Лидерс, Александр Николаевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александр Николаевич Лидерс

генерал от инфантерии Александр Николаевич Лидерс
Дата рождения

14 января 1790(1790-01-14)

Дата смерти

2 февраля 1874(1874-02-02) (84 года)

Место смерти

Одесса,
Российская империя

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

пехота

Звание

генерал от инфантерии

Командовал

37-й егерский полк,
2-я бригада 19-й пехотной дивизии,
1-я бригада 3-й пехотной дивизии,
1-я пехотная дивизия,
5-й армейский корпус,
2-я армия,
1-я армия,
Наместник Царства Польского

Сражения/войны

Русско-турецкая война (1806—1812),
Отечественная война 1812 года,
Война шестой коалиции,
Русско-турецкая война (1828—1829),
Польское восстание (1830—1831),
Кавказская война,
Революции 1848 года в Дунайских княжествах,
Венгерский поход (1849),
Крымская война

Награды и премии
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Лидерс.

Алекса́ндр Никола́евич фон Ли́дерс (Александер фон Людерс) (нем. Alexander von Lüders; 1790—1874) — российский генерал, командующий корпусом, главнокомандующий 2-й армией, русский наместник в Царстве Польском.





Биография

Родился 14 января 1790 года.[1] в дворянской семье российских немцев.

Родители: отец — Николай Иванович Людерс (1760—1823, генерал-майор, шеф Охотского полка, комендант Хотина), мать — Софья Ивановна урождённая Фаскиль (?—1822).

Братья и сестра: Екатерина (1792—1864, замужем за командиром Нежинского конно-егерского полка Яковом Фёдоровичем Гордеевым), Николай (1793—1816), Георгий (1801—1816), Константин (1802—1861, генерал-майор, командир Житомирского егерского полка), Орест (1803—?).

В доме своего отца Лидерс вырос в чисто военной обстановке, среди сподвижников Суворова и других Екатерининских героев. Записанный в 1805 г. на службу в Брянский пехотный полк (с 1810 г. — 39-й егерский полк), состоявший в бригаде его отца, Лидерс первое боевое крещение получил в сражении под Аустерлицем. В следующем году Лидерс был переведён портупей-прапорщиком в Охотский полк и 24 мая 1807 г. был произведён в прапорщики а 12 марта 1809 г. — в подпоручики.

В турецкую войну 1806—1812 гг., под начальством графа Н. М. Каменского, принял участие в блокаде Силистрии, в делах под Шумлой и в штурме Рущука; за отличие под Батином награждён 30 ноября 1811 г. золотой шпагой с надписью «За храбрость».

19 июня 1811 г. произведён в поручики и переведён в Лейб-гвардии Егерский полк. В рядах этого полка он принимал участие в войнах Отечественной и был в сражениях под Смоленском, при Бородино (19 декабря награждён орденом св. Владимира 4-й степени), Тарутино, Малоярославце, Красном; за отличие в последнем сражении Лидерс вторично получил 6 ноября золотую шпагу с надписью «За храбрость».

20 января 1813 г. произведён в штабс-капитаны и в кампании 1813 года принял участие в сражениях при Лютцене и Бауцене и был награждён орденом св. Анны 2-й степени. Произведённый 26 мая в майоры, Лидерс был переведён в 4-й егерский полк, с которым находился в сражениях под крепостью Кёнигштейн и затем под Кульмом, где был ранен в правую ногу с раздроблением костей и выбыл из действующей армии.

19 апреля 1815 г. Лидерс был переведён в 57-й егерский полк, через полтора года в 28-й егерский полк, но в нём прослужил всего месяц и с середины ноября 1816 г. находился в полугодовом отпуске, по возвращении из которого 23 апреля 1818 г. получил чин подполковника.

8 января 1823 г. назначен командиром 37-го егерского полка и 26 ноября он был произведён в полковники. Во главе своего полка Лидерс принимал участие в турецкой кампании 1828—1829 гг., отличился при осаде Браилова, блокаде Шумлы и в боях при Чифлике под началом Ф. В. Ридигера. В деле при Кюстенджи он был контужен в правый бок картечью, но остался в строю. Уменье Лидерса воодушевить подчиненных, воспитать их в духе беззаветного исполнения долга характеризуется следующим эпизодом: в начале войны 1828 г. 37-й егерский полк состоял, главным образом, из новобранцев; одному из батальонов полка пришлось в первый раз быть под выстрелами в отсутствие своего полкового командира; батальон вел себя нестойко. Когда доложили об этом вернувшемуся Лидерсу, он на другой же день вывел лично очередной батальон и, выстроив фронт, продержал людей под ядрами около часа, оставаясь сам на коне перед батальоном. Убедившись, что люди стойко выносят неприятельский огонь, и потеряв убитой лошадь, Лидерс отвел батальон к месту работ и поблагодарил молодых егерей. С этих пор 37-й егерский полк приобрел почетную известноть в армии. Начальник отряда граф Ридигер говаривал часто: «Где 37-й полк, там не нужно дивизии».

В начале 1829 г. Лидерсу была поручена отдельная экспедиция к селению Чалы-Малы, увенчавшаяся полным успехом. Посланный для подкрепления отряда генерала П. Я. Куприянова, осаждённого в городе Праводы армией великого визиря, 37-й егерский полк, под командованием Лидерса, бросив ранцы, пробрался в город по горной тропе, считавшейся непроходимой. После разбития великого визиря под Праводами Лидерс, в голове отряда графа Ридигера, первый со своим полком перешёл р. Камчик и овладел укреплениями селения Кеприкиой, отбив у неприятеля 4 орудия. При переходе через Балканы 37-й егерский полк отбил у сел. Кашагер турецкое знамя, участвовал в штурме гор. Айдоса, в сражении при Сливно и, вступив одним из первых в Адрианополь, остановился в г. Джезерм-Мустафа-паша, в виду Константинополя. Война эта доставила Лидерсу чин генерал-майора (6 августа 1829 г.), ордена св. Владимира 3-й степени (21 августа 1828 г., за взятие Браилова), и Георгия 4-й степени (за отличие при Адрианополе), а также алмазные знаки к ордену св. Анны 2-й степени (за отличие при Кюстенджи). Вручая в в Айдосе орден св. Георгия, граф Ридигер сказал: «Вы двадцать раз заслужили эту награду». Под самый конец войны, 22 сентября 1829 г., Лидерс был назначен командиром 2-й бригады 19-й пехотной дивизии.

28 февраля 1831 г. Лидерс был назначен командиром 1-й бригады 3-й пехотной дивизии. С нею он участвовал в разных делах польской кампании 1831 г.; под Остроленкой он начальствовал 1-й пехотной дивизией, заменив раненного её начальника генерал-майора К. Е. Мандерштерна; за это кровопролитное сражение Лидерс получил 22 августа 1831 г. орден св. Анны 1-й степени. При штурме Варшавы Лидерс, командуя колонной, направленной против Воли, овладел передовым люнетом и пятью защищавшими его орудиями и, во главе батальонов морской пехоты, ворвался первым в главное укрепление. За штурм Воли он был 18 октября 1831 г. произведён в генерал-лейтенанты, а за всю кампанию получил пенсию в 2000 рублей из инвалидного капитала и знак «Virtuti militari» 2-й степени.

По окончании польской войны Лидерс был назначен начальником штаба 2-го пехотного корпуса, а 19 сентября 1837 г. командующим 5-м пехотным корпусом. Доступность и простота в обращении Лидерса шли в разрыв с тогдашними обычаями, но приобрели ему любовь и уважение подчиненных, а работа по обучению частей 5-го корпуса велась в духе подготовки их к чисто боевой деятельности. 10 октября 1843 г. Лидерс был произведён в генералы от инфантерии.

Случай выказать свою боевую подготовку скоро представился войскам этого корпуса; в 1840 г. его 1-я дивизия отправлена была десантом на восточный берег Чёрного моря, а в конце 1843 г. двинуты были на Кавказ и остальные части, кроме кавалерии; Лидерс, несмотря на болезнь, принял начальство над войсками Северного и Нагорного Дагестана. Под его командой эти войска овладели переправой у Ахатли, покорили средний Дагестан, разбили горцев у Цудахара и взяли Гергебиль. В 1845 г., командуя Чеченским отрядом, Лидерс, под начальством князя Воронцова, участвовал в походе к Дарго.

За боевую службу на Кавказе ему пожалованы были ордена св. Александра Невского (5 августа 1844 г., алмазные знаки к этому ордену пожалованы 19 сентября 1847 г.) и св. Владимира 1-й степени (6 августа 1845 г.). В 1848 г. он был назначен командующим войсками в Дунайских княжествах, занятых по случаю возникших там революционных беспорядков, и, несмотря на щекотливость своего положения, сумел в течение более 2-х лет поддерживать наилучшие отношения с местным населением.

В 1849 г., когда русское правительство решило оказать помощь Австрии, 5-й корпус Лидерса был двинут в Трансильванию. План этого похода, представленный Лидерсом, удостоился Высочайшего одобрения до мельчайших подробностей. Во время этой войны Лидерс выказал незаурядный талант полководца, что видно из его стремления обеспечить линию действий созданием прочной базы. Вступив в Трансильванию в Кронштадте и владея, таким образом, основанием действий, он не рискнул двинуться внутрь страны к Сегешвару и Марошвашархею, а поставил себе задачей предварительно удлинить основание действий занятием Германштадта и Карлсбурга. Ему удалось только первое, так как демонстрация генерала Бема к Фогарашу вынудила Лидерса к поспешному движению внутрь страны. Блестящие действия 5-го корпуса в занятии с боя Роттентурмского ущелья, считавшагося почти непроходимым, в бою при Сегешваре с неприятелем, вдвое сильнейшим, истинно Суворовский переход к Германштадту и выигранное тотчас же после перехода сражение, покрыли Лидерса новой славой. Все части 5-го корпуса за поход в Трансильванию были осыпаны наградами, а Лидерс пожалован 28 июня званием генерал-адъютанта, 4 августа орденом св. Георгия 2-й степени за № 68 и затем несколькими иностранным орденами.

ВЫСОЧАЙШАЯ ГРАМОТА

Командиру 5-го Пехотного Корпуса, НАШЕМУ Генерал-Адъютанту, Генералу от Инфантерии Лидерсу

В ознаменование особенной НАШЕЙ к вам признательности, за неутомимую деятельность и опытную распорядительность, оказанные вами во все продолжение настоящей войны против мятежных Венгров, и в особенности за примерный подвиг мужества и храбрости в деле 25-го Июля, при Германштадте, где вы с храбрыми войсками, под начальством вашим находившимися, усиленными переходами настигли и нанесли совершенное поражение скопищу мятежников под предводительством Бема, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕ жалуем вас Кавалером Ордена Святаго Великомученика и Победоносца Георгия второй степени большого креста, знаки коего при сем препровождая, пребываем к вам ИМПЕРАТОРСКОЮ милостию навсегда благосклонны

На подлинной Собственною ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА рукою написано:
Н И К О Л А Й
В Варшаве, Августа 4-го дня 1849 года

16 октября 1852 г. Лидерс получил орден св. Андрея Первозванного. В следующем году, часть 5-го корпуса (13-я дивизия с артиллерией) была отправлена десантом на Кавказ, одна бригада 14-й дивизии осталась в Севастополе, а остальные части, под начальством Лидерса, направились к Дунаю.

По прибытии в Молдавию и Валахию, отряду Лидерса первому пришлось обменяться с неприятелем выстрелами у Сатунова, при прохождении нашей Дунайской флотилии мимо укрепления Исакчи. Через 5 месяцев отряд переправился через Дунай у Галаца; и Лидерс был 30 марта 1854 г. награждён алмазными знаками к ордену св. Андрея Первозванного. После переправы, части 5-го корпуса быстро двинулись к Гирсову, но в дальнейшем Лидерсу пришлось играть пассивную роль, так как советы его, клонившиеся к движению вперед и овладению штурмом Силистрией, не были приняты. По отступлении от Силистрии и возвращении войск в Россию Лидерсу был поручен отряд, расположенный в южном Буджаке. Со вступлением на престол Императора Александра II Лидерсу было вверено начальствование над Южной армией, задача которой заключалась в содействии всеми способами Крымской армии, и эту задачу Лидерс выполнил с полным самоотвержением. 27 декабря 1856 г. он был назначен главнокомандующим Крымской армией, причём деятельность его на этом посту состояла, главным образом, в упорядочении сильно запущенных продовольственных и госпитальных дел. По окончании войны военным министром, по Высочайшему повелению, был сделан Лидерсу запрос, не сочтет ли он возможным вступить опять в командование 5-м корпусом, то есть принять низшую против занимаемой должность. Лидерс ответил, что он считает себя обязанным исполнить во всяком случае беспрекословно волю Его Величества. Уведомляя его впоследствии о назначении главнокомандующим 2-й армией, военный министр князь Долгоруков, в виду тогдашнего затруднительного финансового положения, спросил Лидерса, не сочтет ли он возможным сократить содержание, определенное штатом по новому его званию. Лидерс ответил, что половины этого содержания для него достаточно. На это заявление последовал негласный Высочайший подарок в 30 тысяч руб.

8 сентября 1856 г. Лидерс был уволен по болезни в заграничный отпуск с отчислением от звания главнокомандующего 2-й армией, при чём удостоился Высочайшего рескрипта, а в 1857 г. был назначен шефом 58-го Прагского пехотного полка. Вернувшись из заграницы, Лидерс до 1861 г. жил частным человеком в Одессе и в своём имении в Подольской губернии. Однако в 1861 г., вследствие волнений в Польше, по Высочайшей воле, неожиданно был вызван к новой деятельности — исправлять обязанности наместника Царства Польского и главнокомандующего 1-й армией. В Варшаве весёлый, общительный Александр Николаевич пользовался расположением общества, смело гулял по городу пешком, без конвоя и вёл твердую русскую политику. Опасаясь влияния Лидерса на польское общество, варшавский архиепископ Фелинский и маркиз Велёпольский вели интригу против него в Санкт-Петербурге и добились увольнения его от должности наместника. Полагая, однако, что и в Петербурге Лидерс будет опасен, мятежники решили убить его. 15 июня 1862 г. во время прогулки в Саксонском саду Лидерс был ранен А. А. Потебней в шею. «Подлец стреляет сзади!» — крикнул ему Лидерс и, зажав рану рукой, вернулся во дворец. При увольнении с поста наместника 27 мая 1862 г. Лидерс был возведён в графское достоинство, назначен членом Государственного совета и шефом Азовского пехотного полка.

Среди прочих наград Лидерс имел ордена св. Владимира 2-й степени (17 апреля 1836 г.) и Белого Орла (16 апреля 1841 г.).

Поселившись в Одессе, Лидерс умер там 1 февраля 1874 г., похоронен в часовне усыпальницы на приходском кладбище с. Марковцы Летичевского уезда Подольской губернии.

Лидерс был женат на своей двоюродной сестре Марии, дочери начальника 18-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Александра Борисовича фон Бока и Марии Ивановне урождённой Лидерс. У них было две дочери: Ева (1835—1843) и Надежда (1838—1895). Поскольку Лидерс не оставил мужского потомства, зятю его, полковнику Александру Александровичу Веймарну, разрешено было принять титул графа Лидерса-Веймарна.

П. К. Меньков дает следующую характеристику Александра Николаевича: «Что-то непонятно привлекательное было во всем существе Лидерса. Всегда спокойный, всегда и со всеми вежливый, Лидерс приобрёл себе общую любовь всех, от генерала до солдата». Многие обвиняли Лидерса в излишней привязанности к родственникам, командовавшим в его корпусе различными частями, и в любви к женщинам. Но этих родственников Меньков называет «порядочными людьми», а женщины «не мешали Лидерсу любить солдата и вести его в бой». Высоко о военных способностях отзывался М. Я. Ольшевский, служивший с ним на Кавказе. Историк кавказских походов Б. М. Колюбакин, напротив, скептически оценивает Александра Николаевича, и считает Лидерса одним из виновников провала Даргинской экспедиции, как человека незнакомого с Кавказом и не умевшего воевать в горах.

Награды

российские:

иностранные:

Напишите отзыв о статье "Лидерс, Александр Николаевич"

Литература

  • Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
  • Даргинская трагедия. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века. 1845 год. СПб., 2001.
  • Меньков П. К. Записки. Т. 1—3. СПб., 1898.
  • Ольшевский М. Я. Кавказ с 1841 по 1866 год. СПб., 2003.
  • Лидерс, Александр Николаевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
  • Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. 1801—1906: Биобиблиографический справочник. СПб., 2007.

Примечания

  1. ↑ Эта дата указана во всех источниках, однако на надгробии стоит 4 января 1796 г. Это явная ошибка, поскольку Лидерс в девятилетнем возрасте не мог принимать участия в военных действиях

Ссылки

  • [slovari.yandex.ru/~книги/Военная%20энциклопедия/Лидерс,%20Александр%20Николаевич,%20граф/ Лидерс Александр Николаевич, граф](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2873 дня))
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Лидерс, Александр Николаевич

Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Лидерс,_Александр_Николаевич&oldid=81585398»