Lebel M1886

Винтовка Лебеля образца 1886 г. Fusil Modèle 1886
Fusil Mle 1886 M93
Тип:	Магазинная винтовка
Страна:	Франция Франция
История службы
Годы эксплуатации:	1887–1940
На вооружении:	См. Эксплуатанты
Войны и конфликты:	Ихэтуаньское восстание Французские колониальные экспедиции Монегасская революция Первая мировая война Франко-турецкая война Советско-польская война Гражданская война в Испании Вторая мировая война Война за независимость Алжира
История производства
Конструктор:	Комиссия под руководством генерала Трамона (фр.)
Разработан:	1885
Производитель:	Государственные арсеналы в Шательро, Сент-Этьене и Тюле
Годы производства:	1887–1920
Всего выпущено:	3 450 000
Характеристики
Масса, кг:	4.41 (с 10-ю патронами) 4.18 (без патронов)
Длина, мм:	1300
Длина ствола, мм:	800
Патрон:	8×50 мм R Лебель
Калибр, мм:	8
Принципы работы:	Скользящий затвор
Начальная скорость пули, м/с:	610–700 м/с
Прицельная дальность, м:	400
Максимальная дальность, м:	1800 (при залповой стрельбе по групповым целям)
Вид боепитания:	8 патронов в трубчатом магазине

Lebel M1886Lebel M1886

Винтовка образца 1886 г., «Винтовка Лебеля» (фр. Fusil Modèle 1886 dit "Fusil Lebel") — французская магазинная винтовка, ставшая первым в мире принятым на вооружение образцом нарезного оружия под патрон с бездымным порохом. В 1898 г. также стала первой в мире винтовкой, получившей патрон с пулей оживальной формы (с заострённым носиком и скошенной задней частью). После внесения некоторых изменений в конструкцию в 1893 г. получила наименование Fusil M^le 1886 M93. Несмотря на ряд недостатков, до второй половины 1930-х годов оставалась штатным оружием французской пехоты.

Создание и производство

В 1884 году французский химик Поль Вьель создал бездымный порох, названный им Poudre B. Это вещество оказалось втрое мощнее чёрного пороха того же веса, а при его сгорании практически не оставалось дыма.

Примерно в то же время появляются винтовочные патроны с пулями с цельнометаллической оболочкой: свинцовый сердечник у них полностью покрыт медным сплавом. Обычно это изобретение приписывается швейцарскому офицеру Эдуарду Рубину (англ.). Такая конструкция не позволяет пуле плавиться в стволе и оставлять частицы свинца на нарезах, так что можно увеличить начальную скорость, а сами нарезы делать круче для повышения устойчивости пули в полёте.

Военный министр Франции генерал Буланже потребовал немедленно объединить эти два изобретения в конструкции новой винтовки. Он назначил генерала Трамона (фр.) председателем комисси и дал ему срок в один год.

На тот момент на вооружении французской армии состояла казнозарядная винтовка Гра, а флот располагал винтовкой Кропачека (англ.) с подствольным магазином. Обе — под 11-мм патрон Гра с дымным порохом.

Идея Буланже состояла в том, чтобы перевести армию сразу с однозарядных винтовок под патрон с дымным порохом на магазинные под бездымный, избежав «промежуточных» вариантов (магазинных винтовок под патрон с дымным порохом).

В первую очередь, поскольку новый мощный порох позволил перейти к меньшему калибру для улучшения баллистики, полковник Базиль Гра (вместе с подполковником Этьеном Десалё) «обжал» 11-мм гильзу своего патрона под пулю 8 мм.

Идею подствольного магазина взяли почти без изменений от винтовки Гра-Кропачека обр. 1884. Её механизм перезарядки для нового оружия доработали Альбер Клоз и Луи Верден в арсенале Шательро.

Полковник Боннэ, будучи вдохновлён швейцарской конструкцией Веттерли (англ.) создал затвор с двумя радиальными боевыми упорами, расположенными в передней части боевой личинки.

Глава комиссии генерал Буланже предложил идею пули с плоским носиком — это было довольно распространённым решением для оружия с трубчатым магазином: поскольку в таком магазине патроны находятся друг за другом, пулей к донцу гильзы следующего, существовала опасность, что пуля при сотрясении или ударе может пробить капсюль следующего патрона.

Практическую реализацию идеи, названной Balle M («Пуля М»), осуществил подполковник Николя Лебель (англ.), начальник Армейской стрелковой школы.

Именем Лебеля назвали созданную им пулю, затем оно перешло на весь патрон (и 8-мм калибр), а в рамках комиссии — несмотря на «дружеские протесты» самого Лебеля — его именем стали называть и всю конструкцию. Лебель, как начальник стрелковой школы, руководил армейскими испытаниями винтовки, после которых название стало уже широко распространённым (но всё же неофициальным). Сам он заявлял, что наибольший вклад в создание винтовки внёс опытный конструктор полковник Гра.

В 1887 году незначительным изменениям подверглось крепление бойка, а в 1893-м изменили форму боевой личинки — чтобы в случае разрыва гильзы в патроннике раскалённые газы не попали в лицо стрелку. Тогда же усилили крепление прицела, ввели крюк для постановки в пирамиду, окончательно отказались от предохранителя. Модифицированная винтовка получила обозначение Fusil M^le 1886 Modifié 93.

В 1898-м полковник Десалё представил новую пулю — остроконечную и со скошенной задней частью, что резко улучшило её баллистику. Balle D стала первой в мире пулей оживальной формы. На вооружение её приняли в 1901 году. С тех пор в «винтовке Лебеля» практически не осталось деталей, созданных, собственно, Лебелем.

Новая пуля весила 12,8 г и позволяла (в теории) вести огонь почти на 4 километра. Максимальную эффективную дальность стрельбы определили в 1800 м. Более важно, что дальность прямого выстрела увеличилась примерно до 420 м. Новая траектория пули потребовала переделки прицельных устройств.

Чтобы в подствольном магазине пуля не пробивала острым носиком капсюль следующего патрона, капсюль сделали с довольно толстой стенкой и выпуклой формы, а в донце гильзы была сделана кольцевая выточка, куда носик пули и соскальзывал с выпуклого капсюля.

Производство шло на трёх государственных оружейных заводах — в Шательро, Сент-Этьене и Тюле. Один только арсенал в Шательро выдавал в среднем по 900 стволов в день. Программу полного перевооружения армии новыми винтовками Франция завершила в 1889 г., производство окончательно прекратилось в 1920 году.

Для винтовок, прошедших Первую мировую войну, изношенные стволы заменяли на новые вплоть до 1930 г.

Карабины

Внешние изображения
	[milpas.cc/rifles/ZFiles/French%20Rifles/French%20Lebel%20Rifle/French%20Model%201886%20M27%20Bolt%20Action%20Carbine%20%20Rifle.%20Cal.%207.5mm.jpg Карабин Mle 1886/93/27]

В 20-х годах на замену устаревшему патрону Лебеля были разработаны новые винтовочные боеприпасы, из которых в конечном итоге был выбран 7,5×54 мм. Под него в 1927 г. переделали некоторое количество винтовок Лебеля, ключевым изменением стал новый рядный магазин на 5 патронов. Карабин получил обозначение M^le 1886/93/27. Однако с разработкой принципиально новой винтовки MAS-36 под этот патрон необходимость в переделке под него «Лебелей» отпала.

В 1935 г. в Тюле начали переделку винтовок в карабины Mousqueton M^le 1886 M93-R35. Они использовали тот же патрон Лебеля и были полностью идентичны винтовке, за исключением укороченного до 450 мм ствола и, соответственно, укороченного подствольного магазина, который теперь вмещал только три патрона. Карабины предназначались для кавалерийских частей в Северной Африке. До 1940 года было переделано около 50 тысяч стволов. В войсках это оружие подверглось критике за чрезвычайно сильную отдачу. В 1945 году эти карабины были модифицированы для стрельбы пулей Balle N.

Конструкция

Оружие представляет собой магазинную винтовку с неотъёмным подствольным трубчатым магазином на 8 патронов с подачей за счёт пружины. Запирание продольно-скользящего затвора — за счёт двух боевых упоров в передней части боевой личинки. В закрытом положении стебель рукоятки затвора почти упирается в заднюю стенку выреза ствольной коробки, что считалось дополнительной мерой безопасности при использовании новых мощных патронов.

Ствол длиной 800 мм с четырьмя левосторонними нарезами.

Подача очередного патрона в патронник осуществляется вручную с помощью затвора, который приводит в движение качающийся лоток подавателя. Снаряжение магазина — вручную, по одному, через окно ствольной коробки.

Общую ёмкость винтовки можно довести до десяти патронов: кроме восьми в магазине, ещё один можно вручную положить на лоток подавателя и ещё один — вложить в патронник.

Предохранительное устройство в первой модели было представлено поворотным курком (похожая система применялась в винтовке Мосина). В модели 1893 года от предохранителя отказались вовсе, поскольку на марше винтовка всё равно переносится с заряженным магазином, но пустым патронником.

На правой стороне ствольной коробки установлена отсечка магазина. Во «включённом» положении она препятствует подаче патронов из магазина, превращая винтовку в однозарядную. Предполагалось, что патроны в магазине стрелок должен сохранить на критический момент боя, а до того заряжать оружие «по-старинке» вручную. Такими устройствами оснащались многие винтовки того времени. Однако определить наступление «критического момента» весьма непросто, и потому отсечки довольно быстро вышли из употребления.

Трубчатый подствольный магазин оказался средоточием как преимуществ, так и недостатков винтовки: с одной стороны, такая конструкция позволила создать компактную винтовку при большом боезапасе — практически вдвое больше, чем у большинства образцов своего времени; с другой, магазин приходилось дозаряжать вручную, по одному патрону, и в результате практическая скорострельность «Лебеля» уступала винтовкам с обойменным и тем более пачечным заряжанием.

Ложа винтовки — деревянная, из двух частей. Несмотря на неказистый внешний вид, винтовка оказалась хорошо сбалансирована и обеспечивала быструю и удобную прикладку.

Оружие комплектуется игольчатым четырёхгранным штыком (Épée-Baïonnette Modèle 1886) длиной 52 см (20 дюймов). Форма штыка позволяет легко пробивать кожаные элементы снаряжения и толстую плотную ткань. Во время Первой мировой войны французские солдаты называли этот штык женскими именем «Розали». Бойцы часто укорачивали такие штыки, получая траншейный нож-стилет.

Внешние изображения
	[www.gunsmagazine.com/~gunsma5/guns/wp-content/uploads/2010/12/french10.jpg Крепление штыка]
	[www.gunsmagazine.com/~gunsma5/guns/wp-content/uploads/2010/12/french8.jpg Разновидности штыков к винтовке]

Штык крепился довольно жёстко: выступ под стволом входил в паз рукоятки, а кольцо гарды надевалось на ствол, при этом вырез кольца фиксировался на широкой мушке. Кнопка защёлки располагалась на штыке с левой стороны под гардой.

В ходе войны производились упрощённые версии штыков — с латунными рукоятками (вместо стандартных из нейзильбера) и изменённой формой гарды. В 1916 г. был разработан клинковый штык, обоюдоострый и слегка изогнутый, почти вдвое короче штатного. Однако на вооружение он так и не был принят.

Прицельные приспособления состояли из открытой мушки и ступенчатого прицела, размеченного до 2000 м. С принятием на вооружение остроконечной пули "D" установили новые прицелы, до 2400 м. Если откинуть рамку прицела вперёд, открывается фиксированный прицел на 400 м (которым и пользовались чаще всего).

Снайперские винтовки оснащались оптическими прицелами APX обр. 1916 и 1917 с трёхкратным увеличением.

История службы

Появление винтовки Лебеля заставило другие страны разработать собственные магазинные винтовки под малокалиберный (по меркам того времени) патрон с бездымным порохом. В Германии и Австро-Венгрии такие образцы были приняты на вооружение в 1888 г., в Италии и в России — в 1891 и в Великобритании — в 1895.

Во время Первой мировой войны винтовка зарекомендовала себя как оружие весьма точное, мощное и надёжное, способное выдержать условия окопной войны. Несмотря на все недостатки «Лебеля», французские пехотинцы однозначно предпочитали её винтовке Бертье, в первую очередь из-за более вместительного магазина.

Во время войны на вооружение французской армии поступил дульный гранатомёт типа VB (Viven-Bessieres) обр. 1916 года, выстрел из которого производится с помощью холостого патрона.

После того, как «Лебелями» вооружили пехоту Метрополии, «Бертье» отправляли в колониальные войска и в Иностранный легион. Однако по опыту войны легионеры потребовали перевооружить их на «Лебели», что было в основном выполнено в 1920-х годах (однако на вооружении некоторых подразделений Иностранного легиона винтовки оставались даже после окончания Второй мировой войны).

Излишки винтовок, оставшиеся после демобилизации, продавали за границу — в Польшу, Грецию, Турцию, Болгарию.

После окончания войны необходимость в модернизации патрона и винтовки была очевидной; однако непростое — экономически и политически — послевоенное время во Франции не позволило полностью реализовать эти планы. Образец новой винтовки MAS-36 был готов уже в 1929 году, но лишь в 1936-м её официально приняли на вооружение и до начала войны не успели перевооружить все части, так что войска второй линии встретили войну с «Лебелями».

После начала Великой Отечественной войны вместе с другим оружием иностранного производства винтовки Лебеля поступали на вооружение некоторых подразделений народного ополчения (так, на вооружение батальона народного ополчения Куйбышевского района Москвы вместе с другим вооружением со складов Московского военного округа было передано 168 шт. винтовок Лебеля, в конце 1941 года винтовки Лебеля выдавались Тульскому рабочему полку, причём на каждую винтовку полагалось всего по 5 патронов).

Страны-эксплуатанты

• Франция Франция
• Бельгия Бельгия
• Монако Монако
• Греция - 16 000 шт. винтовок обр. 1886 г. было получено из Франции во время первой мировой войны
• Российская империя Российская империя - во время первой мировой войны из Франции в Российскую империю было продано 86 000 шт. винтовок "лебель" обр. 1886 и 1893 гг., которые поступили на вооружение пехотных и стрелковых полков на Кавказском фронте; кроме того, во время первой мировой войны винтовками "лебель" были вооружены бригады русской армии, воевавшие в составе французской армии на Западном фронте
• Польша
• Турция Турция
• Болгария
• Вторая Испанская Республика
• Третий Рейх - в ходе летней кампании 1940 года в распоряжение немецкого военного командования оказались трофейные французские винтовки и карабины "лебель". После создания осенью 1944 года фольксштурма, 29 ноября 1944 на вооружение батальонов фольксштурма передали 18 154 шт. 8-мм французских винтовок "лебель" обр.1886/93 г., обр. 1907/15 г. и обр. 1916 г.. Винтовки "лебель" обр.1886/93 г. использовались под наименованием Gewehr 301(f), винтовки обр. 1907/15 г. - под наименованием Gewehr 302(f).
• Вьетнам Вьетнам — в начальный период войны во Вьетнаме отмечены случаи использования винтовок "лебель" партизанами НФОЮВ

Ссылки

• [world.guns.ru/rifle/repeating-rifle/fr/lebel-r.html World Guns.ru]

Литература

• Walter, John. [books.google.ru/books?id=Eq2Dnj4sDZIC&dq=M1886/93/27&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Rifles of the World]. — 3rd edition. — Iola, WI: Krause Publications, 2006. — ISBN 9780896892415.

Отрывок, характеризующий Lebel M1886

– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.