Овандо Кандиа, Альфредо

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Альфредо Овандо Кандиа
исп.  Alfredo Ovando Candia<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель военной правительственной хунты Республики Боливия
4 ноября 1964 — 5 ноября 1964
Предшественник: Виктор Пас Эстенссоро
Преемник: Рене Баррьентос Ортуньо
Сопредседатель Военной правительственной хунты Республики Боливия
25 мая 1965 — 4 января 1966
Предшественник: Рене Баррьентос Ортуньо
Временный президент Республики Боливия
4 января 1966 — 6 августа 1966
Преемник: Рене Баррьентос Ортуньо
Президент Республики Боливия
26 сентября 1969 — 6 октября 1970
Предшественник: Луис Адольфо Силес Салинас
Преемник: Хуан Хосе Торрес
 
Вероисповедание: католик
Рождение: 5 апреля 1918(1918-04-05)
Кабия
Смерть: 24 января 1982(1982-01-24) (63 года)
Ла-Пас
Отец: Максимо Овандо
Мать: Мерседес Кандиа
Супруга: Эльса Элена Омисте Баррон
Дети: Марсело Овандо Омисте
Образование: Колледж «Аякуччо» (Ла-Пас), Военный колледж, Военная академия (1939)
Профессия: военный
 
Военная служба
Звание: дивизионный генерал (1952)
Командовал: начальник генерального штаба армии Боливии, главнокомандующий вооруженными силами Боливии (1962-1969)

Альфредо Овандо Кандиа (исп.  Alfredo Ovando Candia, 5 апреля 1918, Кабия, департамент Пандо, Боливия — 24 января 1982, Ла-Пас, Боливия) — боливийский политический и военный деятель. Генерал. Начальник генерального штаба армии Боливии, главнокомандующий вооруженными силами Боливии, Президент Республики Боливия в 1969—1970 годах.





Биография

Альфредо Овандо Кандиа родился 5 апреля 1918 года в Кабия (исп.  Cobija, департамент Пандо , Боливия[1] в семье Максимо Овандо и Мерседес Кандиа[2]. Получил образование в столичном колледже «Аякуччо» и в военном колледже, который закончил с отличием. В 1934 — 1935 году в составе боливийской армии участвовал в Чакской войне против Парагвая. В 1936 году поступил в Военную академию, после окончания которой в 1939 году занимал различные посты в боливийской армии, преподавал в военном колледже, где получил научное звание профессора. В апреле 1952 года Овандо поддержал всеобщее восстание, которое привело к власти партию Националистическое революционное движение. Руководил воссозданием уничтоженных в апрельских боях вооруженных сил страны, в том же году получил звание дивизионного генерала. Занимал пост начальника генерального штаба вооруженных сил, а с 1962 года — главнокомандующего вооруженными силами Боливии[3][1].

В борьбе за власть

Когда 3 ноября 1964 года в городе Кочабамба восстала против непопулярного президента Виктора Пас Эстенссоро 7-я дивизия и её поддержали другие воинские части, Овандо Кандиа потребовал от президента покинуть пост. На следующий день Виктор Пас вылетел в Перу, а генерал Овандо принял руководство военной правительственной хунтой. Однако на власть претендовал и бывший вице-президент генерал Рене Баррьетос, бывший влиятельной политической фигурой. 5 ноября Альфредо Овандо назначил его сопрезидентом хунты, на следующий день они аннулировали Конституцию 1961 года и восстановили действие Конституции 1945 года с поправками 1947 года[4]. Ситуация складывалась так, что обладавший политическим опытом Баррьентос контролировал только Военно-воздушные силы Боливии, а генерал Овандо, ранее не связанный с политикой, — всю сухопутную армию страны[5]. Так как никто из них не мог одержать верх, а Альфредо Овандо власть уступать не собирался, генералам пришлось идти на компромиссы. 31 декабря 1965 года хунта объявила о проведении в июле следующего года всеобщих выборов, на которых правительственным кандидатом должен был выступить Рене Баррьентос.

Временный президент

4 января 1966 года генерал Овандо занял пост временного президента страны. На этом посту Альфредо Овандо гарантировал победу Баррьентоса на выборах 3 июля 1966 года. В преддверии выборов он ввел в шахтерский центр г. Оруро 2-ю пехотную дивизию, а в сельскую местность были направлены мобильные отряды правительственного блока Боливийский революционный фронт и Боливийской социалистической фаланги. Международные наблюдатели отметили массу серьёзных злоупотреблений — уничтожение бюллетеней, запугивание избирателей, фальсификацию результатов голосования. Таким образом Генерал Рене Баррьентос получил большинство голосов, и Овандо 6 августа 1966 года передал ему власть как конституционно избранному президенту Боливии[6].

Во главе армии. Эпопея Че Гевары

Уступив пост президента Баррьентосу, Альфредо Овандо остался главнокомандующим вооруженными силами Боливии. Соперничество двух лидеров Боливии продолжилось и при таком распределении постов — боливийская пресса открыто писала, что генерал Овандо недоволен положением дел и в любой момент может устранить Баррьентоса. Начальник генерального штаба армии полковник Маркос Васкес Семпертеги выступил с заявлением, что в случае захвата власти генералом Овандо он выступит против него. Через некоторое время Овандо сместил Васкеса с его поста и назначил новым начальником генерального штаба генерал-майора Хуана Хосе Торреса [7]. Однако вскоре разногласия Овандо и Баррьентоса отошли на второй план. 23 марта 1967 года отряд Эрнесто Че Гевары — Армия национального освобождения — совершил первую боевую операцию против правительственной армии, убив 6 и взяв в плен 14 военнослужащих. Из штаба 4-й дивизии в Камири об этом сообщили начальнику генерального штаба Торресу, а тот доложил Овандо и начальнику военной разведки Федерико Аране[8]. Генерал Овандо как главнокомандующий взял на себя руководство операциями против партизан, бросив на поиски отряда 4-ю дивизию (штаб в Камири) и 8-ю дивизию (штаб в Санта-Крус) боливийской армии.

10 апреля отряд Че Гевары вновь вступил в бой с армией, атаковав из засады две войсковые колонны. Боливийская армия потеряла 10 человек убитыми и 30 пленными[9]. Следующие успешные нападения партизан на армейские части состоялись 8 и 30 мая [10], но отряд Че Гевары, разделившийся на две части и не пользовавшийся поддержкой населения, был обречен.

«Ночь Святого Хуана»

Столкновения армии с партизанами совпали с массовым недовольством боливийских шахтеров, которые протестовали против низких зарплат, плохого питания и снабжения. В условиях начавшейся партизанской войны, о масштабах которой власти ещё не могли получить точную информацию, генерал Овандо как главнокомандующий вооруженными силами отдал армии приказ занять рудники и шахтерские поселки Катави и Сигло ХХ. В ночь на 25 июня 1967 года, известную в Боливии как «ночь Сан-Хуана», армия захватила поселки, развернув репрессии против шахтеров. Было расстреляно 20 человек, 70 человек были ранены. Генерал Овандо в заявлении от 1 июля оправдывал эту акцию тем, что шахтеры готовили нападения на казармы, а президент Баррьентос взял на себя всю ответственность за случившееся, однако это не убедило оппозицию. «Ночь Святого-Хуана» стала предметом разбирательства в Национальном конгрессе и подверглась осуждению, как политических партий, так и католической церкви. Представитель Националистического революционного движения Лэма Пелаэс назвал её «одним из самых жестоких преступлений, известных в истории страны» [11].

Овандо и Че Гевара

«Ночь Святого Хуана» не сблизила партизан Че Гевары и боливийских левых, и армия под командованием Альфредо Овандо продолжила поиск кубинцев в джунглях департаментов Чукисака и Санта-Крус. Для ликвидации отряда «Хоакина», отделившегося от отряда Че Гевары, боливийское командование разработало операцию «Парабаньо» и бросило на его поиск авиацию и части 4-й и 8-й дивизий[12]. 31 августа отряд был уничтожен на переправе Иесо[13]. 8 октября 1967 года в ложбине Кебрада де Юро были уничтожены и остатки отряда Че Гевары, а сам он взят в плен[14]. На рассвете 9 октября генерал Альфредо Овандо в сопровождении полковника Хоакина Сентено Анайя и контр-адмирала Угартече прибыл в селение Игера, где содержался Че Гевара. После долгих радиопереговоров с президентом Баррьентосом они приняли решение о расстреле пленника[15]. Придя к власти в 1969 году Альфредо Овандо будет заявлять, что ответственность за расстрел Че Гевары полностью лежит на совести Баррьентоса, и что сам он выступал против такого исхода дела[16].

На пороге власти

Соперничество между президентом Баррьентосом и главнокомандующим Овандо вновь стало нарастать после того, как в августе 1968 года бывший начальник генерального штаба полковник Маркос Васкес попытался свергнуть обоих. Попытка переворота провалилась, однако Баррьентос утратил доверие к Овандо и начал формировать «объединенные подвижные отряды по охране порядка и развития» . Их задачей Баррьентос объявил борьбу с партизанским движением, однако на деле они должны были стать гарантией его безопасности[17]. Отношения между двумя генералами ещё более ухудшились, но они всё же пришли к соглашению, что Овандо займет пост президента после выборов 1970 года.

Когда 27 апреля 1969 года вертолет президента Баррьентоса при неясных обстоятельствах разбился при взлете с аэродрома в Кочабамбе, генерал Овандо находился в Вашингтоне (США) по приглашению генерала Уильяма Уэстморленда. Он немедленно прервал визит и вернулся в Ла-Пас, но к присяге в качестве президента уже был приведен гражданский вице-президент Луис Адольфо Силес Салинас. Это вызвало нескрываемое недовольство Овандо, который заявил, что если Силес отойдет от «революционного курса», то он сместит президента[18]. В начале мая 1969 года, после двух недель конфликта Силеса и Овандо, оба встретились за «дружеским ужином» и договорились. После этого военное командование распространило заявление, в котором выражалась поддержка новому президенту, а Силес Салинас провел пресс-конференцию и заявил, что не стоит более касаться этого «неприятного эпизода». Однако перемирие было шатким. 21 июля 1969 года журнал «Newsweek» отмечал, что в руководстве боливийской армии очень много недовольных политикой президента Силеса, и они хотели бы заменить его на Овандо. В те же дни началась подготовка к новым выборам, и генерал Овандо был назван будущим кандидатом в президенты[18]. Но и нового кандидата поддерживали не все: в сентябре сторонники покойного Баррьентоса во главе с полковником Лечином составили заговор с целью смещения как Силеса Салинаса, так и Альфредо Овандо. Однако последний их опередил[19].

Президент Боливии

«Национальная революция»

26 сентября 1969 года генерал Альфредо Овандо Кандиа совершил военный переворот и решением объединенного командования трех родов войск был назначен Президентом Боливии. В послании к народу он заявил, что предлагает «народную, националистическую и революционную политику». «Нам нужна и мы требуем от имени Боливии энергичной поддержки рабочих, крестьян, студентов, средних слоев, которые так долго ждали осуществления своих чаяний и удовлетворения своих потребностей»[20]. В тот же день был опубликован «Революционный мандат вооруженных сил» , в котором говорилось:

Развитие такой страны как Боливия, нищей и зависимой, не может базироваться только на капиталистической или социалистической основе, а должно опираться на национально-революционную модель, где сосуществуют государственная, общественная, кооперативная, муниципальная и частная собственность на средство производства», для чего необходимо «создание революционного военно-гражданского правительства, которое должно добиваться национального единства, объединения рабочих, крестьян, интеллигенции и солдат…»[20].

До декабря 1969 года правительство Овандо ввело государственную монополию на экспорт минерального сырья, обязало экспортеров передавать государству получаемую валюту, ввело налог в 25 % на доходы горнорудных компаний США, упразднило невыгодный для страны нефтяной кодекс и отменило декрет № 07822 от ноября 1966 года, упразднявший свободу профсоюзов. Овандо заявлял о своем твердом намерении «освободить страну от иностранного господства, длительное время осуществлявшегося в экономической, социальной, культурной и даже политической областях» . 16 октября Альфредо Овандо идал декрет № 08956, которым национализировал собственность нефтяной компании США «Боливиен галф ойл». 17 октября был объявлен «Днем национального достоинства Боливии». В первый числах ноября Овандо вывел армию из горнорудных центров и шахтерских поселков. Была легализована Коммунистическая партия Боливии [21]. 16 ноября 1969 года Овандо восстановил дипломатические отношения с Советским Союзом и страны произвели обмен послами[22]. АльфредоОвандо привлек в правительство молодых интеллектуалов Хосе Ортиса Меркадо, Эдгара Камачо, Оскара Бонифаса, Марсело Кирогу Санта Круса, Антонио Санчеса Лосаду. Его поддержали некоторые члены Националистического революционного движения и христианские демократы[3]. В одном из своих выступлений Овандо вспомнил и о Че Геваре, сказав, что тот «боролся другими средствами за идеал великой латиноамериканской родины, за который боремся и мы»[16].

Оппозиция справа

При этом правительство Овандо подвергалось критике самых различных политических сил. В оппозиции к режиму оказались и Социал-демократическая партия Силеса Салинаса, и Националистическое революционное движение Виктора Паса и крайне правая Боливийская социалистическая фаланга[23]. В декабре 1969 года Боливию посетил американских сенатор Пэт Холт, который затем предоставил секретный доклад комиссии по иностранным делам Сената США. Холт утверждал, что «в Боливии наблюдается явная тенденция к созданию крайне левого, националистического и, возможно, коммунистического правительства» и рекомендовал правительству США «убедить Овандо заменить некоторых наиболее экстремистских членов его кабинета». Позже, 14 сентября 1970 года боливийская газета «Presencia» (Ла-Пас) утверждала, что после этого доклада в Соединённых Штатах был разработан план «Холт» по дестабилизации режима генерала Овандо с помощью экономической блокады и искусственного падения мировых цен на олово[24]. В мае 1970 года правое крыло армии добилось от Овандо ухода в отставку министра горнорудной и нефтяной промышленности Марсело Кироги Санта Круса, настаивавшего на национализации природных ресурсов Боливии[25]. В июле правые военные во главе с командующим сухопутными силами генералом Рохелио Мирандой также добились отставки главнокомандующего вооруженными силами генерала Хуана Хосе Торреса, известного своими левыми взглядами[26].

Профсоюзные конгрессы и конфликт с профсоюзами

Прошедший в апреле 1970 года XIV конгресс горняков Боливии и майский IV Национальный конгресс профсоюзов Боливии, в работе которых открыто участвовали представители левых партий, в том числе и коммунисты, впервые в своей истории провозгласили конечной целью своей борьбы построение в Боливии социалистического общества. Представитель партии Левое националистическое революционное движение Хуан Лечин, пойдя на компромисс с правыми партиями, возглавил Боливийский рабочий центр. Президент Овандо и главнокомандующий армией Торрес выступили с осуждением решений обоих конгрессов и заявили, что Боливия не готова к установлению социализма. Овандо назвал позицию конгресса профсоюзов «антинациональной», а министр внутренних дел полковник Хуан Айороа выступил с прямыми угрозами в адрес профсоюзов. «Революция» генерала Овандо не получила признания в профсоюзной среде, а правительство Овандо теперь не могло рассчитывать на поддержку профсоюзов, обладавших огромным влиянием[27].

«Университетская революция»

Одновременно нарастало давление на правительство слева. В стране развернулась так называемая «Университетская революция». Если почти половина ректоров университетов Боливии придерживались умеренных левых взглядов, то основная масса студентов находилась под влиянием крайне левых организаций — Левого революционного движения, Революционной христианско-демократической партии, троцкистской Революционной рабочей партии и созданной последователями идей Мао Цзэдуна «параллельной» Компартии Боливии[28]. В июне 1970 года, после убийства студенческих лидеров Дженни Келлер и Эльмо Каталана по университетам страны прокатились студенческие волнения и многие студенческие вожаки призывали к вооруженной борьбе против правительства. Сам президент выступил со специальным заявлением, обвиняя анархистов в попытке создать условия для его свержения[29]. В июле вооруженные отряды Боливийской социалистической фаланги с согласия армии захватили столичный университет, и удерживали его целую неделю. Одновременно правые круги армии добились от Альфредо Овандо отставки левонастроенного министра информации Альберто Байлея[30].

Армия национального освобождения. Призрак Че Гевары

Не успела спасть волна «Студенческой революции», как в июле 1970 года возобновила партизанские действия основанная Че Геварой Армия национального освобождения во главе с Чато Передо. Партизаны захватили поселок Теопонте и взяли в заложники несколько специалистов из Федеративной Республики Германии. В обмен на них АНО потребовала выдачи всех захваченных при Баррьентосе соратников Че Гевары. Альфредо Овандо ввел в стране чрезвычайное положение, снова бросил армию на подавление повстанческих очагов и объявил военной зоной три провинции. В августе партизанское движение, в котором участвовали около 100 человек, в основном студентов из левого крыла Христианско-демократической партии, было подавлено, 40 пленных были расстреляны[31].

Конфликт в вооруженных силах и свержение Овандо

Овандо лишался поддержки — левонационалистические круги считали его диктатором и убийцей Че Гевары, а армейские офицеры, воевавшие с партизанами Че Гевары, — просто предателем[16]. Командующий сухопутными войсками генерал Рохелио Миранда и правые партии в августе 1970 года начали кампанию с требованиями отказа от левых лозунгов и жесткого наведения в стране установленного порядка. Одновременно Миранда и отправленный в отставку генерал Торрес устроили в печати дискуссию, излагая свои взгляды на ситуацию и на роль армии. Министр внутренних дел полковник Айороа закрыл пользовавшуюся левой репутацией газету «La Prensa». В начале сентября правые организации Конфедерация национальной обороны, Антикоммунистическая лига, Гражданская революционная гвардия и Союз ветеранов войны в Чако при поддержке МВД провели в Ла-Пасе манифестацию с протестом против «кастро-коммунизма» и нашли некоторую поддержку населения[31]. В ответ левые начали создавать комитеты защиты революции. Овандо бросил полицию и армию против левых демонстрантов в Ла-Пасе, Оруро, Кочабамбе и Санта-Крусе, что привело к кровопролитию. Он ввел закон, позволявший выслать из страны в 24 часа любого иностранца, уличенного в «антиправительственной» деятельности. Голодовка протеста теперь квалифицировалась как уголовное преступление. На основании этого закона власти арестовали и выслали из страны даже группу католических священников[32]. Но и эти меры не укрепили режим генерала Овандо. 14 сентября бывший министр информации Альберто Байлей заявил в газете «Presencia», что ЦРУ США готовит в стране переворот. 25 сентября дошло до того, что газеты опубликовали обращение отставных генералов и высших офицеров с требованием смещения Овандо и возврата к демократическому правлению. Президент созвал экстренное закрытое совещание командования армией и подал в отставку, но её не приняли[32]. 4 октября, когда Альфредо Овандо совершал поездку в Санта-Крус, командующий сухопутными силами генерал Рохелио Миранда заявил о неподчинении президенту и потребовал его ухода. Альфредо Овандо на этот раз не захотел сдаваться, вернулся в столицу и сместил Миранду с его поста. Двухдневные переговоры не дали результатов — в стране назревал вооруженный конфликт между двумя армейскими группировками. 6 октября 1970 года министр информации Карлос Карраско заявил, что президент Альфредо Овандо Кандиа подал в отставку, чтобы избежать кровавого столкновения[33].

После свержения

Отставка генерала Овандо, который укрылся в посольстве Аргентины, не предотвратила кровопролитных боев с применением танков и авиации. Через некоторое время пришедший к власти генерал Хуан Хосе Торрес назначил бывшего президента послом в Испании. Но уже в 1971 году правительство Торреса возбудило против Альфредо Овандо дело по обвинению в организации убийства президента Рене Баррьентоса. Овандо, находившийся в Испании отказался вернуться в Боливию, чтобы предстать перед судом и сложил с себя полномочия посла в Мадриде[34]. Когда Торрес был свергнут, уже правительство нового президента Уго Бансера обвинило Овандо в финансовых злоупотреблениях и тот остался жить в эмиграции[3].

Последние годы

Альфредо Овандо вернулся в Боливию в 1978 году и выступил в поддержку предвыборного блока левых партий — Фронта демократического и народного единства (исп. Frente de Union Democratica Popular) Эрнана Силеса Суасо. Он осудил переворот 1980 года, отрезавший Эрнану Силесу, победившему на выборах, путь к власти.

Альфредо Овандо Кандиа скончался 24 января 1982 года в Ла-Пасе от болезни желудка. «The New York Times», сообщившая 26 января 1982 года о его смерти в короткой статье, прежде всего упомянула его роль в разгроме отряда Эрнесто Че Гевары и его убийстве[35]. Через десять месяцев военные добровольно передали власть Эрнану Силесу Суасо, в поддержку которого выступал Альфредо Овандо.

Семья

Альфредо Овандо Кандиа был женат на Эльсе Элене Омисте Варрон (Elsa Elena Omiste Barrón), у них был единственный сын, Марсело Овандо Омисте (Marcelo Ovando Omiste)[2].

Напишите отзыв о статье "Овандо Кандиа, Альфредо"

Примечания

  1. ↑ 1 2 [www.redpizarra.org/Presidentes/AlfredoOvandoCandia GENERAL ALFREDO OVANDO CANDIA] (исп.). Redpizarra.org. Проверено 11 февраля 2014.
  2. ↑ 1 2 [www.geneall.net/H/per_page.php?id=533445 Alfredo Ovando Candia] (исп.). Geneall.net. Проверено 11 февраля 2014.
  3. ↑ 1 2 3 [www.biografiasyvidas.com/biografia/o/ovando_candia.htm Alfredo Ovando Candía] (исп.). Biografías y Vidas. Проверено 11 февраля 2014.
  4. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 116.
  5. ↑ Лаврецкий И.Р., 1973, с. 308.
  6. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 125.
  7. ↑ Лаврецкий И.Р., 1973, с. 309.
  8. ↑ Лаврецкий И.Р., 1973, с. 311.
  9. ↑ Лаврецкий И.Р., 1973, с. 280.
  10. ↑ Лаврецкий И.Р., 1973, с. 285.
  11. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 127.
  12. ↑ Лаврецкий И.Р., 1973, с. 294.
  13. ↑ Лаврецкий И.Р., 1973, с. 297.
  14. ↑ Лаврецкий И.Р., 1973, с. 305.
  15. ↑ Лаврецкий И.Р., 1973, с. 321.
  16. ↑ 1 2 3 Лаврецкий И.Р., 1973, с. 333.
  17. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 135.
  18. ↑ 1 2 Сашин Г. З., 1976, с. 136.
  19. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 146.
  20. ↑ 1 2 Сашин Г. З., 1976, с. 149.
  21. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 150.
  22. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 193.
  23. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 152.
  24. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 154.
  25. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 155.
  26. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 156.
  27. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 161-162.
  28. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 157.
  29. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 158.
  30. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 160.
  31. ↑ 1 2 Сашин Г. З., 1976, с. 158-159.
  32. ↑ 1 2 Сашин Г. З., 1976, с. 167.
  33. ↑ Сашин Г. З., 1976, с. 168.
  34. ↑ Лаврецкий И.Р., 1973, с. 332.
  35. ↑ [www.nytimes.com/1982/01/26/obituaries/alfredo-ovando-dead-ex-president-of-bolivia.html Alfredo Ovando Dead; Ex-President of Bolivia] (англ.). The New York Times (January 26, 1982). Проверено 2 февраля 2014.

Литература

Ссылки

  • [www.youtube.com/watch?v=5IS7EVJexPI General Ovando Candia sobre las guerrillas]. YouTube. Проверено 11 февраля 2014.
  • [www.educabolivia.bo/files/PDF_biografias/presidentes/alfredo_ovando_candia.pdf ALFREDO OVANDO CANDIA] (исп.). Biografías www.educabolivia. Проверено 11 февраля 2014.
  • [www.redescuela.org/WikiEscuela/AlfredoOvandoCandia GOBIERNO DE ALFREDO OVANDO CANDIA] (исп.). RedEscuela. Проверено 11 февраля 2014.
  • [www.lapatriaenlinea.com/?nota=152906 Alfredo Ovando Candia (1965-1966) y (1969-1970)] (исп.). Editorial LA PATRIA. Проверено 11 февраля 2014.
Предшественник:
Виктор Пас Эстенссоро 		Председатель Военной правительственной хунты Республики Боливия

4 ноября 1964 — 5 ноября 1964 		Преемник:
Должность упразднена
Предшественник:
Должность учреждена
Сопредседатель Военной правительственной хунты Республики Боливия

5 ноября 1964 — 4 января 1966 		Преемник:
Должность упразднена
Предшественник:
Должность учреждена
Временный президент Республики Боливия

4 января 1966 — 6 августа 1966 		Преемник:
Рене Баррьентос Ортуньо
Предшественник:
Луис Адольфо Силес Салинас 		49-й Президент Республики Боливия

26 сентября 1969 — 6 октября 1970 		Преемник:
Хуан Хосе Торрес

Отрывок, характеризующий Овандо Кандиа, Альфредо

«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Овандо_Кандиа,_Альфредо&oldid=81528091»