Лёгкие крейсера типа «Тэнрю»
Лёгкие крейсера типа «Тэнрю»[прим. 1] (яп. 天龍型軽巡洋艦 Тэнрюгата кэйдзюнъёкан) — тип боевых кораблей японского императорского флота. Официально классифицировались как крейсера 2-го класса, позже как лёгкие крейсера, фактически по назначению и конструкции являясь большими лидерами.
В 1917−1919 годах на верфях Сасэбо и Йокосуки было построено два корабля («Тэнрю» и «Тацута»), от запланированных по программе «8+4» ещё 6 единиц отказались в пользу более крупных и лучше вооружённых 5500−тонных крейсеров. Оба они находились в составе флота всё межвоенное время, активно участвовали во Второй мировой войне, в ходе которой погибли от атак американских подводных лодок.
Содержание
Проектирование и строительство
10 сентября 1915 года японский морской министр Томосабуро Като представил на заседании кабинета министров обновлённый вариант судостроительной программы «8+4»[1]. Её первый этап, утверждённый на заседании парламента 24 февраля 1916 года, включал в себя строительство 1 линкора («Нагато»), 2 крейсеров 2-го ранга, 1 эсминца («Таникадзэ»), 3 подводных лодок (№ 14, № 19 и № 20) и танкера («Суносаки»)[1]. На строительство крейсеров в 1916-м финансовом году выделили 9,1 млн иен[2], а 13 мая 1916 года присвоили им названия «Тэнрю» (天龍) и «Тацута» (龍田), по именам рек Тэнрю и Тацута, протекающих в префектурах Нагано, Сидзуока и Нара соответственно[2]. Ранее эти имена уже присваивались корвету «Тэнрю» и безбронному крейсеру «Тацута»[3].
Корабли предполагалось использовать в качестве лидеров планирующихся 1-й и 2-й флотилий эсминцев. Основным ориентиром при проектировании служили британские лёгкие крейсера типов «Аретьюза» и «C»[4].
Строительство обоих единиц велось на государственных верфях в Йокосуке и Сасэбо в 1917−1919 годах. Из-за аварии во время ходовых испытаний заложенный раньше «Тэнрю» вступил в строй на полгода позже, чем «Тацута»[5].
От запланированных по программе «8+4» ещё 6 однотипных единиц и 3 7200-тонных эскадренных разведчиков летом 1917 года отказались в пользу 8 5500-тонных крейсеров[6].
Описание конструкции
Корпус и компоновка
Длинный и узкий корпус крейсеров размеров 142,65×13,35 метров делился 14 переборками на 15 водонепроницаемых отсеков. Форштевень имел характерную скруглённую форму, ранее использованную на эсминцах типа «Исокадзэ»—её применение было обосновано необходимостью безопасного прохода через японские минные поля, состоящих из соединённых тросами двухкорпусных мин[7]. Полубак для крейсера был необычно коротким, а надстройки и мачты—просты по конструкции. Носовая надстройка имела лишь три яруса: на первом располагалась радиостанция и походные каюты, на втором боевая, оперативная и штурманская рубки, на третьем ходовой мостик и дальномер. В надстройках вокруг дымовых труб на верхней палубе размещались воздухозаборники вентиляторов, камбузы, мастерские, санитарные помещения и кладовые. В кормовой надстройке располагался резервный центр управления кораблём и вторая радиостанция. Шесть спасательных шлюпок (два сампана, два гребных катера и два моторных) располагались на верхней палубе в центральной части корпуса.
В целом архитектурно крейсера были очень похожи на увеличенные эсминцы типа «Кавакадзэ», внешне различаясь только иной конструкцией кормовой надстройки и более крупными щитами орудий[7].
Броневая защита
Крейсера проектировались, исходя из необходимости выдерживать попадания 102-мм снарядов американских эсминцев[8]. Основной броневой пояс прикрывал силовую установку и состоял из двух полос: нижней длиной 56,5 м, шириной 2,82 м и толщиной 63 мм (38 и 25,4-мм плиты из стали высокого напряжения) и верхней длиной 58,6 м, шириной 1,45 м и толщиной 51 мм (две 25,4-мм плиты). В верхней части он стыковался с 25,4-мм броневой палубой, в оконечностях утончающейся до 22 мм, а под надстройками—до 6,35 мм. Боевая рубка имела 51-мм круговое бронирование и броневую крышу толщиной 25,4 мм. Такие важные узлы, как рулевое отделение, погреба боеприпасов и подъёмники снарядов бронёй никак не прикрывались.
Силовая установка
На крейсерах устанавливались три турбозубчатых агрегата конструкции Брауна-Кёртисса мощностью 17000 лошадиных сил (12,5 МВт) каждый[прим. 2], изготавливавшиеся на тех же предприятиях, что и сами корабли (кроме ТЗА центрального вала «Тацуты», произведённого заводом «Кавасаки» в Кобэ). Они размещались в двух машинных отделениях: два в носовом, приводящие в действие внешние валы с гребными винтами, и один в центральном, работающий на центральный вал. Паром их обеспечивали десять водотрубных паровых котлов «Кампон Ро-Го», располагавшиеся в трёх котельных отделениях: в носовом два малых смешанного отопления, в среднем два малых смешанного и два больших нефтяного, в кормовом четыре больших нефтяного, дымоходы от них выводились в три дымовые трубы[9]. Рабочее давление пара — 18,3 кг/см² при температуре 156°С[5].
Запас топлива (920 тонн мазута и 150 тонн угля) позволял пройти крейсерам 5000 морских миль 14-узловым экономичным ходом.
Для питания корабельной электросети (напряжение-110 В) использовались два дизель-генератора мощностью 66 и 44 КВт, расположенные в машинном отделении[10].
Вооружение
Главным калибром крейсеров типа «Тэнрю» были 4 одиночные щитовые установки 140-мм/50 Тип 3 Модель А, одна пара которых располагалась спереди и сзади носовой надстройки, а другая—на кормовой надстройки, спереди и сзади кормового мостика. Это орудие было разработано перед Первой мировой войной для замены орудия 152-мм/50 Тип 41, принято на вооружение в 1914 году. Устанавливавшиеся на «Тэнрю» установки имели наибольший угол подъёма ствола в 20°, дающий максимальную дальность стрельбы в 15800 метров. Подача 38-кг снарядов (на момент вступления в строй использовались бронебойный и учебный) и 11-кг зарядов из погребов до верхней палубы осуществлялась двумя цепными подъёмниками, а оттуда до орудий вручную на рельсовых подъёмниках[11].
Для управления огнём главного калибра использовались директор Тип 13 на фок-мачте и два дальномера на носовом и кормовом мостиках, каждый с 2,5-метровой базой[11].
ПВО корабля обеспечивали расположенное за кормовой надстройкой зенитное орудие 76,2-мм/40 Тип 3 (максимальный угол возвышения-75°) и два 6,5-мм пулемёта Тип 3, находившиеся между второй и третьей дымовыми трубами[12]. На мостике также размещались 47-мм сигнальные пушки конструкции Ямаути [12].
На верхней палубе располагались два строенных торпедных аппарата Тип 6. Запускаемые из него 533-мм парогазовые торпеды Тип 6 были приняты на вооружение в 1917 году. При длине в 6,84 м и стартовой массе в 1,43 тонн они несли 203 кг тринитрофенола и могли пройти 7 км 35-узловым ходом или 15,5 км 26-узловым[12].
Крейсера могли брать на борт до 48 мин, для их установки на корме имелись пара минных рельс[12].
Экипаж и условия обитаемости
Штатно экипаж каждого из крейсеров состоял из 33 офицеров и 304 унтер-офицеров и матросов. Кроме того, де-факто всегда на них размещались штабные офицеры флотилии эсминцев[13].
Офицерские каюты площадью 239,39 м² и объёмом 440,9 м³ (6,69 м² и 12,3 м³ на человека) располагались в кормовой части корабля на нижней палубе[13]. Явным минусом этого стандартного для того времени решения был высокий уровень шума от расположенных по соседству турбин и необходимость офицерам проходить большую часть длины корабля до своих боевых постов[13].
Кубрики нижних чинов площадью 420,7 м² и объёмом 930,7 м³ (1,38 м² и 3,06 м³ на человека) находились в носовой части корабля на нижней и верхней палубой под полубаком, перед угольными бункерами[13].
В обоих случаях освещение и вентиляция были естественными.
Служба
Оценка проекта
Напишите отзыв о статье "Лёгкие крейсера типа «Тэнрю»"
Примечания
Использованная литература и источники
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, с. 11.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, с. 17.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, с. 17-18.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, с. 18.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, с. 21.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, с. 14.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, с. 19.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, с. 20.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, с. 23.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, с. 24.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, с. 25.
- ↑ 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, с. 26.
- ↑ 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, с. 27.
Литература
- Eric Lacroix, Linton Wells II. Japanese cruisers of the Pacific war. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1997. — 882 с. — ISBN 1-86176-058-2.
- Иванов С. В. Лёгкие крейсера Японии. — Белорецк: Нота, 2005. — 156 с. — (Война на море № 25).
- Михайлов А. А. Лёгкие крейсера Японии. 1917-1945 гг.. — Санкт-Петербург, 2005. — 120 с.
- Сулига С. В. Лёгкие крейсера «Тенрю», «Тацута» и «Юбари». — Москва: Моделист-конструктор, 2005. — 32 с. — (Морская коллекция № 9 (78) / 2005).
- Патянин С., Дашьян А., Балакин К., Барабанов М., Егоров К. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники. — Москва: Яуза, ЭКСМО, 2007. — 352 с.
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Лёгкие крейсера типа «Тэнрю»
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
