Список президентов Перу
Поделись знанием:
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
За почти 200-летнею историю независимого республиканского Перу страну возглавляли разные лидеры с различными титулами. В западной историографии принято всех глав республиканского Перу называть президентами, хотя некоторые из них называли себя по другому, например «Верховный Законодатель» или «Верховный правитель». Иногда одновременно в Перу президентом называли себя сразу несколько человек, происходило это во время острой политической нестабильности, связанной с войнами, в том числе и с гражданскими. Ниже представлен список лиц, возглавлявших Перу.
№ |
Президент | Инаугурация | Окончание полномочий | Способ прихода к власти | Уход с поста | Титул | |
---|---|---|---|---|---|---|---|
1 | Хосе де Сан-Мартин | 28 июля 1821 | 20 сентября 1822 | Косвенные выборы | Протектор | ||
- | Франсиско Хавьер де Луна Писарро | 20 сентября 1822 | 22 сентября 1822 | Косвенные выборы | Временно исполняющий обязанности | ||
2 | Хосе де Ла Мар | 22 сентября 1822 | 27 февраля 1823 | Выбран Конгрессом | Президент правительственной хунты | ||
- | Хосе Бернардо де Талье | 27 февраля 1823 | 28 февраля 1823 | Временно исполняющий обязанности | |||
3 | Хосе де ла Рива Агуэра | 28 февраля 1823 | 23 июня 1823 | Выбран Конгрессом | |||
4 | Антонио Хосе де Сукре | 23 июня 1823 | 17 июля 1823 | Выбран Конгрессом | |||
5 | Хосе Бернардо де Талье | 17 июля 1823 | 17 февраля 1824 | Выбран Конгрессом | Высший Делегат | ||
6 | Симон Боливар | 17 февраля 1824 | 28 января 1827 | Выбран Конгрессом | Освободитель Перу | ||
7 | Андрес де Санта Крус | 28 января 1827 | 9 июня 1827 | Выбран Конгрессом | Президент Правительственного Совета | ||
- | Мануэль Саласар-и-Бакихано | 9 июня 1827 | 22 августа 1827 | Выбран Конгрессом | Временно исполняющий обязанности | ||
8 | Хосе де ла Мар | 22 августа 1827 | 7 июня 1829 | Прямые выборы | |||
- | Антонио Гутьеррес де ла Фуэнте | 7 июня 1829 | 1 сентября 1829 | Государственный переворот | |||
9 | Августин Гамарра | 1 сентября 1829 | 20 декабря 1833 | Выбран Конгрессом | |||
- | Франсиско Хавьер де Луна Писарро | 20 декабря 1833 | 21 декабря 1833 | Выбран Конгрессом | Временно исполняющий обязанности | ||
10 | Луис Хосе де Орбегосо | 21 декабря 1833 | 11 августа 1836 | Выбран Конгрессом | |||
- | Педро Пабло Бермудес | 4 января 1833 | 24 апреля 1834 | Государственный переворот | Временный Верховный Правитель | ||
- | Филипе Сантьяго Салаверри | 23 февраля 1835 | 7 февраля 1836 | Государственный переворот | Верховный Законодатель | ||
- | Андрес де Санта Крус | 11 августа 1836 | 25 августа 1838 | Верховный Правитель Перу-боливийской конфедерации | |||
11 | Августин Гамарра | 25 августа 1838 | 18 ноября 1841 | Выбран Конгрессом | |||
- | Мануэль Менендес | 18 ноября 1841 | 16 августа 1842 | Временно исполняющий обязанности | Президент Правительственного Совета | ||
- | Хуан Крисостомо Торрико Гонсалес | 16 августа 1842 | 17 октября 1842 | Государственный переворот | |||
- | Франсиско Видаль | 17 октября 1842 | 15 марта 1843 | Государственный переворот | |||
- | Хусто Фигерола | 15 марта 1843 | 20 марта 1843 | Государственный переворот | |||
- | Мануэль Игнасио де Виванко | 20 марта 1843 | 17 июня 1844 | Самопровозглашённый президент | |||
- | Доминго Ньето | 20 марта 1843 | 17 февраля 1844 | Самопровозглашённый президент | |||
- | Рамон Кастилья | 17 февраля 1844 | 10 марта 1844 | ||||
- | Доминго Элиас | 17 июня 1844 | 10 августа 1844 | Самопровозглашённый президент | |||
- | Мануэль Менендес | 10 августа 1844 | 11 августа 1844 | Временно исполняющий обязанности | Президент Правительственного Совета | ||
- | Хусто Фигерола | 11 августа 1844 | 7 октября 1844 | Государственный переворот | |||
- | Мануэль Менендес | 7 октября 1844 | 20 апреля 1845 | Временно исполняющий обязанности | Президент Правительственного Совета | ||
12 | Рамон Кастилья | 20 апреля 1845 | 20 апреля 1851 | Прямые выборы | |||
13 | Хосе Руфино Эченике | 20 апреля 1851 | 5 января 1855 | Прямые выборы | |||
14 | Рамон Кастилья | 5 января 1855 | 24 октября 1862 | Государственный переворот Прямые выборы |
|||
15 | Мигель де Сан-Роман | 24 октября 1862 | 3 апреля 1863 | Прямые выборы | |||
- | Рамон Кастилья | 3 апреля 1863 | 9 апреля 1863 | Революция | Самопровозглашённый президент | ||
- | Педро Диас Кансеко | 3 апреля 1863 | 5 августа 1863 | Временно исполняющий обязанности | Второй вице-президент | ||
16 | Хуан Антонио Песет | 5 августа 1863 | 25 апреля 1865 | Первый вице-президент | |||
- | Мариано Игнасио Прадо | 25 апреля 1865 | 24 июня, 1865 | Государственный переворот | |||
17 | Хуан Антонио Песет | 24 июня 1865 | 8 ноября 1865 | ||||
- | Педро Диас Кансеко | 8 ноября 1865 | 28 ноября 1865 | Временно исполняющий обязанности | |||
18 | Мариано Игнасио Прадо | 28 ноября 1865 | 8 января 1868 | Прямые выборы | |||
- | Педро Диас Кансеко | 8 января 1868 | 2 августа 1868 | Временно исполняющий обязанности | |||
19 | Хосе Бальта | 2 августа 1868 | 22 июля 1872 | Прямые выборы | |||
- | Томас Гутьеррес | 22 июля 1872 | 26 июля 1872 | Государственный переворот | Верховный Лидер Нации | ||
- | Франсиско Диас Кансеко | 26 июля 1872 | 27 июля 1872 | Временно исполняющий обязанности | |||
- | Мариано Эренсия Севальос | 27 июля 1872 | 2 августа 1872 | Временно исполняющий обязанности | |||
20 | Мануэль Пардо | 2 августа 1872 | 2 августа 1876 | Прямые выборы | |||
21 | Мариано Игнасио Прадо | 2 августа 1876 | 23 декабря 1879 | Прямые выборы | |||
- | Николас де Пьерола | 23 декабря 1879 | 28 ноября 1881 | Государственный переворот | Главнокомандующий государства | ||
22 | Франсиско Гарсия Кальдерон | 12 марта 1881 | 28 сентября 1881 | Выбран Конгрессом Чилийская оккупация |
Временный президент Республики | ||
23 | Лисардо Монтеро Флорес | 28 сентября 1881 | 6 ноября 1881 | Выбран Конгрессом Чилийская оккупация |
Временный президент Республики | ||
24 | Андрес Авелино Касерес | November 6, 1881 | December 25, 1882 | Самопровозглашённый Чилийская оккупация |
|||
- | Мигель Иглесиас | 6 ноября 1881 | 25 декабря 1882 | Выбран Конгрессом Чилийская оккупация |
|||
- | Антонио Аренас | 3 декабря 1885 | 5 июня 1886 | Временно исполняющий обязанности | Президент Правительственной Хунты | ||
25 | Андрес Авелино Касерес | 5 июня 1886 | 10 августа 1890 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
26 | Ремихио Моралес Бермудес | 10 августа 1890 | 1 апреля, 1894 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
- | Хустиниано Боргоньо | 1 апреля, 1894 | 10 августа 1894 | Временно исполняющий обязанности | Президент Правительственной Хунты | ||
27 | Андрес Авелино Касерес | 10 августа 1894 | 20 марта 1895 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
- | Мануэль Кандамо | 20 марта 1895 | 8 сентября 1895 | Временно исполняющий обязанности | Президент Правительственной Хунты | ||
28 | Николас де Пьерола | 8 сентября 1895 | 8 сентября 1899 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
29 | Эдуардо Лопес де Романья | 8 сентября 1899 | 8 сентября 1903 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
30 | Мануэль Кандамо | 8 сентября 1903 | 7 мая 1904 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
- | Серапио Кальдерон | 7 мая 1904 | 24 сентября 1904 | Временно исполняющий обязанности | Президент Правительственной Хунты | ||
31 | Хосе Пардо и Барреда | 24 сентября 1904 | 24 сентября 1908 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
32 | Аугусто Легия | 24 сентября 1908 | 24 сентября 1912 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
33 | Гильермо Биллингхёрст | 24 сентября 1912 | 4 февраля 1914 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
- | Оскар Бенавидес | 4 февраля 1914 | 18 августа 1915 | Государственный переворот | |||
34 | Хосе Пардо и Барреда | 18 августа 1915 | 4 июля 1919 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
35 | Аугусто Легия | 4 июля 1919 | 25 августа 1930 | Прямые выборы Государственный переворот |
Конституционный президент | ||
- | Мануэль Мария Понсе Бруссет | 25 августа 1930 | 27 августа 1930 | Временно исполняющий обязанности | |||
- | Луис Мигель Санчес Серро | 27 августа 1930 | 1 марта 1931 | Государственный переворот | 1-й Президент Временной Правительственной Хунты | ||
- | Рикардо Леонсио Элиас | 1 марта 1931 | 5 марта 1931 | Государственный переворот | 2-й Президент Временной Правительственной Хунты | ||
- | Густаво Хименес | 5 марта 1931 | 11 марта 1931 | Государственный переворот | 3-й Президент Временной Правительственной Хунты | ||
- | Давид Саманес Окампо | 11 марта 1931 | 8 декабря 1931 | Временно исполняющий обязанности | Президент Южной Хунты | ||
36 | Луис Мигель Санчес Серро | 8 декабря 1931 | 30 апреля 1933 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
37 | Оскар Бенавидес | 30 апреля 1933 | 8 декабря 1939 | Выбран Конгрессом | Конституционный президент | ||
38 | Мануэль Прадо и Угартече | 8 декабря 1939 | 28 июля 1945 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
39 | Хосе Бустаманте и Риверо | 28 июля 1945 | 29 октября 1948 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
- | Мануэль Одриа | 29 октября 1948 | 1 июня 1950 | Государственный переворот | |||
- | Зенон Норьега Агуэро | 1 июня 1950 | 28 июля 1950 | Временно исполняющий обязанности | |||
40 | Мануэль Одриа | 28 июля 1950 | 28 июля 1956 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
41 | Мануэль Прадо и Угартече | 28 июля 1956 | 18 июля 1962 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
- | Рикардо Перес Годой | 18 июля 1962 | 3 марта 1963 | Государственный переворот | 1-й Президент Военной Хунты | ||
- | Николас Линдлей | 3 марта 1963 | 28 июля 1963 | Государственный переворот | 2-й Президент Военной Хунты | ||
42 | Фернандо Белаунде Терри | 28 июля 1963 | 3 октября 1968 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
- | Хуан Веласко Альварадо | 3 октября 1968 | 30 августа 1975 | Государственный переворот | 1-й Президент Революционного Правительства Вооруженных сил | ||
- | Франсиско Моралес Бермудес | 30 августа 1975 | 28 июля 1980 | Государственный переворот | 2-й Президент Революционного Правительства Вооруженных сил | ||
43 | Фернандо Белаунде Терри | 28 июля 1980 | 28 июля 1985 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
44 | Алан Гарсиа Перес | 28 июля 1985 | 28 июля 1990 | Прямые выборы | Конституционный президент | ||
45 | Альберто Фухимори | 28 июля 1990 | 22 ноября 2000 | Прямые выборы Государственный переворот |
Президент | ||
46 | Валентин Паниагуа | 22 ноября 2000 | 28 июля 2001 | Временно исполняющий обязанности | Президент | ||
47 | Алехандро Толедо | 28 июля 2001 | 28 июля 2006 | Прямые выборы | Президент | ||
48 | Алан Гарсиа Перес | 28 июля 2006 | 28 июля 2011 | Прямые выборы | Президент | ||
49 | Ольянта Мойсес Умала Тассо | 28 июля 2011 | 28 июля 2016 | Прямые выборы | Президент | ||
50 | Педро Пабло Кучински | 28 июля 2016 | Прямые выборы | Президент |
См. также
|
Напишите отзыв о статье "Список президентов Перу"
Отрывок, характеризующий Список президентов Перу
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.