Германия перед Первой мировой войной

Германская империя, провозглашённая в январе 1871 года, чуть более чем за сорок лет своего существования по ряду показателей смогла войти в число наиболее промышленно развитых стран мира. В конечном счёте, империалистические амбиции, активное военное строительство и наступательная внешняя политика Вильгельма II и его окружения во многом способствовали сползанию Европы к Первой мировой войне.

Первые годы после образования Второго Рейха

Отто фон Бисмарк, «железом и кровью» создавший Второй Рейх (малый — без Австрии), в значительной степени удовлетворил существовавшую издавна потребность в объединении немцев под одной крышей. Однако период повышенной экономической активности, вызванный победой над Францией закончился быстро. Уже в 1873 году экономика страны столкнулась с трудностями. Аграрии и промышленники начали высказывать недовольство проводимой Бисмарком либеральной политикой свободной торговли и стали настаивать на осуществлении политики протекционизма. В стране начали создаваться разнообразные влиятельные группы и ассоциации по защите своих групповых интересов, действовавшие вне парламента. Лоббистские интересы стали особенно чётко прослеживаться в его деятельности, а общественное мнение оказалось весьма склонным к тому, чтобы превратиться в объект манипуляции.

В 1873 году в Берлине был заключен Союз трёх императоров (нем. Drei-Kaiser-Bündnis) между монархами тремя империями, Германской, Австро-Венгерской и Российской. На следующий год в России было введена обязательная воинская повинность.

В 1875 году полуофициальная немецкая газета Die Post опубликовала статью под заголовком: «Уж не предполагается ли война?» (нем. Ist der Krieg in Sicht?). Она отражала мнение Бисмарка, желавшего поставить Францию на место в связи с начавшимся там в Палате представителей обсуждением вопроса о существенном увеличении военных расходов. Ответная негативная реакция не только Парижа, но и Лондона, Рима и Петербурга поставила Бисмарка в положение международной изоляции, что означало его крупное дипломатическое поражение. Так называемая «Военная тревога» 1875 года вошла в немецкую историю как «Krieg-in-Sicht-Krise». Отныне задачей Бисмарка стало устранение опасности войны на два фронта, которую он считал заведомо проигрышной для государства. В дальнейшем в течение всего времени пребывания на посту канцлера его преследовал кошмар коалиций (фр. le cauchemar des coalitions). Бисмарк пытался устранить его путём категорического отказа от приобретения колоний, которые неизбежно значительно увеличили бы опасность вооружённого конфликта при столкновениях с интересами колониальных держав, в первую очередь с Англией. Он считал добрые отношения с ней залогом безопасности Германии, и потому все усилия направил на решение внутренних проблем.

Бисмарк считал, что Германия не должна стремиться к доминированию в Европе, но удовлетворяться достигнутым и уважать интересы соседей. Свою внешнюю политику он выразил следующим образом:

A strong Germany wishes to be left in peace and to develop peacefully for this to be possible Germany had to maintain a strong army since one does not attack someone whose dagger is loose in the sheath

Сильная Германия желает, чтобы её оставили в покое и дали развиваться в мире, для чего она должна иметь сильную армию, поскольку никто не отважится напасть на того, кто имеет меч в ножнах

При этом Бисмарк серьёзно рассчитывал на то, что европейские державы, имеющие противоречивые интересы, будут заинтересованы в Германии:

all the powers with the exception of France need us, and as far as possible will be stopped from forming coalitions against us as a result of their relations one with another

Все государства, за исключением Франции, нуждаются в нас и, насколько это возможно, будут воздерживаться от создания коалиций против нас в результате существующих противоречий между ними.

Бисмарк, как до него Штейн, Меттерних и Лейбниц чувствовал себя ответственным за ход истории и понимал опасности тотальной войны. Но это не воспринималась ни им, ни его сторонниками как необходимость менять существующее положение вещей, но лишь как угроза этому порядку.

Жонглирование пятью мячами

В своей ставке на разногласия в лагере соперников Бисмарк опирался на факты. После покупки Францией акций Суэцкого канала возникли проблемы в её отношениях с Англией. Россия соперничала с Турцией на Чёрном море, а её интересы на Балканах диктовали необходимость сближения с Германией и, одновременно, вступали в противоречие с интересами Австро-Венгрии. По образному выражению историка Бисмарк оказался в положении жонглёра с пятью мячами, три из которых он должен был постоянно держать в воздухе.

Летом 1875 года в Боснии и Герцеговине началось восстание против турецкого владычества, поддержанное Сербией, Черногорией и Болгарией, которое было жестоко подавлено турецкими войсками. Но в 1877 году Россия объявила Турции войну, и убедила Румынию поддержать её в попытке окончательно изгнать Турцию с Европейского континента. Война закончилась победой Русской армии и в Сан-Стефано был заключён мир. Англия и Австрия были крайне обеспокоены русской победой и дали понять царскому правительству, что дело может кончиться войной. Россия уступила, и для ратификации достигнутых решений был созван Берлинский конгресс под председательством Бисмарка, который провёл его в духе создания системы «Европейского равновесия» (нем. Europäischen Gleichgewichts)

Несмотря на то, что во время этой войны Бисмарк категорически возражал против предложений Австрии втянуть Германию в военные действия против России, он подписал 3 июля 1878 года Берлинский трактат с представителями великих держав, установивший новые границы в Европе. Австрии были обещаны Босния и Герцеговина, а Россия должна была вернуть Турции часть из завоёванных у неё территорий. Румыния, Сербия и Черногория были признаны независимыми странами. Англия получила Кипр. В Османской империи создавалось автономное славянское княжество — Болгария.

В прессе России после этого панслависты начали кампанию против Германии, чрезвычайно встревожившую Бисмарка. Снова возникла реальная угроза антигерманской коалиции при участии России. Россия вышла из Союза трёх императоров, созданного в 1873 году.. 7 октября 1879 года, несмотря на возражения императора Вильгельма I, придерживавшегося прорусской ориентации, традиционной для Пруссии со времён наполеоновских войн, Бисмарк заключил союз с Австрией, «Обоюдный Договор» (Dual Alliance). Это стало роковой ошибкой Бисмарка, разрушившей близкие отношения России и Германии. Между двумя странами началась жёсткая тарифная борьба. С этого времени Генеральные штабы обеих стран стали разрабатывать планы превентивной войны друг против друга. А в 1879 году по причине обострения франко-немецких отношений, Россия в ультимативной форме потребовала от Германии не начинать новую войну..

1 марта 1881 года Александр II был убит террористами и в стране начался острый политический кризис. 18 июля 1881 года был заключён договор, представлявший собой возрождение «Союза трёх императоров» — России, Германии и Австро-Венгрии. В соответствии с ним участники обязались соблюдать нейтралитет, если даже один из них начнёт войну с любой четвёртой державой. Таким образом, Бисмарк обеспечил себе нейтралитет России в случае, если придётся вести войну с Францией

В 1884 году началось создание немецких колоний в Юго-Западной Африке, что связано с именем Адольфа Людерица, в Камеруне и Того с Густавом Нахтигалем, в Восточной Африке с именами Герман фон Висман и Карла Петерса. Кроме того, на Новой Гвинее и на Архипелаге Бисмарка Петерс основал Немецкое колониальное товарищество (англ. Deutsche Kolonialgesellschaft).

В ноябре 1885 года вспыхнула Сербско-болгарская война. Когда победа Болгарии стала очевидной, Австро-Венгрия потребовала немедленно прекратить боевые действия. В свою очередь Россия, которая, хотя и не поддерживала Болгарию в этой войне, пригрозила Австро-Венгрии, что если последняя вмешается в войну, то это для неё будет иметь большие последствия. На почве таких заявлений возник очередной австро-русский конфликт на Балканах. Всё это привело к тому, что Австро-Венгрия, Россия, Османская империя и Германия, которая втайне поддерживала действия Австро-Венгрии, оказались на грани войны. К тому же Франция, ставшая на сторону России, начала снабжать её оружием. Это крайне обеспокоило Бисмарка, увидевшего в этом реальную угрозу новой коалиции..

18 июня 1887 года Германия и Россия заключили «Договор перестраховки», гарантировавший российский нейтралитет на случай войны Германии с Францией. Также Бисмарк высказал понимание заинтересованности России в Проливах, что, по его мнению, привело бы (к пользе Германии) к обострению англо-российских отношений. Современники посчитали этот договор проявлением дипломатического гения Бисмарка, но время показало, что это была лишь временная мера. И Бисмарк, попытавшийся заключить в 1889 году военный договор с Англией, получил категорический отказ от лорда Солсбери, намеренного по давней британской традиции иметь свободу действий в своей политике на континенте.

Новое направление в политике

В 1888 году умер император Вильгельм I и на его место пришёл его сын — Фридрих III, женатый на старшей дочери королевы Виктории и имевший репутацию сторонника английского конституционного строя и либерально настроенного англомана. Он был смертельно болен раком горла и правил всего 99 дней. Его смерть Ницше посчитал «величайшим и роковым несчастьем для Германии». Со смертью Фридриха III, исчезли надежды на мирную и либеральную Германию в центре Европы. В то же время многие в Германии, особенно в среде прусского юнкерства, приветствовали восхождение на престол его сына, Вильгельма II, в отличие от отца настроенного консервативно и патриотично. Зато в Англии к новому кайзеру отнеслись по другому. Так, дядя Вильгельма II, король Великобритании Эдуард VII назвал его «самым блистательным неудачником во всей немецкой истории».

Вильгельм в начале своего правления претендовал на роль «социального императора» и, даже, собирался организовать международную конференцию по обсуждению положения рабочих. Он был убеждён, что социальные реформы, протестантизм и патриотизма смогут отвлечь рабочих от влияния социалистов. Бисмарк противился этому курсу, не веря в его эффективность. Вначале общество было воодушевлены словами нового кайзера: «Курс остаётся неизменным. Полный ход вперёд». Однако вскоре многие стали понимать, что это не так, и наступило разочарование, а личность «Железного канцлера», ещё при жизни начала приобретать мифические черты.

Начавшаяся при Вильгельме I эпоха называется на Западе «Вильгельминской» (нем. Wilgelminische Ära) и была основана на незыблемом фундаменте монархии, армии, религии и веры в прогресс во всех областях.

Глобальные претензии Вильгельма были поддержаны адмиралом Тирпицем (1849—1930), увлечённым идеей соперничества с «владычицей морей» Великобританией. Это был способный, знающий своё дело, энергичный и обладающий даром демагога офицер. Он организовал беспримерную, охватившую всю нацию, компанию по строительству Военно-морского флота, который должен был в два раза превосходить флот Британии и вытеснить её из мировой торговли. Все сословия страны поддержали эту идею, в том числе и социалисты, поскольку это гарантировало множество рабочих мест и относительно высокую зарплату. Вильгельм охотно поддержал Тирпица не только потому, что его деятельность полностью соответствовала его глобальным претензиям, но и потому, что была направлена против парламента, точнее его левого крыла. При нём страна продолжила начавшийся при Бисмарке (и против его воли) захват территорий, в основном в Африке и проявила интерес к Южной Америке. При этом Вильгельм вошёл в конфликт с Бисмарком, которого уволил в 1890 году. Канцлером стал генерал-лейтенант фон Лео фонКаприви, глава адмиралтейства. Он не имел достаточного для своего поста политического опыта, однако понимал, что гонка морских вооружений с Британией есть самоубийство для государства. Вместо этого Каприви собирался идти по пути социальных реформ, ограничения империалистических тенденций и уменьшения оттока эмигрантов, главным образом в США, который составлял 100 000 человек в год. Он старался всемерно способствовать экспорту промышленных товаров, в том числе в Россию в обмен на зерно. Этим самым Каприви вызвал недовольство влиятельного аграрного лобби, являвшегося становым хребтом немецкой экономики и настаивавшего ещё во времена Бисмарка на проведении протекционистской политики. Проводимой канцлером политикой были недовольны и империалистические слои, ставившие под вопрос целесообразность обмена Занзибара на Гельголанд, проведённого ещё Бисмарком.

Каприви делал попытки достигнуть консенсуса с социалистами, в первую очередь с влиятельной в Рейхстаге Социал-демократической партией. Из-за сопротивления крайне правых и кайзера, ему не удалось интегрировать социал-демократов, которых Вильгельм назвал «шайкой бандитов, не заслуживающих права называться немцами», в политическую жизнь империи.

В 1890 году кайзер отказался продлить заключённый с Россией «Перестраховочный договор». В результате началось сближение России и Франции. Уже в 1891 году достигнута договорённость о создании Франко-русского союза. 17 августа 1892 года Россия и Франция подписывают секретную военную конвенцию. А в 1893 году было заключено русско-французское торговое соглашение. Петербург заявил, что в отношении тех государств, которые не предоставят России режима наибольшего торгового благоприятствования, тарифы на ввоз будут подняты от 20 до 30 %. В ответ на этого верхняя палата немецкого парламента (Союзный совет — Бундесрат) подняла тарифы на русские товары, в том числе и зерно, на 50 %. В свою очередь Россия практически закрыла свои порты для немецких судов, значительно подняв портовые сборы. В 1893 году русский флот посетил французский Тулон, и после этого был заключён оборонительный союз России и Франции. Поскольку Германия была для России наиболее важным торговым партнёром, это тарифная война наносила ущерб экономикам обеих стран, и потому уже в 1894 году закончилась взаимной договорённостью о предоставлении друг другу режима наибольшего благоприятствования. Но военный союз с Францией остался в силе.

В 1892 году прусский министр образования внёс предложение о реформировании школы путём увеличения влияния на неё церкви, что отражало мнение кайзера, надеявшегося таким путём использовать традиционные ценности в борьбе против новомодных течений типа социализма. Проект поддержали католические партии, обычно находившихся в оппозиции к имперским властям. Против выступили либералы, развернувшие борьбу против усиления церковных кругов под флагом защиты академической свободы. В результате проект был отвергнут большинством депутатов. Это привело к отставке Каприви. Новым канцлером стал консерватор, граф Бото цу Ойленбург (нем. Botho Wendt August Graf zu Eulenburg), двоюродный брат графа Филиппа Ойленбурга, друга детства Вильгельма. Существовавший при Бисмарке порядок совмещение постов канцлера Германской империи и министра-президента Пруссии был нарушен, что повлекло за собой фатальные последствия.

Через два года Ойленбург внёс в Бундесрат «Антиреволюционный билль», который заведомо не мог пройти в нижней палате (Рейхстаге). Кайзер, опасавшийся дворцового переворота, уволил канцлера. Этот Билль вызвал ожесточённые дебаты в только что построенном здании Рейхстага между противерниками и сторонниками парламентской демократии. Одновременно это означало, что Вильгельм больше не изображает собой «социального кайзера» и стоит на стороне представителей промышленного капитала, распоряжающегося на своих предприятия так же, как распоряжается юнкер в своём поместье. Отнные участники забастовок подлежали заключению в тюрьму, любые движения в сторону социализма пресекались. В правительстве закрепились антисоциалистические и антисемитские силы.

Однако среди правых не было единства. Министр финансов Пруссии Иоганн Микель создал под лозунгом «концентрационной политики» (нем. Sammlungspolitik) коалицию правых аграриев и промышленников, но её участники нередко имели различные цели. Так промышленные круги поддерживали строительство каналов, сторонником чего был сам Вильгельм, но этому противились аграрии, опасавшиеся того, что по этим каналам будет поступать дешёвое зерно. Эти разногласия служили аргументом в пользу того, что Германия нуждается в социалистах хотя бы для того, чтобы обеспечить прохождение законов в рейхстаге.

Значительные расхождения с традициями Бисмарка стали явными и в области внешней политики, что сопровождало становление германского империализма. В середине века Германия вместе с Англией, Ирландией и Скандинавией принадлежала к числу стран, давших наибольшее количество эмигрантов в Америку, особенно США и Канаду. Неслучайно, одна из провинций Канады получила название «Новый Брауншвейг». Ставший в 1897 году министром иностранных дел Бернгард фон Бюлов заявил в парламенте:

Время, когда немцы покидали Германию, уезжая в соседние страны, и оставляли в своей собственности лишь небо над головой, закончилось…Мы не собираемся никого держать в тени, но и сами требуем места под солнцем .

Став в 1900 году канцлером, он сумел добиться в парламенте увеличения финансирования программ строительства военно-морского флота. Ещё ранее, в 1895 году было закончено строительство канала Кайзера Вильгельма, благодаря чему германский флот получил возможность быстрого перехода из Северного моря в Балтийское и обратно. В 1898 году после подавления боксёрского восстания европейские великие державы принудили Китай согласиться на передачу Циндао — Германии, Вейхайвей — Англии, Гуанчжоу — Франции и Порт-Артур — России..

В 1899 году в Гааге была впервые в мировой истории созвана конференция, ставившая своей задачей разработать принципы мирного решения межгосударственных споров.. На ней были приняты конвенции «О мирном решении международных столкновений», «О законах и обычаях сухопутной войны» и «О применении к морской войне начал Женевской конвенции 10 августа 1864 года», а также 3 декларации о запрете некоторых боеприпасов, в частности, газового оружия.

На встрече Вильгельма II и Николая II в 1905 году в Бьёркё было достигнуто соглашение о взаимопомощи, если одна из стран подвергнется нападению. При этом предполагалось, что к этому соглашению присоединится и Франция. Быстро поняв абсурдность этих ожиданий, Россия взяла свои обещания обратно.

В 1906 году англичане построили линейный корабль «Дредноут», родоначальникп нового класса военно-морских кораблей, сразу сделавший устаревшими броненосцы всего мира. Это событие положло начало новому витку гонки военно-морских вооружений. При этом Кильский канал был слишком узким для кораблей дредноутного типа. И это поставило немецкий военно-морской флот в исключительно тяжёлое положение. В обществе стало возникать напряжение, вызванное с одной стороны некритической верой в безграничный технический прогресс и страха, что ситуация может внезапно и в ближайшее время измениться к худшему — с другой. Возникшая в мозгу Ницше идея о новой расе людей, которые построят новый мир на развалинах старого, пустила свои корни и не была забыта.

В 1907 году заключением договора в Петербурге было завершено формирование Тройственного военного союза между неожиданно быстро оправившейся после поражения в Русско-японской войне Россией, Францией и озабоченной ростом германского военно-морского флота и потому вынужденной выйти из изоляции Англией, который по предложению французского премьера получил название «Сердечное согласие» (фр. l’Entente cordiale). Этот союз, вошедший в российскую историю как Антанта, был направлен против держав Центральной Европы — Германии и Австро-Венгрии, к которым примкнула Италия, одновременно имевшей секретный договор с Францией и со временем присоединившейся к Антанте. Попытка Германии вытянуть Россию из англо-французского союза путём подписания секретного Петербургского протокола и Потсдамского соглашения успеха не имела.

Боснийский кризис

Австро-Венгрия, бывшая многонациональной империей, в которой австрийцы были в процентном смысле в меньшинстве, из-за внутренних межнациональных противоречий была постоянным очагом нестабильности в Европе. Она стремилась реализовать её право на присоединению к ней по международному соглашению (Берлинский трактат от 3 июля 1878 года) Боснии и Герцеговины. Согласно этому трактату Россия признавала нейтральный статус проливов. Однако, когда дело дошло до реализации аннексии этих территорий, Россия договорилась с Австрией, что не будет возражать при условии, что Австрия признает её право на проход через проливы русских военных кораблей. Сербия категорически отрицала аннексию и начала готовиться к войне..

Турция, уже давно имевшая репутацию «старого больного человека Европы», могла рассчитывать лишь на то, что её союзники не дадут ей окончательно уйти с Европейского континента, что означало бы возможность выхода Черноморского флота России в Средиземное море. Это было бы крайне нежелательно, в первую очередь, для Англии.

Германия известила Австрию в намерении оказать ей поддержку в случае войны. Когда выяснилось, что Россия не готова к войне с Германией и Австрией сразу, она надавила на Сербию, убедив её в необходимости признании аннексии Боснии и Герцеговины Австрией де-факто. На этот раз войны удалось избежать, но Балканы окончательно превратились в «пороховую бочку Европы».

В 1909 году новым рейхсканцлером стал Теобальд фон Бетман-Гольвег, пытавшийся обеспечить нейтралитет Англии в войне, которую он считал настолько неизбежной, что не поддержал плана строительства оборонительных сооружений на востоке, где находилось его имение. Он считал, что в недалёком будущем оно окажется в руках русских.

В феврале 1912 года Берлин посетил английский премьер лорд Ричард Бердон Холдейн, пообещавший, что в будущей войне Германии Англия останется нейтральной, если немцы сократят свою судостроительную программу. И это в Германии тоже было принято за национальное оскорбление. В том же году Сербия, Болгария и Греция начали вытеснять Турцию из Европы. Это было с энтузиазмом поддержано Россией. Для Австро—Венгрии успех этой деятельности был ещё опаснее, чем присутствие турок, поскольку сербы могли бы создать военно-морскую базу на Средиземном море. Бетман-Гольвег предупредил Россию, что она играет с огнём. Англичане заявили, что не потерпят атаки Германии на Францию. Было создано независимое государство — Албания, которое блокировало Сербию со стороны моря.

Логика событий вела к европейской войне. Предсказание Бисмарка начинало сбываться.

Галерея

• Bundesarchiv Bild 134-C1743, Alfred von Tirpitz.jpg

  Альфред Тирпиц

• Bundesarchiv Bild 183-R09316, Leo Graf von Caprivi.jpg

  Лео фон Каприви

• Botho Wendt zu Eulenburg.jpg

  Бото цу Ойленбург

• Bernhard von Bülow.jpg

  Бернгард фон Бюлов

• Bundesarchiv Bild 146-1970-023-03, Theobald von Bethmann-Hollweg.jpg

  Теобальд Бетман фон Гольвег

См. также

• Первая Мировая война

Отрывок, характеризующий Германия перед Первой мировой войной

– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.