Швейцарские наёмные войска

Швейца́рские наёмные войска́ — швейцарские солдаты и офицеры, нанимавшиеся на военную службу в армии иностранных государств в период с XIV по XIX век.

История

XIV—XV века

Швейцарские наёмные войска на иностранной службе появляются уже в XIV веке, когда в 1373 году в войске Висконти оказалось много наёмников из разных мест Швейцарии. С распространением их славы стал расти спрос на их службу, особенно в XV веке; уже в 1444 году в битве у Сент-Якоба Карл VII узнал отчаянное мужество этих наёмников, вследствие чего постоянной целью французской политики стало привлечение их на службу Франции.

Швейцарские наёмники служили в 1465 году в войске врагов Людовика XI при Монлери, в 1462 году — рейнскому пфальцграфу Фридриху I при Зеккенхейме. Между швейцарскими наёмниками и Францией стали заключаться настоящие договоры (первый такой договор был заключен Карлом VII в 1452—1453 годах), которые неоднократно возобновлялись.

Особенно важен договор 1474 года, заключённый против Карла Смелого. По этому договору король Людовик XI обязуется, пока он жив, платить ежегодно 20 000 франков договаривающимся селениям, которые должны равномерно распределять эти деньги между собой; за это они обязаны, если король ведет войну и требует помощи, доставлять ему вооружённых людей, с тем, чтобы они получали от него жалованье по 4 1/2 гульдена в месяц каждый и за каждый выход в поле по меньшей мере трёхмесячное жалованье и чтобы наёмники пользовались преимуществами королевских войск. Если же договаривающиеся селения будут призывать короля на помощь против Бургундии, а он будет задержан войной, то он платит им в вознаграждение 20 000 рейнских гульденов каждую четверть года, не считая уже упомянутых годичных платежей.

Этот договор дал возможность Карлу VIII в междоусобной войне с герцогом Орлеанским употребить в дело 5000 швейцарских наёмников (1488), а во время похода на Неаполь воспользоваться услугами 20 тысяч швейцарцев, которые при отступлении принесли ему огромную пользу, особенно при переходе через Апеннины. В 1495 году король Карл VIII организовал постоянное швейцарское войско при дворе под названием Cent Suisses.

В это время борьба за Италию вызвала усиленную потребность в наёмниках; Швейцария сделалась главным местом вербовки войск со стороны среднеевропейских держав. Из итальянских государей первым начал приглашать к себе на службу швейцарцев герцог Савойский, с 1501 года — Венеция.

Во время борьбы Флоренции с Пизой швейцарцы бились в войсках обеих сторон. В это же время швейцарцы начинают служить в Милане (с 1499 года), сначала Лодовико Моро, потом его сыну Массимилиано Сфорце. В войске пап они являются при Сиксте IV и в особенности при Юлии II.

Испанское правительство также начинает, в конце XV века, пользоваться службой швейцарских наёмников, главным образом в виде охранной стражи испанского вице-короля в Неаполе.

XVI век

Император Максимилиан I использовал швейцарских наёмников в разных частях своих бургундских владений и в Италии. В смутах, которые возникли в Германии в 1519 году вследствие изгнания герцога Ульриха Вюртембергского, швейцарцы служили и в его войске, и в рядах его противников. Французская служба, однако, играла главную роль в политике швейцарцев, особенно после поражения 1515 года при Мариньяно.

Когда началась Реформация, Цвингли удалось удержать в 1521 году Цюрих, а в 1522 году (на короткое время) — и Швиц от возобновления договора с Францией; в 1528 году то же сделал и Берн, после принятия им реформы.

Во время междоусобных религиозных войн во Франции неоднократно бывали чрезвычайные вербовки швейцарцев в гугенотские войска, а ревностные католические политики, со «швейцарским королём» (как многие называли блестящего швейцарского вождя, люцернского шультейса Людвига Пфиффера) во главе, помогали Лиге; иные втягивались в дела Савойи, другие считали долгом поддерживать Испанию. В борьбе Карла V со Шмалькальденским союзом швейцарцы-католики были на службе императора — и в то же время в рядах шмалькальденцев сражался отряд швейцарцев, вопреки правительственному запрещению.

При отношениях, установившихся в эпоху католической реакции, на первый план выступает для католиков, с 1574 года, служба Испании, а с 1582 года — служба Савойе; к этому присоединяется служба у мелких итальянских государей — Гонзага в Мантуе, д’Эсте в Ферраре и потом в Модене, Медичи во Флоренции, где из швейцарцев была образована гвардия.

XVII век

XVII век начался рядом договоров с Францией. В 1602 году Генрих IV заключил договор со всеми местами вербовки, кроме Цюриха; интересам французской политики служил также договор ретийских селений, направленный против Венеции (1603). В 1614 году Цюрих, после того как Берн ещё несколько раньше изменил нейтралитету, решился тоже приступить к договору с Францией, заключённому в 1602 году.

Во время Тридцатилетней войны, в 1632 году, Густав II Адольф набрал из швейцарцев два полка, которые были совершенно рассеяны в битве при Нёрдлингене; затем швейцарские наёмники служили Курпфальцу, Пфальц-Цвейбрюккену и курфюрсту саксонскому, а в Италии — у республик Генуи и Лукки.

Главная масса швейцарских наёмников находилась на службе Франции; в силу договора 1663 года Швейцария была как бы прикована к триумфальной колеснице Людовика XIV. По условиям договора, французское правительство могло набирать в Швейцарии от 6 до 16 тысяч человек, но эмиссары французского короля вербовали потихоньку неограниченное количество людей за ничтожное жалованье, а французский посол раздавал вербовочные патенты, не спрашиваясь у местных властей; свободные отряды (навербованные не по договору или сверх договора) зависели вполне от французского правительства и должны были под его ответственностью служить везде, где оно им укажет, что вело по временам к неприятному для Швейцарии нарушению договоров с теми странами, с которыми она находилась в мире. Так было, например, во время борьбы Франции с Испанией за Франш-Конте и особенно при столкновении её с нидерландцами, которым, как единоверцам, швейцарцы очень сочувствовали; с 1676 года на службе у Нидерландов находился в течение 10 лет отряд швейцарцев, а впоследствии эта служба сделалась излюбленной в протестантской Швейцарии.

Кроме того, множество швейцарских наёмных отрядов находилось на службе императора, в Лотарингии и Савойе, у испанского короля и т. д. Франция в период наибольшего могущества Людовика XIV держала на жаловании до 32 тысяч швейцарцев (после Нимвегенского мира).

XVIII век

С 1734 года неаполитанские Бурбоны стали держать наёмную гвардию из швейцарцев. Бранденбургская гвардия из наёмников была упразднена после смерти Фридриха I (1713); ещё раньше прекратилась служба швейцарцев у венецианцев, у которых во время борьбы с турками в Морее число наёмников было очень значительно.

Лотарингская гвардия, переведённая в 1737 году во Флоренцию, была распущена с переселением Франца I Стефана в Вену. Число швейцарских наёмников на службе у иностранных государей в XVIII веке было ещё довольно значительно: по подсчету, сделанному во время Аахенского мира, их было всего около 60 тысяч человек, хотя, среди собственно швейцарцев числилось много наёмников разных наций. Второй подсчёт в XVIII веке был произведен при начале революции; оказалось, что всех наёмников около 35 тысяч, из которых только 17 тысяч человек — швейцарские уроженцы; последние составляли в начале 1792 года 13 французских, 6 голландских, 4 испанских и 3 пьемонтских полка, с 70 генералами.

Французская революция отнюдь не уничтожила наёмничество, а только придала ему другое направление: служба Бурбонам прекратилась, но наёмники их перешли на службу частью к республике, частью к её врагам — в войско Конде, к вандейцам, к Паоли на Корсике, за которого уже в 1768 году сражались дезертиры из генуэзских наёмников. В 1798 году Франция зачислила в свои ряды наёмные швейцарские войска, бывшие на жалованье Пьемонта, а в 1808 году — два испанских полка, тогда как пять других сражались в это время за независимость Испании.

Англия, которая ещё во время борьбы с Людовиком XIV держала на жалованье швейцарские наёмные войска для войны на континенте, теперь, в борьбе против Французской республики и империи, пустила в дело швейцарцев, наняв пьемонтский полк, а потом отряды, бывшие прежде на французской и испанской службе; во время второй коалиции Англии служили швейцарские эмигранты. Сюда же можно причислить и те швейцарские отряды, которые последовали на Сицилию за изгнанным из Неаполя Фердинандом Бурбоном.

Когда Швейцария была превращена в Гельветическую республику, её военные силы состояли в распоряжении французского правительства; в 1798 году было организовано шесть гельветских полубригад, из которых Наполеон образовал полк; затем он сформировал ещё три дополнительных полка, отличившихся в Испании и России.

XIX век

После реставрации Бурбонов Людовик XVIII восстановил Cent Suisses; Наполеон во время Ста дней перехватил возвращавшихся домой швейцарцев и устроил из них небольшой корпус, который сражался за него при Линьи.

В 1816 году шесть швейцарских полков были навербованы для Франции, четыре — для вновь организованного государства Нидерландов.

В Испании и Сардинии наёмные войска существовали в ничтожных размерах, как и в Пруссии, где с 1814 года нейенбургский (нёвшательский) стрелковый батальон служил в Берлине Фридриху-Вильгельму III как государю Невшателя.

Нидерландская служба закрылась для швейцарцев незадолго до польской революции, французская — вследствие этой революции; неаполитанская, наоборот, с 1825 года стала требовать всё больше и больше людей. Папа Григорий XVI вербовал с 1832 года свои наёмные войска исключительно из швейцарцев.

В 1848 году швейцарские наёмники на неаполитанской службе сражались против революции; состоявшие на папской службе сначала сражались против Австрии, а потом разделились: одна часть в 1849 году стала биться за Римскую республику, другая примкнула к вторгшимся в римские владения австрийцам. Свободные толпы швейцарских наёмников помогали Венецианской республике (с Манином во главе) отбиваться от австрийцев; некоторые из них дрались за независимость Ломбардии.

Новое государственное устройство Швейцарии положило конец наёмничеству, как правильному и узаконенному общественному явлению, находившемуся под наблюдением и охраной правительства, и предоставило это дело личному усмотрению, как всякий другой заработок. Служба в Неаполе продолжалась до 1859 года, когда швейцарское федеральное правительство объявило, что считает упразднёнными договоры отдельных кантонов по поводу помещения швейцарцев на военную службу у разных держав. Отряд швейцарских наёмников продолжал, однако, сражаться за Франциска II до 1861 года, то есть до капитуляции Гаэты.

В 1855 году возникли иностранные легионы, сражавшиеся за Францию и Англию. Пий IX по возвращении в Папскую область в 1852 году создал военную силу преимущественно из швейцарцев, усилив её в 1860 году до значительных размеров. В 1870 году, с переходом Папской области в руки итальянского короля, была закрыта эта последняя арена военной деятельности швейцарских наёмников; за ними остается только охрана Ватикана, где они составляют так называемую Швейцарскую гвардию.

На основании обстоятельных исследований бернского офицера на неаполитанской службе Р. фон Штейгера, с 1373 года считается 105 вербовок и 623 отряда швейцарских наёмников; из 626 высших офицеров 266 служили во Франции, 79 в Голландии, 55 в Неаполе, 46 в Пьемонте, 42 в Австрии, 36 в Испании.

• Fieffe fremdtruppen tafel6.jpg

  Униформа швейцарских полков
  Великой армии (1812)
• Uniformen Schweizer in niederländischen Diensten.jpg

  Униформа швейцарских полков нидерландской армии (1815—1828)
• Fieffe fremdtruppen tafel20.jpg

  Униформа французской швейцарской гвардии (на переднем плане, 1824)
• Di Lorenzi Oberst Kommandant CH Truppen Neapel.jpg

  Полковник 2-го Швейцарского полка (Неаполитанское королевство, 1850)

Интересные факты

• Во Франции существует поговорка «Нет денег — нет и швейцарца» (фр. Point d'argent, point de Suisse), возникшая в период Итальянских войн, когда швейцарские наёмники армии Франциска I в разгар боевых действий дезертировали из-за задержки жалованья.
• Никколо Макиавелли в знаменитом трактате «Государь» (около 1513) критически отзывается о сильно возросшей к началу XVI века зависимости Франции от швейцарских наёмных войск:

Карл VII, отец короля Людовика XI, благодаря фортуне и доблести освободив Францию от англичан, понял, как необходимо быть вооружённым своим оружием, и приказал образовать постоянную конницу и пехоту. Позже король Людовик, его сын, распустил пехоту и стал брать на службу швейцарцев; эту ошибку ещё усугубили его преемники, и теперь она дорого обходится Французскому королевству. Ибо, предпочтя швейцарцев, Франция подорвала дух своего войска: после упразднения пехоты кавалерия, приданная наёмному войску, уже не надеется выиграть сражение своими силами. Так и получается, что воевать против швейцарцев французы не могут, а без швейцарцев против других — не смеют.

Литература

• Швейцарские наемные войска на иностранной службе // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Zurlauben, «Histoire militaire des Suisses au service de la France» (Париж, 1751);
• May, «Histoire militaire de la Suisse et celle des Suisses dans les différents services de l’Europe» (Лозанна, 1788).

См. также

• Швейцарская гвардия
• Умирающий лев

Ссылки

• [www.myarmoury.com/feature_armies_swiss.html Renaissance Armies: The Swiss (на английском языке)]

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Швейцарские наёмные войска

– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.