Эскадренные миноносцы типа «Моми»
Эскадренные миноносцы типа «Моми» (яп. 樅型駆逐艦 Момигата кутикукан?) — тип японских эскадренных миноносцев. Как и все японские эсминцы II класса того времени, имели «ботанические» названия.
Содержание
Конструкция и строительство
Заказаны тремя группами: по программам 1918 года — 8 единиц («Моми», «Кая», «Нирэ», «Наси», «Такэ», «Каки», «Кури», «Цуга»), 1919 года — 5 единиц («Фудзи», «Кику», «Аои», «Хаги», «Сусуки») и 1920 года — 8 единиц («Аси», «Цута», «Вараби», «Хасу», «Хиси», «Сумирэ», «Ёмоги», «Тадэ»).
Дальнейшее развитие эсминцев типа «Момо». Во многом повторяя предыдущий проект, корабли типа «Моми» имели планировку машинно-котельных отделений и размещение орудий, аналогичную используемым на английских эсминцах серии «S»(что, в частности, привело к очень малым углам обстрела орудия № 2). На эсминцы было установлено значительно более совершенное вооружение, чем на типе «Эноки»: три 120-мм орудия Тип 3 с длиной ствола 45 калибров(в одиночных установках, прикрытые броневыми щитами), два 7,7-мм зенитных пулемёта, два двухтрубных 533-мм торпедных аппарата, кроме того, имелось тральное оборудование и съёмные рельсы для установки мин.
Силовая установка состояла из двух паровых турбин прямого действия конструкции Брауна-Кёртисса(«Кая», «Вараби» и «Тадэ»), Золи(«Сумирэ» и «Ёмоги»), Парсонса(«Хиси» и «Хасу»), Мицубиси(«Каки») и Кампон(остальные 13 кораблей). В силу несовершенства последних не все эсминцы на испытаниях развили проектную скорость, в частности, «Кури» достиг всего 35,2 узла. В котельных отделениях было установлено три паровых котла «Кампон» (18,3 кг/см²; 300°С; «Ро-Го», малая версия) с нефтяным питанием (один в носовом и два в кормовом), дым от них отводился в две дымовые трубы (носовая была сдвоенной).
Недостаточная мореходность не позволяла эсминцам действовать в открытом океане, хотя в прибрежных водах они показали себя с лучшей стороны.
В 1921—1923 годах также было построено ещё 8 кораблей по изменённому проекту(тип «Вакатакэ»).
История службы
Вступив в строй в 1919-1922 годах, эсминцы типа «Моми» ввиду своей многочисленности (21 единица) и высоких на тот момент тактико-технических характеристик стали основой миноносных сил Объединённого флота, занимаясь патрулированием прилегающих к метрополии вод Восточно-Китайского, Японского и Жёлтого морей.
В середине 20-х годов корабли прошли модернизацию, в ходе которой была установлена улучшенная система управления огнём, на ходовом мостике был размещён дальномер, находившийся там ранее прожектор перенесли на площадку за второй трубой, а оба пулемёта разместили на первом ярусе носовой надстройки. После окончания работ эсминцы типа «Моми» стали практически полностью идентичны более поздним типа «Вакатакэ».
24 августа 1927 года «Вараби» был потерян в результате столкновения с крейсером «Дзинцу» у Майдзуру. Погибло 106 членов экипажа.
Ко времени начала боевых действий в Китае два дивизиона, составленных из эсминцев этого типа: 15-й («Фудзи», «Хаги», «Сусуки», «Цута») и 27-й («Аси», «Хиси», «Сумирэ») входили в состав 1-й эскадры эскадренных миноносцев, а 28-й дивизион («Тадэ», «Хасу», «Ёмоги») находился в составе Китайской эскадры.
В связи с ограничением тоннажа флота Вашингтонским и Лондонским морскими договорами, в 1932-39 годах из состава флота исключили «Моми», «Кая», «Наси», «Каки», «Нирэ», «Такэ», «Сумирэ» и «Аси», чтобы высвободить лимит под более совершенные корабли. На слом при этом были сданы только три первых, а остальные переклассифицировали в тендеры.
В 1937 году на семи единицах («Фудзи», «Сусуки», «Хиси», «Хасу», «Цука», «Ёмоги», «Тадэ») увеличили высоту дымовых труб и установили на них козырьки.
В 1939—1940 годах девять эсминцев переоборудовали в патрульные корабли. Вместо названий они получили номера: «Кику» — № 31, «Фудзи» — № 36, «Аои» — № 32, «Хиси» — № 37, «Хаги» — № 33, «Ёмоги» — № 38, «Сусуки» — № 34, «Тадэ» — № 39, «Цута» — № 35. В качестве вооружения были установлены два 120-мм орудия, шесть 25-мм зенитных автоматов и 60 глубинных бомб. Носовой котёл был демонтирован, а вместо него был размещён балласт для улучшения остойчивости и дополнительные топливные цистерны. Также была установлена гидроакустическая аппаратура. Водоизмещение после этого увеличилось до 935/1162 тонн, мощность силовой установки снизилась до 12000 л.с., а скорость до 18 узлов. В начале войны на № 31 (бывший «Кику») дополнительно поставили два 25-мм автомата.
Пять единиц, ранее классифицировавшихся как тендеры («Каки», «Нирэ», «Такэ», «Сумирэ» и «Аси»), в 1940 году переоборудовали в учебные корабли. С них сняли носовой торпедный аппарат и одну-две 120-мм пушки. Носовое котельное отделение ликвидировали, водоизмещение уменьшилось до 755 тонн, мощность до 7000 л.с., а скорость до 14 узлов. Зенитное вооружение не устанавливалось, так как их предполагалось использовать в зоне береговой ПВО.
Ко времени вступления Японии во Вторую Мировую войну только «Хасу», «Кури» и «Цуга» сохранили свою принадлежность к классу эсминцев. К тому моменту с них было демонтировано тральное оборудование, а минные рельсы были заменены бомбосбрасывателями с 36 глубинными бомбами. Использовались эти корабли на вторых ролях, благодаря чему им удавалось почти до самого конца войны избегать бомб и торпед противника. Первая потеря произошла только 15 января 1945 года, когда самолеты 38-го оперативного соединения потопили «Цуга» в гавани Макунга на Пескадорских островах. «Кури» и «Хасу» капитулировали в сентябре 1945 года, но первый 8 октября подорвался на мине у корейского порта Пусан. Второй был повреждён во время налёта 16 января в Гонконге, стоял в ремонте и в 1946 году его разобрали в Сасебо.
Переоборудованные в патрульные корабли единицы активно использовались в боевых действиях на Тихом океане и понесли тяжёлые потери. Уже 23 декабря 1941 года во время высадки десанта на атолл Уэйк выбросились на берег и были уничтожены американской береговой артиллерией № 32 («Аои») и № 33 («Хаги»). Спустя месяц,24 января 1942 года № 37 («Хиси») был потоплен артиллерией американских эскадренных миноносцев «Поуп» и «Паррот» у Баликпапана. Позже его подняли и сдали на слом. 2 сентября 1942 года американская армейская авиация потопила № 35 («Цута») в гавани Лаэ на Новой Гвинее.
Уцелевшие пять кораблей в 1942-43 годах переоборудовали в носители 14-метровых десантных катеров «Дайхацу». Надводный борт в кормовой части срезали до ватерлинии, чтобы обеспечить последним плавный спуск на воду. Корабли могли нести по одному катеру, 150 десантников или 18 глубинных бомб, сбрасываемых из 4 бомбомётов.
6 марта 1943 года № 34 («Сусуки») получил тяжёлые повреждения при столкновении с кораблем-целью «Якадзэ» (бывший эсминец типа «Минэкадзэ»). Был отбуксирован на Трук для ремонта, где его 3 июля 1944 года и потопила американская палубная авиация.
23 апреля 1943 года сопровождавший конвой № 39 («Тадэ») был потоплен американской подводной лодкой «Сивулф» северо-восточнее Тайваня.
30 марта 1944 года в результате атаки палубных самолётов 58-го оперативного соединения в районе Палау был потоплен № 31 («Кику»).
25 ноября 1944 года севернее мыса Энганьо на Лусоне в результате торпедной атаки американской подводной лодки «Атул» затонул № 38 («Ёмоги»).
№ 36 («Фудзи»), повреждённый 17 мая 1945 года в Сурабае самолётами с британского авианосца «Илластриес» и американского «Саратога», пережил войну, был передан Нидерландам и в 1947 году разобран на металл.
Пять единиц, исключенных из состава флота и ранее переклассифицированных в тендеры, использовались как учебные корабли. Четыре из них сменили названия («Нирэ» стал «Томариура № 1», «Аси» — «Томариура № 2», «Сумирэ» — «Митака», «Каки» — «Осу»). «Осу» и «Митака» (бывшие «Каки» и «Сумирэ») в 1944 году полностью разоружили, а на их палубах соорудили обширные деревянные надстройки, в которых разместились учебные классы. Эти корабли использовались для подготовки специалистов по торпедному и противолодочному вооружению, а также пилотов-смертников для катеров «Синъё». Все пять единиц благополучно пережили войну и были сданы на слом в 1947-1948 годах.
Представители серии
| Название | Место постройки | Заложен | Спущен на воду | Вступил в строй | Судьба |
|---|---|---|---|---|---|
| Моми (яп. 樅 пихта японская?) | Йокосука, Япония | 23 января 1918 года |
10 июня 1919 года |
27 декабря 1919 года |
Сдан на слом в 1936 году |
| Кая (яп. 榧 торрейя?) | Йокосука, Япония | 23 декабря 1918 года |
10 июня 1919 года |
28 марта 1920 года |
Сдан на слом в 1940 году |
| Наси (яп. 梨 груша?) | Кобе, Япония | 2 февраля 1918 года |
26 августа 1919 года |
10 декабря 1919 года |
Сдан на слом в 1940 году |
| Такэ (яп. 竹 бамбук?) | Кобе, Япония | 2 декабря 1918 года |
26 августа 1919 года |
25 декабря 1919 года |
Разобран в 1948 году. |
| Каки (яп. 柿 хурма восточная?) | Урага, Япония | 27 февраля 1919 года |
20 октября 1919 года |
2 августа 1920 года |
Разобран в 1948 году. |
| Цуга (яп. 栂 тсуга южнояпонская?) | Исикавадзима, Япония | 5 марта 1919 года |
17 апреля 1920 года |
20 июня 1920 года |
Потоплен американской палубной авиацией 15 января 1945 года |
| Нирэ (яп. 楡 вяз?) | Куре (Япония), Япония | 5 сентября 1919 года |
22 декабря 1919 года |
31 марта 1920 года |
Разобран в 1948 году |
| Кури (яп. 栗 каштан японский?) | Куре (Япония), Япония | 5 декабря 1919 года |
19 марта 1920 года |
30 апреля 1920 года |
Затонул после подрыва на мине у Пусана 8 октября 1945 года |
| Кику (яп. 菊 хризантема?) | Кобе, Япония | 20 января 1920 года |
13 октября 1920 года |
10 декабря 1920 года |
Потоплен американской палубной авиацией в районе Палау 30 марта 1944 года |
| Аои (яп. 葵 мальва китайская?) | Кобе, Япония | 1 апреля 1920 года |
9 ноября 1920 года |
10 декабря 1920 года |
Потоплен американской береговой артиллерией в ходе сражения за Уэйк 23 декабря 1941 года |
| Хаги (яп. 萩 леспедеца двуцветная?) | Урага, Япония | 28 февраля 1920 года |
29 октября 1920 года |
20 апреля 1921 года |
Потоплен американской береговой артиллерией в ходе сражения за Уэйк 23 декабря 1941 года |
| Фудзи (яп. 藤 глициния?) | Осака, Япония | 6 декабря 1919 года |
27 ноября 1920 года |
31 мая 1921 года |
После войны передан Нидерландам, в 1947 году сдан на слом |
| Сусуки (яп. 薄 мискантус китайский?) | Исикавадзима, Япония | 3 мая 1920 года |
21 февраля 1921 года |
25 мая 1921 года |
Потоплен американской палубной авиацией в лагуне Трука 3 июля 1944 года |
| Хиси (яп. 菱 водяной орех?) | Урага, Япония | 10 ноября 1920 года |
19 мая 1921 года |
23 марта 1922 года |
Потоплен USS Pope 24 января 1942 года; позже поднят и сдан на слом |
| Хасу (яп. 蓮 лотос индийский?) | Урага, Япония | 2 марта 1921 года |
8 декабря 1921 года |
31 июля 1922 года |
Разобран в 1946 году |
| Вараби (яп. 蕨 папоротник-орляк японский?) | Осака, Япония | 12 октября 1920 года |
28 сентября 1921 года |
19 декабря 1921 года |
Затонул 24 августа 1927 года после столкновения с крейсером «Дзинцу» |
| Тадэ (яп. 蓼 гречишные?) | Осака, Япония | 20 декабря 1920 года |
15 марта 1922 года |
31 июля 1922 года |
Торпедирован USS Seawolf северо-восточнее Тайваня 23 апреля 1943 года |
| Сумирэ (яп. 菫 фиалка?) | Исикавадзима, Япония | 24 ноября 1920 года |
14 декабря 1921 года |
31 марта 1922 года |
Разобран в 1948 году |
| Цута (яп. 蔦 дикий виноград?) | Кобе, Япония | 16 октября 1920 года |
9 мая 1921 года |
30 июня 1921 года |
Потоплен американской армейской авиацией в бухте Лаэ на Новой Гвинее 2 сентября 1943 года |
| Аси (яп. 葦 тростник японский?) | Кобе, Япония | 15 ноября 1920 года |
3 сентября 1921 года |
29 октября 1921 года |
Разобран в 1947 году |
| Ёмоги (яп. 蓬 полынь?) | Исикавадзима, Япония | 26 февраля 1921 года |
14 марта 1922 года |
19 августа 1922 года |
Торпедирован USS Atule 25 ноября 1944 года в районе острова Лусон |
При закладке «Вараби» изначально получил название «Токо», а «Тадэ» «Фуйо».
См. также
- Эскадренные миноносцы типа «Кавакадзэ»
- Эскадренные миноносцы типа «Новик»
- Эскадренные миноносцы типа «Вакатакэ»
Напишите отзыв о статье "Эскадренные миноносцы типа «Моми»"
Литература
- [wunderwaffe.narod.ru/Magazine/BKM/Jap_DD/ Патянин С. В. Эскадренные миноносцы и миноносцы Японии 1879—1945 гг.]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Эскадренные миноносцы типа «Моми»
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
