1991. ISBN 5-415-00366-5. P. 181—193. (лит.)
• Antanas Rimvydas Čaplikas. Vilniaus gatvių istorija. Pilies gatvė. Vilnius: Charibdė, 2005. ISBN 9986-745-89-6.

Ссылки

• [vilnius21.lt/pilies-g5463638.html Pilies gatvė Vilniuje] (лит.). Vilniaus katalogas. Проверено 5 января 2014.
• [www.vilnius-tourism.lt/ru/tourism/places-to-visit/top-20/pilies-street/ Улица Pilies]. Vilnius tourism. Vilniaus turizmo informacijos centras. Проверено 5 января 2014.

Отрывок, характеризующий Улица Пилес

– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.