Казикумухское ханство

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Казикумухское ханство
Лакское ханство
лакск. Гъазигъумуксса ханлугъ
Лаксса ханлугъ
Ханство
←
1642 — 1860


→
 
→
 
→
Лакский флаг

Казикумухское ханство и другие дагестанские владения на карте Кавказского края (1801-1813)
Столица Кумух
Крупнейшие города Кумух, Хосрех
Язык(и) Лакский
Религия Суннизм
Население лакцы, даргинцы, аварцы, лезгины
Форма правления Монархия
Династия Шамхал-ханы
К:Появились в 1642 годуК:Исчезли в 1860 году

Казикумухское ханство — государственное образование, которое существовало на территории Дагестана после распада Казикумухского шамхальства в 1642 году. Столицей ханства был Кумух. Другой столицей ханства был Хосрех, где правители Кумуха имели свою укрепленную резиденцию.





Государственное устройство

Верховный совет

Политическая система Казикумухского владения не изменилась и осталась прежней со времен шамхальства. Ханство управлялось верховным советом, известным на лакском как «кьатl», а на персидском как «диван», в заседаниях которого участвовали визири, кадии, военачальники и правитель. Органы местного самоуправления составляли джамаат, совет старшин, судья и исполнитель. Полицейские функции исполняла ханская гвардия нукеров[1].

Территория

Государство лаков состояло из одной Лакии с такими территориями как «Ккуллал», «Ури-Мукарки», «Маччайми», «Вицхи», «Гумучи» и «Бартки».

Халклавчи Алибек II

Избрание

После перенесения столицы шамхальства в Тарки, Гази-Кумух управлялся верховным советом[2]. В 1642 году правителем Гази-Кумуха с титулом «халклавчи» был избран Алибек II, сын Тучелава, сын Алибека I, сын Будай-шамхала[3].

Сурхай-хан I

Избрание

В 1700 году лакцы дали своему правителю популярный титул — хан. Совет старшин избрал правителем Сурхай-хана I (1680—1748), сына Гарай-бека, сына Алибека II из рода шамхалов. Сурхай-хан I создал лакское государство[4][5].

Анти-иранское движение

Недовольство населения Ширвана властью персов привело к восстанию. В 1707 году население Джарии и Цахура под предводительством своих старшин напало на Шемаху, резиденцию ширванского правителя. В 1708 году из Кахетии выступили иранские войска под командованием Имам-Кули-хана, которые подавили восстание[6]. В 1710 году Сурхай-хан I сформировал Газикумухскую армию.

Нападение на Ширван

В 1721 году 21 июля, Сурхай-хан I и Хаджи-Давуд совершили нашествие на Шемаху, важнейший торгово-экономический центр в Ширване. С помощью местных суннитов дагестанцы овладели Шемахой. Англичанин Д. Хонвой писал, что «город был разграблен»[7].

Поход Петра I

В 1722 году в Дагестан вступила 112-тысячная армия Петра I. Сурхай-хан I во главе Газикумухской армии выступил против Петра I, но вооружённого столкновения не произошло[8]. Полковник А. К. Комаров писал: «12 сентября 1723 года шахом Тахмаспом России был уступлен весь прикаспийский край от Астрабада до Сулака, но Кази-Кумух не вошел сюда. Значение Кази-Кумуха достигло высокой степени в Дагестане».

В 1724 году Сурхай-хан I отказался признать Стамбульский договор, согласно которому Ширван переходил от Персии к Турции. Сурхай-хан I требовал у Турции передачи Ширвана под свои владения. Турция отказала, но позднее передала Ширван Сурхай-хану I[9].

Управление Ширваном

В 1725 году (по другой версии в 1728) Турция издала фирман, согласно которому Сурхай-хан I считался правителем Ширвана. Согласно Буткову, Сурхай-хан I не подчинялся Турции, «так как понимал свою силу»[10]. Сурхай-хан I, получив титул хана Ширванского и Газикумухского, сделал Шемаху своей резиденцией, строил крепости, дороги и открывал школы[11].

Гусейнов писал: «Еще в июле 1730 года Надир предложил Сурхаю должность вассального Ирану наместника Шемахи. Сурхай-хан I отказался»[12]. В 1733 году Надир, как главнокомандующий персидских войск, разбил турецкую армию близ Багдада. Был заключён Багдадский договор, по которому Турция передавала Персии свои провинции, среди которых числился Ширван[13].

Генерал Надир послал своего курьера к Сурхай-хану I, управлявшему Ширваном, требуя, чтоб он покинул Ширван[14]. Сурхай-хан I написал Надиру письмо, сообщая, что Ширван был завоёван силою дагестанских мечей, а не преподнесён Турцией ему в подарок, и что ни Султан Турции, ни Ахмед Багдадский и другие не имеют никакого права требовать от него сдачи этой территории[15][16]. Сурхай-хан I в своей политики отражал волю дагестанцев и ширванцев, которые были против власти персов[17]. О тяжёлых условиях жизни населения, подвластного Ирану в Закавказье, писал ещё Есаи Хасан Джалалян: «Слишком тяжело было ярмо и переносить его было невозможно».

Первое вторжение

В 1734 году 17 августа генерал Надир, выступив в нескольких направлениях, захватил Шемаху, Хачмас, Кабалу и Дербент. Войско Сурхай-хана I сошлось с Надиром в Деве-батане, недалеко от Кабалы, где горцы и турки потерпели поражение от мощной артиллерии противника[11]. Продвигаясь далее, артиллерия Надира три дня штурмовала позиции Сурхай-хана I у реки Койсу и прибыла в Кази-Кумух. Генерал-аншеф В. Я. Левашов писал, что «от великой пушечной стрельбы Сурхай устоять не мог». Сурхай-хан I отступил в Андалал. Надир затем направился против Абдулла-паши, стоявшего с турецкими войсками близь Еревана.

Крымский хан Каплан-Гирей по приказу турецкого султана сместил Хасбулат-шамхала и назначил новым шамхалом Эльдар-бека Казанищского, союзника Сурхай-хана I. Эти события послужили поводом для второго похода Надира в Дагестан.

Второе вторжение

В ноябре 1735 года Надир с боями захватил Джарию, Дербент, Табасаран и Кюру. В декабре Надир двинулся на Маджалис. «Акушинцы упорно защищались, но были разбиты», отмечал Бакиханов. Персидские войска осадили крепость Кала-корейш и вынудили уцмия сложить оружие[18][19].

Надир затем направился со своим войском в Кази-Кумух. Сурхай-хан I укрепился в ущелье недалеко от Кази-Кумуха, где произошло сражение 30 тыс. войска Надира с 10 тыс. отрядом Сурхай-хана I. «Земля была окрашена кровью как Джейхун», писал иранский историк Мухаммед Казим[20]. Историк Джонс писал: «яростное море армии завоевателя устремило свои волны на обиталища и поля Кумуха, а владения всех жителей этого места были опустошены»[21]. Сурхай-хан I отступил в Андалал. Надир, разграбив аулы лаков, отказался от похода в Андалал[22][23].

Российская военная администрация на Северном Кавказе сообщала о строительстве уцмием Ахмед-ханом и Сурхай-ханом I десяти каменных укреплений, оснащённых пушками[24][25][26]. И. Калушкин при персидском дворе сообщал в сенат в Москве, что «Сурхай-хан опустошил Дербентскую крепость, разбив войско Мехти-хана, напал на старую Шемаху»[27].

Надир назначил Ибрагим-хана верховным правителем Ширвана и Дагестана. Ибрагим-хан подчинил своей власти Ширван, затем пригласил дагестанских правителей на встречу, но они отказались. В 1738 году во время сбора налогов население Джарии восстало против персов. Против джарцев выступил Ибрагим-хан с шахским войском. На помощь джарцам пришли дагестанцы, которые нанесли поражение шахским войскам Ибрагим-хана[28].

Третье вторжение

2 июля 1741 года Надир-шах во главе 100-тысячной армии вторгся в Дагестан и заявил: «Я взял под свою власть Индустан, земли Турана и Ирана. А теперь я пожелал с огромным и бесчисленным войском захватить царство Кумух». Историограф шаха Мирза-Мехти Астарабади писал: «Знамёна, которые покорили мир, покидают Иран и продвигаются в Дагестан»[29].

Персы приняли сильные бои в Башлы, Бедюке, Табасаране, Кайтаге и Дженгутае[30]. Первая колонна персов во главе с Надир-шахом понесла в южном Дагестане большие потери. Мухаммед Казим, историк Надир-шаха, писал, что «в течение двух часов отряды Сурхая не прекращали огня из ружей, и все 20 тысяч хорасанских и туркестанских стрелков Надира покинули этот мир», за что Надир-шах казнил некоторых своих военачальников. В середине августа Сурхай-хан I отступил в Газикумухскую крепость, но через неделю сдался[31]. Муртазали-бек и Мухаммад-бек с 5-тысячным войском ушли в Андалал для организации нового сопротивления.

Муртазали-хан

Избрание

С пленением Сурхай-хана I, его сын Муртазали-бек стал ханом Кази-Кумуха и взял на себя функции предводителя армии. Муртазали-хан был женат на дочери Мухаммад-кадия Согратлинского[2].

Андалалская битва

В 1741 году в конце августа Надир-шах подошёл к территории Андалала. Согратль стал военным центром дагестанцев. Муртазали-хан во главе отряда укрепился в Андалале[32]. В тяжелых боях прошли четыре дня и четыре ночи. Колонна Надир-шаха была разбита под Согратлем, Мегебом, Чохом и Обохом.

Победа над персами

На плато Турчидага 12 сентября развернулось решающее сражение, где пала большая часть персидского войска. В Аймакинском ущелье дагестанцы также нанесли поражение второй колонне шахских войск, шедшей из Дженгутая. Французский дипломат в Петербурге маркиз де ла Шетарди писал: «Поражение было тем более значительно, что Надир-шах дал заманить себя в ловушку и попал в ущелье, где скрытые с двух сторон войска произвели ужасную резню над большей частью его армии». Ночью 28 сентября шах отступил, потеряв убитыми около 40 тысяч персов, по мнению И. Калушкина.

Муртазали-хан преследовал отступающих персов вплоть до Дербента. Калушкин сообщал, что «шаха так жестоко били, что его самого принуждали троекратно к обороне назад оборачиваться»[33][34]. Как сообщалось: «В Стамбуле давали салюты. В Петербурге не могли скрыть радость и облегчение»[35].

Мухаммад-хан

Избрание

В 1743 году на престол Газикумухского государства взошёл Мухаммад-бек, сын Сурхай-хана I. К Мухаммад-хану из Турции прибыл Сам-Мирза II, «чудом спасшийся сефевидский принц». Мухаммад-хан решил завладеть Ширваном и помочь Сам-Мирзе достичь трона Персии. Турция обещала поддержать его, как писал турецкий министр: «Когда упомянутый принц утвердится на похищенном престоле своих предков, тогда он уступит бывшие прежде всего в составе нашего государства области Шемахинскую, Ширванскую, Ганджинскую, Тифлисскую и Эриванскую»[36][37].

Захват Ширвана

В конце 1743 года Мухаммад-хан Газикумухский, создав армию дагестанцев, завладел Курахом, Дербентом и Шабраном, которые были под властью Персии. Абдал Гани-хан Афганский, полководец Надира, который защищал крепость Шабран, был убит. Мухаммад-хан двинулся дальше и занял город Ахсу, новую столицу Ширвана. В течение 1743-1745 годов Мухаммад-хан управлял Ширваном. В 1745 году сын Надир-шаха, Насрулла-мирза пошёл с шахским войском на Мухаммад-хана в окрестностях Ахсу. Мухаммад-хан был ранен в этом бою и позднее вернулся в Гази-кумух. Шахские войска заново заняли Дербент и Кюру.

Весной 1747 года Мухаммад-хан с союзниками завладел Курахом, Дербентом и Кубой. Гаджиев В. Г. писал, что в 1747 году «шах решил во что бы то ни стало наказать Мухаммад‑хана. Но вскоре в результате дворцового переворота Надир сам был убит»[38][39]. В 1748 году умер Сурхай-хан I.

Вскоре Курах, Дербент, Куба и Шемаха, были захвачены Фатали-ханом. В это время Эльдар-бек и Шахмардан-бек Газикумухские в результате ссоры с Мухаммад-ханом перешли к Фатали-хану. Мухаммад-хан оказывал предпочтение Сурхай-беку, рождённому от дочери Абдал Гани‑хана. В последующие годы Фатали-хан оказался в конфликте с Кайтагским уцмием, Аварским нуцалом и ханом Кази-Кумуха. В 1774 году дагестанцы совершили нападение на Кубинское ханство. Большое сражение произошло на Гевдушинской долине, где Фатали-хан был разбит и отступил в город Сальян[40].

Вторжение России

Россия, получив обращение Фатали-хана, начала боевые действия против дагестанцев. Сообщалось, что Фатали-хан отправил посла в Кизляр к генералу И. Ф. Медему и «прибегнул под защиту и покровительство российское»[41]. В 1775 году 4 марта, генерал Фридрих Медем перешёл Терек и овладел Дербентом, Курахом и Кубой. Уцмий Эмир-Гамза отступил из Дербента в Кайтаг, а Мухаммад-хан из Кубы в Гази-Кумух. В 1776 году русские войска были отозваны из Дагестана ввиду того, что «Фатали-хан примирился с Кайтагским уцмием, Газикумухским ханом и владетелем Табасарана». В 1789 году умер Мухаммад-хан. Правителем Гази-Кумуха был избран Сурхай-бек, сын Мухаммад-хана.

Сурхай-хан II

Личность

Али Каяев писал: «Сурхай-хан II был алимом, хафизом, знавшим Коран наизусть. Он реставрировал три мечети в Кумухе: Бурхай мечеть, мечеть Кадия и пятничную мечеть». Мечеть в Тпиге также была отреставрированна Сурхаем. Ван Гален офицер и очевидец писал о Сурхае: «Это был человек примечательный наружности. Он был высокого роста и вид имел особенно под старость, грозный. В горах он славился обширной учёностью в мусульманском духе, а по древности рода и большими связями во всем Дагестане пользовался уважением у всех соседних народов».

Сурхай-хан II не позволил своему племяннику Аслан-беку, сыну Шахмардан-бека, унаследовать Курах. Аслан-бек бежал и позднее стал искать поддержки русских. К 1795 году Сурхай-хан II был влиятельным ханом в Дагестане с войском до 25 тыс. человек. Во владении Сурхай-хана II (1789—1820 гг.) насчитывалось 48 900 человек мужского пола[42].

Союзные отношения

С конца XVIII века разгорелся кавказский конфликт, в котором участвовали Иран, Турция и Россия. Турецкий султан послал своих эмиссаров к правителям Лакии и Аварии с предложением заключить союз. Сурхай-хан II стал союзником Турции, несмотря на то, что его приближённые отговаривали его от этого[43]. Причиной этому, вероятно, было то, что азербайджанцы, начиная с 1775 г., в союзе с русскими стремились к захвату территорий Южного Дагестана. Правитель Аварии был вынужден вести переговоры с Россией относительно Грузии.

Военные действия

В 1796 году Екатерина II отправила генерал-аншефа Зубова, который захватил Кубу и Дербент[44]. В этом году Сурхай-хан II напал на генерала Булгакова в деревне Алпан. После смерти Екатерины II русские войска вышли из южного Дагестана[45].

Али Каяев писал, что в 1797 году Сурхай-хан II дал крупные сражения в Карачаево-Черкесии. В ночь с 22 октября 1803 года Сурхай-хан II с войском 3 тыс. дагестан­цев перешёл Алазань и напал на кабардинский батальон тифлисского полка, под командованием генерал-майора Гулякова, который отразил нападение. Гордин Я. А. писал, что «Сурхай-хан есть один из храбрейших и сильнейших лезгинских владельцев в Дагестане»[46][47].

15 декабря 1811 года генералы Гурьев и Хатунцев осадили крепость Курах, где находился Сурхай-хан II. В полночь башня под огнём пушек рухнула. Курах был взят. Сурхай-хан II отступил в Хосрех. Генерал Хантунцев поручил управление Курахом Аслан-беку, сыну Шахмардан-бека[48]. В 1812 году Хантунцев напал на Хосрех, откуда после боя с газикумухской армией он отступил.

В мае 1813 года Сурхай-хан II напал на Курахский гарнизон, но был отбит Аслан-беком и вернулся в Кази-Кумух. Сурхай-хан II передал управление ханством сыну Муртазали-беку, а сам уехал в Тебриз к шаху Абас-Мирзе. Сурхай-хан II не смог склонить шаха на свою сторону. Муртазали-бек формально вступил в российское подданство и заручился поддержкой народа, который был изнурён длительной войной. Сурхай-хан, вернувшись из Тебриза, устранил Муртазали-бека от власти. В 1816 году главноуправляющим кавказских территорий был назначен генерал Ермолов[49].

В 1818 году Кази-Кумух, Авария, Мехтула, Табасарань и Акуша заключили между собой союз против Ермолова[50]. В 1819 году 19 октября Сурхай-хан II с 3 тысячами ополченцев напал на Чирахский гарнизон, но после боя приказал отступить. Генерал-майор Вреде восстановил опорные пункты царских войск в Бедюке, Риче и Чираге, для охраны от нападений Сурхай-хана II.

Сурхай-хан II четыре раза присягал русским, но отказывался подписывать царский трактат, и его присяги, возможно, носили условный характер. В период правления Сурхай-хана II происходили Русско-персидская война 1796 г., Русско-персидская война 1804—1813 гг., Русско-турецкая война 1806—1812 гг. и Русско-персидская война 1826—1828 гг.

Захват Гази-Кумуха

В 1820 году генерал Ермолов решил захватить Гази-Кумух прямой атакой. Решающее сражение произошло 12 июня у села Хосрех, где Сурхай-хан II и его сыновья прочно укрепились. Генерал Мадатов подступил к Хосреху и артиллерийским огнём преодолел оборону горцев[51]. После взятия Хосреха, Мадатов без боя занял Гази-Кумух. В 1820 году после 24 лет войны Сурхай-хана II, Газикумухское ханство было завоёвано Российской империей[52]. Ермолов сказал по взятию Гази-Кумуха: «войска русские в первый раз появились в местах сих». Впоследствии Сурхай-хан II переправился в Персию к Фетх-Али-шаху.

Сурхай-хан II дал десятки сражений, из них наиболее крупные в Тифлисе, Хосрехе, Чирахе, Курахе, Картухе, Алазани, Кубе, Ахалцихе, Ахалкалаке, Картли, Кахетии, Карсе, Ардагане и Эрзуруме, у крепости Сурхайли в Черкессии, при падении Гянджи и при осаде Еревана[2].

Аслан-хан

В 1820 году российские власти назначили Аслан-бека правителем Гази-Кумуха. Кюра как самостоятельное ханство была отделена от Гази-Кумуха. В 1826 году Сурхай-хан II вернулся из Персии. В 1827 году Сурхай-хан II умер в Согратле в возрасте 83 лет. Нух-бек покинул Дагестан и переселился в Турцию, где он умер в 1828 году.

Оказавшись в составе России, горцы столкнулись с аппаратом феодально-крепостнического государства и с тяжелым налоговым бременем. Царское управление ужесточило эксплуатацию узденей. Аслан-хан не раз запрещал передвижение царских войск через Курах и Гази-Кумух, что приводило к разорению местного населения. Такая ситуация вызвала народное восстание.

Лакцами были такие политические деятели Кавказской войны, как Хаджи-Яхья, Мухаммад-Эфенди Гуйминский, Башир-бек и Бук-Мухаммад (наибы имама Шамиля). Прямым потомком Газикумухских ханов был Мухаммад-Амин (Имам Абхазии и Черкесии 1848—1859 гг.). В 1834 году Аслан-хан был временно назначен правителем Хунзаха. Мать Аслан-хана, Аймесей, была сестрой Умма-хана Аварского. Аслан-хан оставался правителем Гази-Кумуха и Кураха, и по требованию снабжал русскую армию продовольствием[53].

Нуцал Ага-хан

В 1836 году правителем Гази-Кумуха стал Нуцал Ага-бек, старший сын Аслан-хана. Нуцал Ага-хан приехал на похороны отца законным ханом, назначенным русским царем. В Кюринском ханстве правил Гарун-бек, сын Тагир-бека, брат Аслан-хана. В августе этого же года Нуцал Ага-хан умер.

Мухаммад Мирза-хан

В 1836 году Мухаммад Мирза-хан был назначен Газикумухским ханом. Мухаммад Мирза-хан получил чин полковника и инвеститурную грамоту от русского царя. В 1838 году Мухаммад Мирза-хан умер.

Умму Кулсум-бике

1838 году правителем Гази-Кумуха стала Умму Кулсум-бике. Старая ханша почти два года сидела взаперти с преданными людьми. Представители Газикумухского духовенства явились к Умму Кулсум-бике и от имеми народа просили её взяться зa государственные дела, предлагая ей в помощники Махмуд-бека, племянника Аслан-хана.

Хаджи-Яхья Газикумухский бежал к имаму Шамилю и стал одним из его наибов. Хаджи-Яхья начал вести переговоры с Махмуд-беком об оказании помощи имаму Шамилю. В русском документе того времени говорится: «Махмуд-бек и Гарун-бек вовлекли всех постепенно в теснейшие связи с Шамилем». Прушановский писал: «если кто-то был ограблен Шамилём, то достаточно было обратиться к Махмуд-беку и потерянное было всегда возвращаемо»[54].

В 1841 году Хаджи-Яхья захватил Газикумухскую крепость и ненадолго присоединил лакские земли к имамату. В Гази-Кумух прибыл имам Шамиль. Находившиеся в Гази-Кумухе Махмуд-бек и его брат Гарун-бек, правитель Кюры, объявили себя союзниками имама Шамиля[55].

Абдурахман-хан

В 1841 году правителем Гази-Кумуха был избран Абдурахман-бек. Абдурахман-хан женился на дочери Нуцал Ага-хана, Шамай-бике. В 1842 году управление Кюринским ханством было поручено Юсуф-беку, брату Гарун-бека. В 1844 году Шамиль занимает сёла Ницовкра, Дучи, Тулизма, Кулушац и Чуртах[56].

Летом 1847 года из Петербурга в Гази-Кумух приехал Аглар-бек, младший брат Абдурахман-хана, в чине штаб-ротмистра гвардии русской армии. Аглар-бек с юных лет находился в Петербурге в качестве заложника.

Аглар-хан

В 1847 году правителем Гази-Кумуха стал Аглар-бек. Хаджи-Яхья потерпел поражение от Аглар-хана в бою за Шовкра[57]. В 1852 году предводитель лакских мухаджиров, наиб Бук-Мухаммад Газикумухский был убит на поле битвы. Он был похоронен на кладбище шахидов Кырхляр под Дербентом. На знамени Бук-Мухаммада Газикумухского, захваченном царскими войсками, была вышита надпись: «Не теряй смелости. Отнесись равнодушно к опасностям войны. Никто не умрет ранее предусмотренного часа смерти». В 1857 году при попытке сподвижников Шамиля овладеть Гази-Кумухом, Аглар-хан разбил отряды Омара Салтинского на реке Койсу.

В 1859 году, со смертью Аглар-хана, Газикумухское ханство было ликвидировано «за отсутствием наследника», хотя таковые в ханском роду были, начиная с прямого наследника, Джафар-бека, сына Аглар-хана, который был ещё несовершеннолетним. В 1860 году был создан Казикумухский округ и управление поручено русскому штабс-офицеру[58].

Джафар-хан

В 1877 году во время восстания в Чечне и Дагестане Джафар-хан стал правителем независимого Гази-Кумуха и, собрав армию из лакцев, агулов, лезгин-кюринцев, табасаранцев, рутульцев и аварцев, принял решение захватить Дербент, но, не дойдя до него, узнал о поражении горцев в Леваши и других районах. Джафар-хан свернул с дербентской дороги и направился в Кайтаг[2].

Напишите отзыв о статье "Казикумухское ханство"

Примечания

  1. ↑ Ильяс Каяев. Казикумухское шамхальство (XVII в.). Настоящее время, 2008, № 39, 3 октября.
  2. ↑ 1 2 3 4 Казикумухские и кюринские ханы. ССКГ. Вып. II. СПб. 1868.
  3. ↑ Каяев А. Материалы по истории лаков Рукописный фонд ИЯЛ Даг. фил. АН СССР. Д. 1649. Л. 5-6. С. 22-23.
  4. ↑ С. Габиев. Лаки — Их прошлое и быт. СМОМПК. Тифлис. 1906. Вып. ХХХVI. С. 20-22.
  5. ↑ См. ССКХ. С. 8.
  6. ↑ Имам-Кули-хан (Давид II 1703—1722) — кахетинский царь, сын Ираклия I (Назар-Али-хана).
  7. ↑ Д. Ханвой. Исторический обзор британской торговли на Каспийском море. — Лондон. 1762. Т. II. С. 146.
  8. ↑ См. Н. Д. Миклухо-Маклай. Указ. соч. С.141.
  9. ↑ А. В. Комаров. Казикумухские и кюринские ханы. — ССКТ, Тифлис. 1869. вып. 11.
  10. ↑ См. П. Г. Бутков. С. 99.
  11. ↑ 1 2 А. К. Бакиханов. Гюлистан и Ирам. — Баку, 1991. Период четвёртый.
  12. ↑ Исмей-Гаджи Гусейнов. Лаки в истории Дагестана (VI—XX века). Кавказский Узел / Энциклопедия.
  13. ↑ Гасан-Эфенди Алкадари писал: «в 1733 году был заключен мир между Персией и Турцией, причем Ширван, Грузия и Армения были возвращены Персии».
  14. ↑ А. К. Бакиханов. Указ. раб. С. 113.
  15. ↑ В. Джонс. История Надиршаха. — Лондон, 1770. С. 196.
  16. ↑ Сурхай-хан I отказался признавать власть Надира в 1734 г. См. Алиев Ф. М. Антииранские выступления, с. 107—108.
  17. ↑ Сурхай-хан I «бросил вызов самому Надир-шаху» (проф. В. Ф. Минорский), «приложил много энергии к тому, чтобы объединить дагестанские народы» (проф. Р. М. Магомедов), «обстоятельства сложились так, что с этого момента Сурхай-хан Казикумухский стал одной из важнейших фигур в борьбе против иранского завоевателя» (проф. В. Н. Левиатов).
  18. ↑ А. О. Муртазаев. Кайтагское уцмийство в системе политических структур Дагестана в XVIII — начале XIX в. Махачкала, 2007 С. 36.
  19. ↑ Н. А. Сотавов. Северный Кавказ в кавказской политике России, Ирана и Турции в первой половине XVIII в. Махачкала, 1989 20. Л. 94.
  20. ↑ Мухаммед Казим. Намейи Аламарайи Надири. Т. 2, с. 283.
  21. ↑ В. Джонс. Указ. соч. С. 198.
  22. ↑ В записи Халила Согратлинского говорится: «Иранский шах, которого называли Тахмаз-хан, пришел в Дагестан с бесчисленными полками и захватил город Гумук (Кумух). После этого он пришел ещё раз, вторично захватил этот город, а также его окрестности».
  23. ↑ Хроника войн Джара в XVIII столетии. Баку, 1931. С. 84.
  24. ↑ ГУ «ЦГА РД». Ф. 379. Канцелярия коменданта г. Кизляра. Оп. 1. Д. 17. С. 153.
  25. ↑ А. Н. Козлова. Страница истории освободительной борьбы народов Дагестана // Страны и народы Востока. М., 1976. Вып. 18. С. 92.
  26. ↑ А. Н. Козлова. Намейи-оламарайи Надири Мухаммад-Казима о первом этапе похода Надир-шаха на Табасаран // Освободительная борьба народов Дагестана в эпоху средневековья. Махачкала, 1986 С. 120
  27. ↑ В. Г. Гаджиев Разгром Надир-шаха в Дагестане. Махачкала, 1996. С. 28.
  28. ↑ АВПР Ф. Сношения России с Персией. 1741 г. Д. № 7. Л. 77.
  29. ↑ В. Г. Гаджиев. Указ. соч. С. 132
  30. ↑ Б. Г. Алиев. Даргинцы в борьбе с Надир-шахом. С. 36-37.
  31. ↑ Там же, Д. № 7. Л. 209.
  32. ↑ Сын Сурхай-хана «Муртазали значительно пополнив свою конницу, обратился за военной помощью к своему дяде по матери — аварскому хану» (См. В. Г. Гаджиев. С. 252).
  33. ↑ АВПР. д. 7. Л. 390, 411, 412.
  34. ↑ Рукописный фонд ИИЯЛ Дат. филиала АН СССР. Д. 1302, л. 7.
  35. ↑ АВПР. Л. 391.
  36. ↑ АКАК. — Тифлис, 1869. Т. II, с. 1081—1082.
  37. ↑ К. З. Ашрафян. Антифеодальные движения в империи Надир-шаха Афшара (1736—1747). — М. 1953. Т. VIII. С. 166—204.
  38. ↑ В. Г. Гаджиев. Разгром Надир‑шаха в Дагестане. — Махачкала, 1996.
  39. ↑ P. M. Магомедов. История Дагестана. — Махачкала, 1968.
  40. ↑ См. Г. Б. Абдуллаев, сс. 272, 523—525.
  41. ↑ Броневский С., т. II, ч. 333; Бутков П. Г., ч. III, с. 138.
  42. ↑ См. Бутков, укз. рб.
  43. ↑ Дубровин Н., т. III, с. 161
  44. ↑ См. П. Г. Бутков, ч. II, с. 372, 380, 386.
  45. ↑ П. Г. Бутков, ч. II, с. 402.
  46. ↑ Я. А. Гордин. Кавказ: земля и кровь. (Россия в Кавказской войне XIX века). — 2000.
  47. ↑ Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссиею: В 12 т. / Под ред. А. Д. Берже. Т. III. Тифлис, 1869. 3, с. 384.
  48. ↑ У Шахмардан-бека (умер в 1789 г.), управлявшего Курахом, осталось пять сыновей: Тагир-бек, Омар-бек, Аслан-бек, Гасан Ага-бек и Фатали-бек.
  49. ↑ Р. А. Фадеев. Шестьдесят лет Кавказской войны. — Тифлис, 1860. — С. 15.
  50. ↑ АКАК. Тифлис, 1875. Т. 6. Ч. 2. С. 59.
  51. ↑ История Апшеронского полка. 1700—1892 гг. / Сост. Л. Богусловский. СПб., 1892. Т. 1. С. 362—364.
  52. ↑ В. А. Потто. Поход в Кази-Кумык 1820 года. Изд. 2-е. СПб., 1903.
  53. ↑ ССОКГ Вып. II. С. 33.
  54. ↑ Прушановский. Выписка из путевого журнала. КС. Т. XXIII. С. 48-49.
  55. ↑ АКАК. Т. IX. С. 369.
  56. ↑ АКАК. Том. X. С. 730.
  57. ↑ СМОМПК. ХХХVI. отд. I. С. 79-87.
  58. ↑ Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 846. Оп. 16. Д. 6468. Л. 6.

См. также

Каганаты
Россия и Украина
Передняя Азия
Центральная Азия

Отрывок, характеризующий Казикумухское ханство

– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Казикумухское_ханство&oldid=81422828»