Протестантизм в Пакистане

Протестантизм в Пакистане — крупнейшее направление христианства в стране. По данным энциклопедии «Религии мира» Дж. Г. Мелтона в 2000 году в Пакистане насчитывалось 1 796 000 протестантов (1,2 % населения). При этом, протестанты представляют самую быстрорастущую религиозную группу в стране; по данным того же источника к 2025 году в Пакистане будет 3,7 млн протестантов.

История

По преданию, первым христианским проповедником на территории современного Пакистана был апостол Фома. Позже, христианство распространяли здесь несториане. Португальцы основали первые католические церкви в прибрежных районах в начале XVI века.

Первыми протестантскими миссионерами в Пакистане были американские пресвитериане преподобный Джон Лоури (1808—1900) и его жена, прибывшие в страну в 1834 году. По прибытию в страну, миссис Лоури скоропостижно скончалась, а Джон Лоури начал проповедь в Пенджабе среди сикхов. В течение последующих лет к нему присоединились Джон Ньютон (1810—1891), Чарльз Форман (1821—1894), и Эндрю Гордон (1828—1887), открывшие христианскую миссию в Лахоре в 1849 году. Там же в Лахоре был открыт университет, носящий сегодня имя Формана. Усилия миссионеров в конечном счёте привели к созданию Пресвитерианской церкви Пакистана. С 1856 года в стране действовала отдельная пресвитерианская община, поддерживаемая Церковью Шотландии. К 1915 году в стране было 25 тыс. пресвитериан.

В 1850 году к пресвитерианам присоединились миссионеры англиканского Церковного миссионерского сообщества. Их деятельность, проходившая при поддержки колониальных властей и Церкви Англии, широко распространилась по всей территории современного Пакистана. В 1877 году была образована епархия Лахора, в 1927 году она вошла в состав Церкви Индии, Пакистана, Бирмы и Цейлона.

В 1873 году в Пакистан прибыли американские миссионеры из Объединённой методистской церкви США. Первоначально, проповедь методистов была направлена на проживающих в стране иностранцев. С начала XX века методисты заметно активизировали проповедь среди местного населения, что привело к бурному росту методистской общины. В 1902 году в Пакистане было 15 тыс. методистов.

Лютеранские проповедники, связанные с Церковью Дании, начали служение на северо-западе страны в 1903 году. Служение лютеран было усилено за счёт помощи норвежских, финских и американских миссий. В 1955 году различные лютеранские общины были объединены в один союз.

С 1883 года на территории современного Пакистана действует Армия Спасения. В 1917 году в страну прибыли адвентисты седьмого дня.

Помимо проповеди христианства, пакистанские протестанты занимались широкой социальной и гуманитарной деятельностью — открывали общеобразовательные школы, больницы и поликлиники, детские дома.

В 1968 году методистский епископ Хобарт Бауманн Амстутц начал работу по объединению протестантских общин. 1 ноября 1970 года большинство англикан, лютеран, методистов и часть пресвитериан подписали договор об объединении в Церковь Пакистана. В 1993 году часть пресвитерианских общин вышла из объединения, воссоединилась с независимыми пресвитерианами и создала Пресвитерианскую церковь Пакистана.

Современное положение

В настоящее время в стране действует ок. 50 протестантских союзов и деноминаций. Крупнейшей протестантской церковью является Церковь Пакистана, объединяющая 800 тыс. верующих. Пресвитерианская церковь Пакистана насчитывает 340 приходов и примерно 400 тыс. верующих. Ассоциация реформаторских пресвитерианских церквей в Пакистане объединяет 150 тыс. верующих.

Среди других церковных союзов можно отметить Армию Спасения (57 тыс. верующих, 650 центров), Национальную методистскую церковь Пакистана (38 тыс. верующих в 214 общинах), лютеранскую Датскую патанскую миссию, Веслиянскую церковь (ок. 10 тыс.), Церковь назарян (ок. 10 тыс.), Англиканскую ортодоксальную церковь (другое название — Епископальная церковь Пакистана). Адвентисты седьмого дня сообщают о 122 церквах и 12,4 тыс. членов. Баптисты объединены в Баптистское библейское братство (6 общин, 3 тыс. верующих) и Баптистскую конвенцию (14 общин, 1 тыс. верующих).

Растущую группу пакистанских протестантов составляют пятидесятники. Крупнейшей пятидесятнической деноминацией являются Ассамблеи Бога в Пакистане. Объединённая пятидесятническая церковь Пакистана (филиал Объединённой международной пятидесятнической церкви) объединяет свыше 87 тыс. взрослых, крещённых членов. Пятидесятническая церковь Полного Евангелия (с 1943 года) насчитывает 60 общин, 45 тыс. прихожан, из которых 14 тыс. — крещённые члены церкви. Церковь Бога действует в стране с 1977 года и насчитывает 14 тыс. верующих в 70 общинах. Апостольская церковь Пакистана (с 1989 года) включает в себя 80 общин из 9 тыс. верующих. Церковь Бога пророчеств сообщает о 28 церквах и 1 тыс. членов. В стране растёт число домашних пятидесятнических церквей, привлекающих в свои ряды городских мигрантов.

Традиционные протестантские деноминации Пакистана объединены в Национальный совет церквей Пакистана, который является филиалом Всемирного совета церквей. Более консервативные церкви и общины евангельских христиан входят в Евангелическое братство Пакистана, связанное со Всемирным евангельским братством. Другими формами межденоминационного сотрудничества являются Библейское общество Пакистана (создано в 1863 году), Студенческое христианское движение, ассоциация женщин-христианок и др.

Этнически большинство пакистанских протестантов — пенджабцы. Среди протестантов преобладают сельские жители, при этом значительное число из них живёт за чертой бедности. Из Пакистана неоднократно поступают сообщения о притеснении христиан.

Ссылки

• [www.christiansinpakistan.com/ Новости пакистанских христиан]

Отрывок, характеризующий Протестантизм в Пакистане

– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.