Учебные крейсера типа «Катори»
Учебные крейсера типа «Катори» (яп. 香取型練習巡洋艦 Каторигата рэнсю дзюнъё:кан) — серия учебных кораблей японского императорского флота.
Проектировались для замены использующихся в этом качестве старых броненосных крейсеров. В 1938 году в рамках 3-й программы пополнения флота были выданы заказы на первые две единицы («Касима» и «Катори»), в 1939 по 4-й программе — на третью («Касии»). Заказы эти были реализованы верфью «Мицубиси» в Иокогаме в 1938—1941 годах. Четвёртый корабль был заказан в рамках дополнительной программы 1941 года, однако его постройка была отменена всего через два месяца после закладки, и он не успел получить официального имени.
Вступившие в строй в 1940 году «Катори» и «Касима» вошли в состав учебного отряда ЯИФ, успев совершить несколько походов в качестве учебных кораблей. С началом же войны все три единицы стали флагманскими кораблями флотов. После 1942 года их стали использовать как в составе эскортных сил, так и по исходному назначению — в качестве учебных. «Катори» и «Касии» погибли в конце войны, уцелевший же «Касима» после капитуляции применялся в качестве репатриационного судна и был разобран на металл в 1946—1947 годах.
Содержание
Разработка проекта
В начале 1930-х годов японский морской генеральный штаб (МГШ) планировал заменить три устаревших броненосных крейсера, использующихся в учебных целях («Асама», «Иватэ», «Якумо») на три лёгких типа «Кума» («Ои», «Китаками», «Кисо») после их перестройки. Последние должны были быть разоружены по условиям Первого Лондонского договора после вступления в строй «Судзуи» и «Кумано» типа «Могами». Однако из-за финансовых проблем намеченное на декабрь 1933 года начало конверсии было отложено. После же выхода Японии из договоров по ограничениям морских вооружений в декабре 1934 года эти планы были и вовсе отменены в пользу перестройки этих единиц в торпедные крейсера[3].
В октябре 1935 года «Асама» был серьёзно повреждён при посадке на мель, оставшихся же «Иватэ» и «Якумо» уже не было достаточно на фоне ожидающегося расширения флота. Соответственно, в 1937 году МГШ принял решение о постройке кораблей, предназначенных специально и исключительно для прохождения в ходе океанских походов практики курсантами. Морской технический департамент (МТД) получил от МГШ следующие требования к этим единицам:
- Стандартное водоизмещение 5800 тонн;
- Максимальная скорость 18 узлов;
- Размещение на борту 375 курсантов или кадетов, в том числе 200 с связанными с вооружением специальностями и штурманов, 100 — с инженерными, 50 — финансовыми и 25 — медицинскими[3].
В соответствии принципами ЯИФ того времени, учебные корабли должны были в первую очередь обладать жилыми помещениями, аудиториями для занятий и учебным оборудованием. Вооружение и приборы управления огнём размещались для учебных целей, не для обеспечения боевой мощи. Каюты экипажа, курсантов и членов штаба должны были просторными и комфортабельными по меркам японского флота, так как в ходе зарубежных визитов они должны были смотреться не хуже, чем на иностранных аналогах. В военное время учебные корабли в силу просторности их помещений должны были выполнять роль флагманов свежеформируемых флотов[3].
Проектирование учебных кораблей велось под руководством капитана 3-го ранга Дайсукэ Одзоно и под наблюдением главы Четвёртой секции МТД контр-адмирала Кэйдзи Фукуда. Результатом стал подготовленный в 1938 году базовый проект J-16. Номер этот по внутреннему обозначению проектов МТД соответствовал судам специального назначения (плавмастерским, флотским танкерам, плавбазам и т. д.), а не крейсерам. Сам по себе класс учебных крейсеров был порождён Первым Лондонским договором и в официальную классификацию ЯИФ введён с 1 июня 1931 года. Так должны были классифицироваться «Ои», «Китаками» и «Кисо» после конверсии, позже в этот класс были зачислены и 5800-тонные учебные корабли, несмотря на то, что Япония к тому времени из этого договора вышла. Однако такое обозначение вкупе с недостатком информации привело к тому, что в западных странах до начала войны тип «Катори» считали настоящими крейсерами, с соответствующими вооружением, броневой защитой и скоростью (например, справочник ONI относил их к лёгким крейсерам с обозначением CL-18, CL-19 и CL-20)[4].
Конструкция
Корпус и компоновка
Обводы корпуса и в частности — палубная линия типа «Катори» значительно отличались от всех остальных японских крейсеров. Прямой с изгибом от уровня средней палубы форштевень по конструкции повторял аналоги на типе «Агано» и «Оёдо», но без бульба — вместо него был просто хвостовик. Палубная линия выделялась длинным 54,25-метровым полубаком при малой его седловатости. Благодаря полубаку высота надводного борта составляла 8,0 м у форштевня и 7,5 м — в районе дымовой трубы, где он кончался. Далее её величина составляла 4,75 м, а благодаря подъёму верхней палубы ближе к корме возрастала у ахтерштевня до 5,75 м. В силу того, что учебные корабли не рассчитывались на достижение высоких скоростей, они имели короткие корпуса, соотношение длины к ширине у них составляло лишь 8,15. Для сравнения, аналогичный показатель был у бронепалубного крейсера «Тонэ» постройки 1910 года, у всех современных им крейсеров он превышал 10. Также корпуса у типа «Катори» имели малую килеватость, в силу большого коэффициента полноты мидель-шпангоута[5].
Энергетическая установка
На типе «Катори» использовалась комбинированная дизель-паротурбинная установка проектной мощностью 8000 л. с., достаточная для достижения 18-узловой скорости хода. Также её особенностью было сочетание экономичности и достаточно высокой мощности на малых скоростях, важных при дальних походах. По аналогичным причинам данная схема использовалась на немецких лёгких крейсерах типа «Кёнигсберг» и «Лейпциг», а в Японии — на гидроавианосцах типа «Титосэ»[6].
В передних машинных отделениях, разделённых продольной переборкой, находились два турбозубчатых агрегата (ТЗА) проектной мощностью 2200 л. с. (эффективная — 2000 л. с. при 280 об/мин). Каждый агрегат включал в себя турбину высокого давления (ТВД) и турбину низкого давления (ТНД), соединённые двухступенчатым редуктором с четырёхзубчатой передачей. Обе турбины являлись двухкорпусными и были установлены параллельно (ТВД внутренняя и ТНД внешняя). Отдельная турбина заднего хода (ТЗХ) была установлена у переднего края ТНД. Каждый ТЗА вращал вал, соединённый с гидравлической передачей типа «Вулкан» в одном из задних машинных отделений. Идентичные с применяемыми на «Катори» турбозубчатые агрегаты также устанавливались на канонерские лодки «Хасидатэ» и «Удзи», строившихся по той же 3-й программе[7].
Па́ром ТЗА питали два водотрубных котла типа «Кампон Хо Го», находившихся в двух котельных отделениях (расположены перед машинными), разделённых продольной переборкой. Рабочее давление перегретого пара — 20,0 кгс/см² при температуре 280 °C. Третий котёл находился спереди от других по правому борту, его отделение было отсечено от задних поперечной переборкой. Он предназначался для питания корабля паром во время стоянки в порту, и при необходимости — на полном ходу. Трёхбарабанные водотрубные котлы типа «Хо Го» были разработаны МТД в 1937 году специально для применения на малых боевых кораблях, впервые они были установлены в том же году на охотник за подводными лодками № 53[8].
В задних машинных отделениях, разделённых продольной переборкой, находились два дизеля Кампон № 22 модель 10. Конструктивно они были выполнены как десятицилиндровые (диаметр каждого — 430 мм, длина хода поршня — 450 мм) четырёхтактные и имели проектную мощность 2250 л. с. при 510 об/мин. Такие же двигатели устанавливались на плавбазу «Акицусима», кайбоканы (от типа «Симусю» до типа «Укуру») и ряде подлодок. Непосредственным их предшественником был разработанный в 1933 году дизель № 22 модель 8, устанавливавшийся на охотники за ПЛ № 1 и № 2. На типе «Катори» каждый из двигателей соединялся с одной из двух гидравлических передач типа «Вулкан», соединённых и с валами от ТЗА. Идущие от передач валы вращали два трёхлопастных (с аэродинамическим профилем лопастей) гребных винта диаметром 2,80 м и с шагом 2,58 м[8]. Режимы работы ЭУ были следующими:
- При использовании только дизелей — 2000 л. с. (2×1000) при 180 об/мин, 12 узлов, или 3000 л. с. (2×1500) при 210 об/мин, 13,5–14 узлов;
- При использовании только турбозубчатых агрегатов — 2500 л. с. (2×1250) при 200 об/мин, 13 узлов (крейсерский режим), или 4000 л. с. (2×2000) при 230 об/мин, 14,5 узлов;
- При использовании совместно дизелей и турбозубчатых агрегатов — 8000 л. с. (2×1800 + 2×2200) при 280 об/мин, что соответствовало полному ходу в 18 узлов[9].
Максимальный запас топлива составлял 600 тонн мазута, или 400 тонн при нормальном водоизмещении. Расчётный радиус действия в первом случае составлял 9900 морских миль 12–узловым ходом. Вто втором случае при использовании только дизелей (скорость хода 12 узлов) на испытаниях был получен расход топлива 0,2 кг/л. с. в час, что соответствовало максимальной дальности более 12 тысяч морских миль[8].
Для питания корабельной электросети (напряжение — 440 В) использовались три электрогенератора общей мощностью 940 КВт. Из них два находились в отсеке по левому борту от вспомогательного котла: турбогенератор на 400 КВт и дизель-генератор на 270 КВт. Аналогичный последнему третий генератор был размещён в заднем машинном отделении левого борта[8].
Экипаж и условия обитаемости
В окончательном виде корабли типа «Катори» были рассчитаны на размещение 275 курсантов, против 375 по исходным требованиям МГШ. С учётом 315 офицеров и матросов экипажа всего на борту должно было находиться 590 человек[10].
Имелось всего 14 кубриков команды и курсантов. Из них № 1 находился в первом ярусе надстройки, № 2-5 — на верхней палубе в полубаке, № 6-8 — на средней палубе и № 9-14 — на нижней. Рядом с кубриком № 8 также размещалась каюта лётного состава[11].
Восемь офицерских кают и четыре каюты членов штаба находились на средней палубе в корме, вместе с залом для служебных совещаний и тремя кают-кампаниями (третья — мичманская). Такая компоновка была необычной для современных на тот момент японских крейсеров и более характерной для времён Первой мировой и ранее. Ещё двенадцать кают находились в корме на нижней палубе, в том числе семь — для старших преподавателей, четыре — для токуми сикан[прим. 1] и одна большая — для мичманов. Дизайн приёмной командира корабля создавался с учётом её вероятного применения в ходе иностранных визитов, особое внимание также было уделено аудиториям и учебным классам.[12].
Камбуз команды размещался на средней палубе по правому борту между кубриками № 6 и № 8, камбуз офицеров и мичманов — в задней надстройке. В носу на средней палубе находился большой медицинский блок, включавший в себя хорошо оборудованную операционную, раздельные (для офицеров и команды) лазареты и учебные помещения для курсантов–медиков. В целом на фоне других японских кораблей крейсера типа «Катори» выделялись просторностью и комфортом своих помещений[13].
Строительство
Заказы на первые две единицы в рамках Третьей программы пополнения флота стоимостью по 6,6 млн иен были выданы в 1938-м финансовом году. Так как корпуса этих кораблей были очень просты по конструкции, то единственным строителем была выбрана верфь компании «Мицубиси» в Иокогаме (бывшая «Судостроительная компания Иокогамы»), специализирующаяся на торговых судах[14].
Учебные крейсера с временными номерами 72 и 73 были заложены там 24 августа и 6 октября 1938 года. 31 марта 1939 года им были присвоены имена, но в силу особенностей их классификации не в честь рек или гор, а синтоистских храмов. Корабль № 72 был назван «Катори» по храму в префектуре Тиба, основание которого относят к 642 году до нашей эры. Корабль № 73 же получил имя «Касима» в честь храма в префектуре Ибараки, первые записи о котором относятся примерно к 600 году до нашей эры. Оба имени уже использовались ранее — их носили броненосцы типа «Катори», построенные в Великобритании в 1904—1906 годах и служившие в ЯИФ до списания по условиям Вашингтонского договора в 1923 году. Оба учебных крейсера были переданы флоту 20 апреля и 31 мая 1940 года, срок их постройки составил таким образом около 20 месяцев[14].
Заказ на третий корабль стоимость 7,2 млн иен был выдан в рамках Четвёртой программы пополнения флота 6 марта 1939 года. Заложен он был на той же верфи 4 октября с временным номером 101. 30 августа 1940[2] ему было присвоено название «Касии» — в часть храма (Касии-но-мия) в префектуре Фукуока, строительство которого началось при императрице Дзингу и императоре Тюай (192—200 годы). Ранее это имя в ЯИФ не использовалось. Корабль строился немногим более 21 месяца (больше, чем в случае первых двух единиц) и был введён в строй 15 июля 1941 года[14].
Заказ на четвёртый учебный крейсер стоимостью 7,66 млн иен был выдан по Второй дополнительной программе 1941 года. Закладка его под временным номером 237 состоялась в Иокогаме 23 августа 1941 года, однако уже 6 ноября в связи с изменением планов постройка была отложена на неопределённый срок. В дальнейшем находившийся в низкой степени готовности корпус был разобран, чтобы освободить стапель под более важные заказы. Крейсер не успел получить официального названия, однако ему приписывается имя «Касивара» — в часть храма на вершине горы Унэби в префектуре Нара, построенного в 1889 году[15].
| Название | Место постройки | Заложен | Спущен на воду | Введён в эксплуатацию | Судьба |
|---|---|---|---|---|---|
| Катори (яп. 香取?) | Верфь «Мицубиси», Иокогама | 24 августа 1938[2] | 17 июня 1939[2] | 20 апреля 1940[2] | Потоплен артиллерией американских кораблей в районе Трука 17 февраля 1944 года |
| Касима (яп. 鹿島?) | Верфь «Мицубиси», Иокогама | 6 октября 1938[2] | 25 сентября 1939[16] | 31 мая 1940[16] | Разобран на металл в 1946-1947 годах |
| Касии (яп. 香椎?) | Верфь «Мицубиси», Иокогама | 4 октября 1939[2] | 15 октября 1940[16] | 15 июля 1941[16] | Потоплен американской палубной авиацией 12 января 1945 года |
| Касивара (яп. 橿原?) | Верфь «Мицубиси», Иокогама | 23 августа 1941[2] | Постройка отменена 6 ноября 1941 года | ||
Напишите отзыв о статье "Учебные крейсера типа «Катори»"
Примечания
- Комментарии
- ↑ Токуми сикан—термин, обозначающий младших офицеров ЯИФ (до лейтенанта включительно), повышенных из старшин за достойную службу или после завершения специальных курсов.
- Сноски
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 834.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 833.
- ↑ 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 660.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 661-663.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 664.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 667.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 668-669.
- ↑ 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 669.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 668.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 671.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 665.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 665, 670-671.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 665, 671.
- ↑ 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 662-663.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 663.
- ↑ 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 813.
Литература
- на английском языке
- Eric Lacroix, Linton Wells II. Japanese cruisers of the Pacific war. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1997. — 882 с. — ISBN 1-86176-058-2.
- Bob Hackett; Sander Kingsepp. [www.combinedfleet.com/katori_t.htm CombinedFleet.com IJNMS KATORI: Tabular Record of Movement]. JUNYOKAN!. Combinedfleet.com (1997—2007).
- Bob Hackett; Sander Kingsepp. [www.combinedfleet.com/kashima_t.htm CombinedFleet.com IJNMS KASHIMA: Tabular Record of Movement]. JUNYOKAN!. Combinedfleet.com (1997—2014).
- Bob Hackett; Sander Kingsepp. [www.combinedfleet.com/kashii_t.htm CombinedFleet.com IJNMS KASHII: Tabular Record of Movement]. JUNYOKAN!. Combinedfleet.com (1997—2016).
- на русском языке
- Михайлов А. А. Лёгкие крейсера Японии. 1917-1945 гг.. — Санкт-Петербург, 2005. — 120 с.
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Учебные крейсера типа «Катори»
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.
В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.
Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
