Китайская литература
Китайская литература — литература на китайском языке.
В отличие от западноевропейской литературы Нового Времени, художественные тексты в Китае занимали второстепенное место относительно литературы историографической и этико-философской направленности, как прямое следствие господства конфуцианской идеологии.
Бросается в глаза отсутствие древнейшего пласта эпического устного творчества и разрозненность мифологических представлений. Предполагается, что в их искоренении также участвовала конфуцианская идеология; следы их существования обнаруживаются в фольклоре китайских национальных меньшинств.
Отличительной чертой иерархии китайских литературных жанров является низкое положение драмы и её сравнительно позднее возникновение. Малоразвитыми относительно европейской традиции оказались мемуарный и эпистолярный жанры, однако их место занял т. н. жанр «записок» бицзи, близкий к эссе.
Содержание
Древнейшие письменные памятники
- Цзягувэнь — гадательные надписи на костях и панцирях черепах (Династия Шан)
- Эпиграфические надписи на ритуальных бронзовых сосудах (Династия Чжоу)
Помимо эпиграфических источников, классическая литература упоминает ряд памятников, о происхождении которых почти ничего не известно: см. Сань фэнь, У дянь 三墳五典.
Напишите отзыв о статье "Китайская литература"
Литература классического периода
Восьмой год от основания династии Цинь является важным рубежом в истории древнекитайской литературы: это дата знаменитого указа Цинь Шихуанди, запрещающего оборот книг по территории государства.
Среди известных на тот момент литературных памятников значатся:
- Ицзин (Книга Перемен)
период Западного Чжоу
- Шицзин (Книга песен)
- Юэцзин (Книга музыки) — сохранилась частично в Лицзи, Сюньцзы и др.
- Чжоу Ли (Книга ритуалов эпохи Чжоу)
- Шуцзин
период Вёсен и Осеней и Сражающихся Царств
- Даодэцзин (Лаоцзы)
- Лунь Юй («Беседы и суждения» Конфуция)
- Чжуан-цзы
- Мэн-цзы
- Мо-цзы
- Ханьфэй-цзы, см.Хань Фэй
После падения династии Цинь конфуцианство начинает приобретать статус государственной идеологии, формируется конфуцианский канон. Поворотной датой считается 26 г. до н.э., когда император Чэн (Зап. Хань) отдал приказ о сборе всех письменных памятников государства. Работа по упорядочиванию и каталогизации была выполнена Лю Сяном, Лю Синем и Ян Сюном.
Ныне принятые названия произведений этого периода, а также их отдельных глав, вероятней всего являются продуктом редакторской деятельности, а не авторской. Для авторов доимперского периода литературной данностью было только разделение наиболее широко цитируемых источников на ши (оды, стихи, песни) и шу (книги, документы).
Раннее средневековье
Согласно Лю Се (5-6 вв.), "единственная (?) функция литературы - это быть ответвлением канона" (唯文章之用,實經典枝條 - 文心雕龍).
Напишите отзыв о статье "Китайская литература"
Литература по жанрам
Исторические хроники
- Чуньцю
- Ши цзи
- Цзычжи тунцзянь
- Бамбуковые анналы (Чжу шу цзи нянь)
- Го юй
- Цзо чжуань
Другие историко-географические жанры
- Цуншу 叢書/丛书 - сборники подготовительных материалов для написания историй (включали в себя копии неорганизованных текстов для их сохранения в периоды политической нестабильности)
- Дифан чжи 地方志
Книжные каноны
- Сы шу (четверокнижие)
- У-цзин (Конфуцианское пятикнижие)
Образование канонов относится к эп. Хань. Изучение более ранних текстов требовало интерпретации и редактуры. Исследователи обращали внимание на стилистическую неоднородность сохранившихся документов и выделяли в них наиболее заметные категории:
- Цзин - каноны
- Чжуань - комментарии или "традиции"
- "внутренние и внешние главы" внутри антологий доимперского периода
- Чэньвэй zh:讖緯 - текстуальные комментарии с ориентацией на объяснение предзнаменований с помощью классиков.
Энциклопедии
Поэзия
Традиция стихосложения в Китае восходит к Шицзину, сборнику народной и литургической поэзии. Поэтическое творчество было тесно связано с музыкальной традицией (см. юэфу).
Одним из первых сборников поэзии, следующих за Шицзином по значимости, стал Вэньсюань 文選. Создание поэтического текста было обязательным элементом в классическом образовании, догматизированным благодаря экзаменационной системе в позднюю имперскую эпоху. Зачастую поэтами были крупнейшие государственные деятели, такие как Цао Цао и Ван Аньши.
Чжигуай
"Записки о необычном" 志怪 - специфический средневековый жанр, широко распространившийся с династии Хань. Для периода, предшествовавшего основанию Тан (618), сохранилось 64 полных или фрагментарных текста, содержащих более 4 000 соответствующих сюжетов.[1]
Драма
Традиционно считающееся в конфуцианской среде недопустимо низким, театральное действо было широко распространено в Китае как развлечение. Китай подарил миру, при посредстве монгольских войск, театр теней (по сей день редко рассматривающийся как важная часть литературы, несмотря на распространённость), а в собственно Китае при монгольской династии Юань расцвели цзацзюй, или «смешанные представления», также называемые юаньской драмой. В условиях упадка конфуцианской системы в этот период драма стала основным его литературным наследием, и с тех пор драма прочно вошла в состав китайского литературного наследия.
В китайский литературный канон также вошёл ряд «южных» пьес, средневекового драматического наследия южных регионов Китая.
Современные театральные школы пекинская опера, шанхайская опера и т. д. являются прямыми наследниками юаньской драмы, которая также оказала значительное влияние на мировой кинематограф: в фильмах о боевых искусствах эти искусства демонстрировались прежде всего актерами, воспитанными в школах т. н. «опер».
Новелла
Предположительным образцом "первого китайского рассказа" Г.Крил (Herrlee G. Creel, 1905-1994) называл книгу "Цзинь тэн" из «Шаншу».[2]
дин. Тан, Мин: городской жанр категории малых (сяошо)
Роман
- Троецарствие
- Речные заводи
- Путешествие на Запад
- Сон в красном тереме
- Цветы сливы в золотой вазе («Цзинь, Пин, Мэй»)
- Неофициальная история конфуцианцев — становление реалистической сатиры
Цзи-и
zh:辑佚, преимущественно позднеимперский жанр, представляющий собой компиляции цитат из утерянных произведений древности.
Библиографические системы
«Ханьшу» (111 н.э.), трактат И вэнь чжи 藝文志 - наиболее ранняя сохранившаяся библиография Китая. Опирается на трактат «Ци люэ» zh:七略 (также написан в дин. Хань), который ныне утерян. И вэнь чжи содержит 6 типов книг (конфуцианские классики 六藝, философы 諸子, поэзия 詩賦, военные трактаты 兵書, вычисления 數術, оккультизм 方技), которые распределяются по 38 категориям и отсылают к названиям 13 269 сочинений 596 авторов, многие из которых известны только благодаря этому упоминанию. Ценность И вэнь чжи тем более велика, что следующие непосредственно за «Ханьшу» династийные истории не содержат подобных материалов, а библиографические каталоги из «Вэйшу» (6 в.) и «Цзиньшу» (7 в.) не сохранились.
«Книга Суй» (636), в трактате "Цзин цзи чжи" 經籍志 (из 4-х частей) вводит новую систему классификации, которая ограничивается только 4-мя типами: классики 經, истории 史, философы 子, и собрания 集 [буддийского и даосского толка].
Библиотечные катастрофы
Китайская историография выработала специальный термин для обозначения событий, повлекших крупные потери в литературной традиции: шу э zh:书厄. Ню Хун zh:牛弘(545-610), дин. Суй, классифицировал первые пять катастроф подобного рода:
- Сожжение книг по указу Цинь Шихуана в 213 до н.э.
- Восстание «краснобровых» 17 г. н.э.
- Разрушение Лояна Дун Чжо 190
- Вторжение Лю Юаня и Ши Лэ (zh:刘石乱华) на север Китая, смещение столицы дин. Цзинь.
- Сожжение библиотеки Юань-ди (дин. Лян) 梁元帝
Помимо них, историки также указывают на катастрофическое уничтожение книг при захвате столицы Цинь (Сяньян) Сян Юем в 206, когда пожар в имперской библиотеке, согласно описаниям, не прекращался несколько месяцев.
См. также zh:中國藏書史
Литературная инквизиция
Примечания
- ↑ Campany, Robert Ford. Strange Writing: Anomaly Accounts in Early Medieval China. SUNY, New York, 1996:ix, 99.
- ↑ Creel, The Origins of statecraft in China, 458.
|
Отрывок, характеризующий Китайская литература– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер. – Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан. Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно. Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста. Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы. – О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его. – Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть. – Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор. Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения. – Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то. Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей… – Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека. По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками. У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея. Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки. Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана. Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер. – Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!.. – Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись! Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины. С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее. Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины. Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их. Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала. Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу. Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову. Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного. |