Миноносцы типа «Тидори»
Миноносцы типа «Тидори» (яп. 千鳥型水雷艇 Тидоригата суйрайтэй?) — тип японских миноносцев. В русскоязычной военно-исторической литературе также известны как тип «Томодзуру».
История создания и конструкция
Согласно условиям морского соглашения, подписанного 22 апреля 1930 года в Лондоне разрешалось строительство кораблей водоизмещением менее 610 тонн без каких-либо ограничений. В связи с этим уже в 1931 году Императорский флот Японии заказал 20 единиц «торпедных катеров», и 2 из них были заложены к концу года в Майдзуру и Осаке.
Особенностью конструкции этих кораблей было экстремально мощное артиллерийское и торпедное вооружение для таких размеров (спаренная и одиночная установки орудий 127-мм/50, два сдвоенных 533-мм торпедных аппарата) — в частности, оно было более мощным, чем установленное на эсминцы II класса типа «Вакатакэ» вдвое большего водоизмещения. Если же сравнивать с аналогичными кораблями того времени других стран, то они по огневой мощи могли конкурировать с в 2-3 раза большими эскадренными миноносцами.
Оборотной стороной стала плохая остойчивость. Доля веса орудий и торпедных аппаратов в водоизмещении достигла 22,7 %[1], то есть величины, характерной для линейных кораблей, при несравненно меньшей метацентрической высоте и гораздо более худшей мореходности. Несмотря на то, что проблемы с остойчивостью были у абсолютно всех японских эсминцев того времени и ряда кораблей крупнее (что и показала гибель 5 декабря 1932 года эсминца «Савараби» типа «Вакатакэ»), но именно на этой серии они перешли ту черту, за которой вообще возможно безопасно выходить в море.
В 1931—1934 годах на японских верфях было построено 4 корабля этого типа. Остальные 16 после инцидента с «Томодзуру» перезаказали как тип «Отори».
История службы
Через 3 недели после вступления в строй, в ночь на 12 марта 1934 года «Томодзуру» во время учебной атаки на лёгкий крейсер «Тацута» перевернулся в штормовом море, погибло 97 членов экипажа. Днём того же дня плавающий вверх килем корабль обнаружили «Тацута» и «Тидори», которые взяли его на буксир, и 13 марта он был введён в сухой док в Сасебо[2].
После этой катастрофы все 4 корабля в 1934—1935 годах были значительно перестроены. Обе установки 127-мм орудий и кормовой торпедный аппарат были сняты, на их месте разместились три старых орудия 120-мм/45. Также был срезан верхний уровень мостика, а в трюмы уложено 98 тонн балласта, что позволило довести остойчивость до приемлемого уровня.
После этого все четыре корабля вошли в состав 21 торпедной флотилии. Участвовали в патрулировании китайского побережья.
К началу Второй Мировой войны прошли модернизацию(снято кормовое 120-мм орудие, установлено 10 25-мм зенитных автоматов Тип 96, боекомплект глубинных бомб увеличен до 48) и вошли в состав 2-го базового соединения Третьего флота, используясь в основном в качестве противолодочных кораблей. Тем не менее в декабре 1941 года они участвовали в захвате Филиппин.
Наибольшим успехом представителей этого типа стало уничтожение американской подводной лодки «Эмберджэк» 16 февраля 1943 у Рабаула глубинными бомбами «Тидори». Три корабля погибли в конце войны, «Хацукари» же был захвачен в Гонконге, передан Великобритании и в 1948 году разобран на металл[3].
Представители
| Название | Место постройки | Закладка | Спуск на воду | Вступление в строй | Судьба |
|---|---|---|---|---|---|
| Тидори (яп. 千鳥 кулик?) | Майдзуру, Япония | 13 октября 1931 года |
1 апреля 1933 года |
20 ноября 1933 года |
Потоплен 21 декабря 1944 года западнее Омаэдзаки американской подводной лодкой «Тайлфиш» |
| Манадзуру (яп. 真鶴 даурский журавль?) | Верфи Фудзинагата, Осака, Япония | 22 декабря 1931 года |
11 июля 1933 года |
31 января 1934 года |
Потоплен 1 марта 1945 года на рейде Нахи во время налёта американской авиации |
| Томодзуру (яп. 友鶴?) | Майдзуру, Япония | 11 ноября 1932 года |
1 октября 1933 года |
24 февраля 1934 года |
Потоплен 24 марта 1945 года западнее острова Осима во время налёта американской авиации |
| Хацукари (яп. 初雁 первый дикий гусь (в году)?) | Верфи Фудзинагата, Осака, Япония | 6 апреля 1933 года |
19 декабря 1933 года |
15 июля 1934 года |
После окончания войны передан Великобритании, в 1948 году разобран на металл. |
Напишите отзыв о статье "Миноносцы типа «Тидори»"
Литература
- Brown David K. Weather and Warship Casualties 1934-1944. — London: Conways. — P. 143–53. — ISBN 978-1-84486-089-0.
- Whitley M. J. Destroyers of World War 2. — Cassell Publishing. — ISBN 1-85409-521-8.
- [rekigun.net/ Rekishi Gunzō]. [www.webcitation.org/6B3425bV2 Архивировано из первоисточника 30 сентября 2012]., History of Pacific War Vol.62 Ships of The Imperial Japanese Forces, Gakken (Japan), January 2008, ISBN 978-4-05-605008-0
- Collection of writings by Sizuo Fukui Vol.5, Stories of Japanese Destroyers, Kōjinsha (Japan) 1993, ISBN 4-7698-0611-6
- Collection of writings by Sizuo Fukui Vol.10, Stories of Japanese Support Vessels, Kōjinsha (Japan), December 1993, ISBN 4-7698-0658-2
- Model Art Extra No.340, Drawings of Imperial Japanese Naval Vessels Part-1, Model Art Co. Ltd. (Japan), October 1989
- Model Art Ship Modelling Special No.25, Genealogy of Japanese Destroyers Part-2, Model Art Co. Ltd. (Japan), August 2007
- The Maru Special, Japanese Naval Vessels No.39 Japanese torpedo boats, Ushio Shobō (Japan), May 1980
- The Maru Special, War ship mechanism 4, Japanese destroyers, Ushio Shobō (Japan), November 1982
- [wunderwaffe.narod.ru/Magazine/BKM/Jap_DD/ Патянин С. В. Эскадренные миноносцы и миноносцы Японии 1879—1945 гг.]
Ссылки
| ||||||||||||
Отрывок, характеризующий Миноносцы типа «Тидори»
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
