Эрши Хуан
| Ин Хухай | |
 | |
| 2-й Император эпохи Цинь | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Время царствования: | |
| Предшественник: | |
| Преемник: |
свержение династии |
| Варианты имени | |
| Традиционное написание: |
嬴胡亥 |
| Упрощённое написание: |
嬴胡亥 |
| Пиньинь: |
Yíng Húhài |
| Посмертное имя: |
Эр Ши Хуан-ди (кит. 二世皇帝) |
| Семья | |
| Отец: | |
| Дети: | |
Эрши Хуан-ди (кит. 二世皇帝, пиньинь Èr Shì Huángdì) — буквально «второй император основатель» — второй император циньской династии, правил с 210 по 207 до н. э.. Родился в 229 до н. э.. Семейное имя Ин Хухай (嬴胡亥 yíng hú hài), коротко Хухай. Пришёл к власти после смерти своего отца Цинь Шихуана в возрасте 21 год (по некоторым источникам — в 12 лет).
Содержание
Приход к власти
Смерть Цинь Шихуана в 210 до н. э. наступила во время поездки по стране, в которой Ху Хай его сопровождал вместе с начальником канцелярии евнухом Чжао Гао и главным советником Ли Сы. Опасаясь волнений, они скрыли смерть императора и, вступив в сговор, сфабриковали от имени императора письмо, в котором престолонаследником объявлялся не старший сын Фу Су, а младший — Ху Хай.
Основным источником по биографии Эрши Хуана являются Исторические записки Сыма Цяня.
Характеристика правления
Ху Хай в 21-летнем возрасте вступил на трон под именем Эр Ши-Хуанди, однако фактически оставался марионеткой Чжао Гао. В 207 до н. э. Эр Ши-Хуанди был убит по его приказанию.
Ху Хай проявил себя как непоследовательный, капризный и жестокий правитель. Вступив на трон, он затеял инспекцию губернаторов областей и казнил многих из них. Также казнил значительное количество высших чиновников и советников. Он отказывался слушать известия о мятежах и жестоко казнил тех, кто пытался увещевать его советами. В результате интриг он казнил высших министров, включая Ли Сы, после чего Чжао Гао получил значительную власть. Несмотря на восстание, он продолжал достраивать дворец Эпан, используя для строительства сотни тысяч осуждённых.
В начале правления Эрши Хуан активно воздавал почести покойному Цинь Шихуанди и, продолжая его политику, в сопровождении Ли Сы совершал объезды земель вплоть до полуострова Ляодун[1].
Потом по советам Чжао Гао он приступил к казни княжичей и высших чиновников — с целью укрепления своей власти. Почувствовав власть, он стал ещё более жестоким[2].
Чжао Гао уговорил императора не принимать чиновников, после чего стал нередко решать многие вопросы от его имени самолично.
В империи начались восстания, возглавленные Чэнь Шэном, У Гуаном и Лю Баном (конец 209 — начало 208 до н. э.). Шесть территорий объявили самостоятельность, и их правители провозгласили себя ванами. Образовалось царство Чу, которое взяло на себя координацию движения владетельных князей.
Император продолжал вести себя непоследовательно, жестоко казнил наиболее способных и преданных чиновников, винил лучших генералов в поражениях, игнорировал призывы к разуму и не пытался понять тяжёлого положения империи, продолжая строительство дворца Эпан и планируя великие стройки, чтобы демонстрировать своё великолепие и могущество. Отчего ситуация катастрофически ухудшалась.
Вначале войскам мятежников противостоял Чжан Хань, который поочерёдно нанёс поражения восставшим и казнил их генералов. Когда командовать войсками Чу стал генерал Сян Юй, который вскоре захватил полную власть в царстве Чу, циньские войска проиграли битву, и Чжан Хань направил посланника в столицу, но посланник не был принят. Опасаясь за свою жизнь, Чжан Хань сдался владетельным князьям, и циньская армия лишилась основной ударной силы[3].
В 207 до н. э. Чжао Гао решил убрать императора, опасаясь, что он будет винить его в поражениях, и послал отряд, который под видом розыска разбойников ворвался во дворец; Эрши Хуану было приказано покончить с собой, а на его место был поставлен Цзыин, племянник Эрши Хуана[4].
В октябре 207 до н. э. столица империи Сяньян была взята армией Лю Бана, провозглашённого императором и ставшего позднее основателем династии Хань.
Современное представление
Образ Эрши Хуана закрепился в китайской культуре как пример избалованного ребёнка могущественных родителей, лишённый моральных качеств. В кантонском языке закрепилось выражение «二世祖» (исайчоу), употребляемое в указанном смысле.
См. также
Напишите отзыв о статье "Эрши Хуан"
Примечания
Литература
- Сыма Цянь. Исторические записки. Перевод Р. В. Вяткина. т. 2 (гл. 6 «Основные записи [о деяниях] Цинь Ши-хуана») Стр. 87-97.
- Переломов, Л. С. (Леонард Сергеевич). Империя Цинь — первое централизованное государство в Китае (221—202 гг. до н. э.) /Отв. ред. Т. В. Степугина ; Академия наук СССР. Институт народов Азии. — М.: Изд-во восточ. лит.,1962.
| Династия Цинь | ||
 Предшественник: Ши Хуан-ди |
2-й Хуан-ди Китая ок. 210 — 207 до н. э. |
Преемник: Цинь-ван Цзыин |
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Эрши Хуан
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
