U-4 (1935)
Поделись знанием:
U-4 (1935)U-4 (1935)
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
| U-4 | ||
|---|---|---|
| ||
| Церемония принятия в состав флота с U-1 по U-6 | ||
| Государство флага |  Третий рейх
| |
| Порт приписки | Готенхафен | |
| Спуск на воду | 31 июля 1935 года | |
| Выведен из состава флота | 1 августа 1944 года | |
| Современный статус | разделана на металл | |
| Основные характеристики | ||
| Тип корабля | малая ДПЛ | |
| Обозначение проекта | IIA | |
| Скорость (надводная) | 13 узлов | |
| Скорость (подводная) | 6,9 узла | |
| Предельная глубина погружения | 150 м | |
| Экипаж | 25 человек | |
| Стоимость | 1500000 Рейхсмарок | |
| Размеры | ||
| Водоизмещение надводное | 254 т | |
| Длина наибольшая (по КВЛ) | 40,9 м | |
| Ширина корпуса наиб. | 4,08 м | |
| Высота | 8,6 м | |
| Средняя осадка (по КВЛ) | 3,83 м | |
| Вооружение | ||
| Артиллерия | 1 x 2 cm/65 C/30 (1000 снарядов) | |
| Торпедно- минное вооружение |
3 TA, 5 торпед или 18 мин (по другим данным 12 мин типа ТМА) | |
U-4 — малая U-boat типа IIA, времён Второй мировой войны. Заказ на постройку был отдан 2 февраля 1935 года. Лодка была заложена на верфи судостроительной компании Deutsche Werke, Киль 11 февраля 1935 года под заводским номером 239. Спущена на воду 31 июля 1935 года. 17 августа 1935 года принята на вооружение и под командованием Ханнеса Вейнгертнера вошла в состав Unterseebootsschulflottille.[1]
Содержание
История службы
Совершила четыре боевых похода, в которых потопила три судна, суммарным тоннажом 5 133 брт и британскую подводную лодку HMS Thistle (N24), вчетверо бо́льшую по размерам, чем U-4 (1 090 тонн против 254 тонн). Остальное время использовалась как учебная лодка. 1 июля 1944 года переведена в 21 учебную флотилию. Выведена из состава флота 1 августа 1944 года в Готенхафене. Разделана на металл в 1945 году.
Первый и второй походы
Первый и второй походы
4 сентября 1939 года U-4 вышла из Вильгельмсхафен в свой первый патруль в результате начала войны. Из-за своих малых размеров её дальности хватило пройти до юга Норвегии, в Северное море к западу от Дании и вдоль побережья Голландии, завершив безуспешный поход 14 сентября.[2]
Через несколько дней, 19 сентября 1939 года, U-4 отправилась во второй поход с приказом контролировать контрабанду грузов, направляющихся в Британию на нейтральных судах в Скагеррак. Этот поход принес гораздо лучшие результаты: за девять дней она остановила 18 кораблей, потопив три из них.
- В 23:00 22 сентября 1939 года примерно в 5 милях (8км) к югу от Арендал было остановлено и досмотрено грузовое судно Martti-Ragnar (под командованием Дж. Содерблома). Так как было обнаружено, что судно перевозит контрабанду, в 00:15 23 сентября были инициированы подрывные заряды, и в течение двух часов судно затонуло. Команда покинула судно на спасательных шлюпкаx, которые были отбуксированы субмариной в сторону берега, где они и были подобраны двумя рыбацкими лодками, а в 7:30 высажены на берег в Арендал.
- В 11:20 23 сентября 1939 года ситуация повторилась с нейтральным грузовым судном Walma, которое так же было остановлено и досмотрено. После того, как немцы убедились в том, что судно перевозит груз в Англию, оно было так же подготовлено к затоплению. В 15:35 заряды сдетонировали, и за 40 минут судно ушло на дно в 10 милях (17км) к юго-западу от Смёген, Швеция. U-boat вновь отбуксировала две шлюпки ближе к побережью Швеции, где они и были подобраны шведским рыболовным судном Zephyr.
- В 10:37 24 сентября 1939 года нейтральное грузовое судно Getrud Bratt (под помандованием Е. К. Ёнссона) было остановлено U-4 двумя предупредительными выстрелами перед носом. После досмотра команде было приказано покинуть судно в течение 15 минут, по причине перевозки контрабанды. Так как на U-boat не осталось подрывных зарядов, ей пришлось использовать торпеды, однако первые две G7a прошли мимо. Третья G7a попала в цель, потопив Gertrud Bratt в 12 милях (20км) к юго-востоку от Йомфруланд, Норвегия. Как позднее сообщил экипаж судна, U-boat пообещала отбуксировать их к ближайшему берегу, однако, завидев пролетавший самолет, ушла, оставив их без помощи. Шлюпки, впрочем, в тот же день были обнаружены норвежским таможенным крейсером T-II и отбуксированы в Лангесунд, Норвегия.
29 сентября 1939 года U-4 закончила поход, прибыв в Киль.[3]
Третий и четвёртый походы
Третий и четвёртый походы
Последние два похода проходили для U-4 под знаком операции «Везерюбунг».
Первый поход (третий суммарно), имевший место с 16 марта по 29 марта 1940 года был безуспешен, и лодка пришла в Вильгельмсхафен без каких либо побед.[4]
Выйдя 4 апреля 1940 года свой четвёртый поход, U-4 совместно с U-1 составила Четвёртую Группу. Именно во время этого похода субмарина потопила свою гораздо бо́льшую британскую противницу HMS Thistle (N24). В 17:05 9 апреля HMS Thistle (N24) атаковала U-4 залпом из 4 торпед, однако промахнулась, дав U-boat шанс уклониться, погрузившись, после того как одна из торпед прошла всего в 10 метрах перед носом лодки. Несколькими часами позже U-4 обнаружила британскую субмарину в надводном положении, заряжающую аккумуляторные батареи, и, в 02:13 10 апреля воспользовалась предоставившимся шансом, выпустив две торпеды по застигнутой врасплох противнице. G7a прошла мимо, однако G7e попала точно в цель, потопив её вместе со всеми 53 членами экипажа.
14 апреля 1940 года U-4 успешно возвратилась в Вильгельмсхафен из своего последнего похода.[5]
Балтика
После оккупации Норвегии стало особенно ясно, что U-4 и её сёстры не способны серьезно противостоять противнику ни по вооружению, ни по ходу, равно как и неспособны к несению службы в сколь-нибудь отдалённых зонах, и недостаточно маневренны для охоты на грузоперевозки союзников. В результате, 1 июля 1940 года все лодки были переведены в 21-ю флотилию, где и прослужили до 1944 года в качестве учебных судов в Балтийском море. Хотя некоторые из её сестер позднее и поучаствовали в действиях против Советского Союза, U-4 этого не довелось.
Судьба
U-4 была исключена из состава флота 1 августа 1944 года в Готенхафене. 19 мая 1945 года была захвачена Великобританией и в том же году разделана на металл.
Командиры
- 17 августа 1935 года — 29 сентября 1937 года — капитан-лейтенант Ханнес Вайнгертнер (нем. Kapitänleutnant Hannes Weingärtner)
- 30 сентября 1937 года — 28 октября 1938 года — капитан-лейтенант Ганс-Вильгельм фон Дрески (нем. Kapitänleutnant Hans-Wilhelm von Dresky)
- 29 октября 1938 года — 16 января 1940 года — обер-лейтенант (с 1 октября 1939 года капитан-лейтенант) Харро фон Клот-Хейденфельдт (нем. Oberleutnant Harro von Klot-Heydenfeldt)
- 17 января 1940 года — 7 июня 1940 года — обер-лейтенант цур зее Ганс-Петер Хинш (нем. Oberleutnant zur See Hans-Peter Hinsch)
- 8 июня 1940 года — 28 июля 1940 года — обер-лейтенант цур зее Гейнц-Отто Шультце нем. Oberleutnant zur See Heinz-Otto Schultze) (Кавалер Рыцарского Железного креста)
- 29 июля 1940 года — 2 февраля 1941 года — обер-лейтенант цур зее Ганс-Юрген Цетцше (нем. Oberleutnant zur See Hans-Jürgen Zetzsche)
- 3 февраля 1941 года — 8 декабря 1941 года — обер-лейтенант цур зее Хинрих-Оскар Бернбек (нем. Oberleutnant zur See Hinrich-Oscar Bernbeck)
- 9 декабря 1941 года — 15 июня 1942 года — обер-лейтенант цур зее Вольфганг Леймкюлер (нем. Oberleutnant zur See Wolfgang Leimkühler)
- 16 июня 1942 года — 23 января 1943 года — лейтенант цур зее Фридрих-Вильгельм Мариенфельд (нем. Leutnant zur See Friedrich-Wilhelm Marienfeld)
- 24 января 1943 года — 31 мая 1943 года — лейтенант цур зее Иоахим Дюппе (нем. Leutnant zur See Joachim Düppe)
- 1 июня 1943 года — 22 августа 1943 года — обер-лейтенант цур зее Пауль Зандер (нем. Oberleutnant zur See Paul Sander)
- 23 августа 1943 года — май 1944 года — обер-лейтенант цур зее Герберт Мумм (нем. Oberleutnant zur See Herbert Mumm)
- май 1944 года — 9 июля 1944 года — обер-лейтенант цур зее Хуберт Ригер (нем. Oberleutnant zur See Hubert Rieger)
Флотилии
- 1 августа 1935 года — 31 августа 1939 года — Unterseebootsschulflottille (учебная)
- 1 сентября 1939 года — 30 сентября 1940 года — Unterseebootsschulflottille (боевая служба)
- 1 октября 1940 года — 1 февраля 1940 года — Unterseebootsschulflottille (учебная)
- 1 марта 1940 года — 1 апреля 1940 года — Unterseebootsschulflottille (боевая служба)
- 1 мая 1940 года — 30 июня 1940 года — Unterseebootsschulflottille (учебная)
- 1 июля 1940 года — 31 июля 1944 года — 21-й флотилии (учебная)
Потопленные суда
| Название | Тип | Принадлежность | Дата | Тоннаж (брт) | Груз | Судьба | Место |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Martti Ragnar | грузовое судно |  Финляндия |
22 сентября 1939 года | 2 262 | Целлюлоза, сера | потоплен | квадрат AN 3393 |
| Walma | грузовое судно | Финляндия |
23 сентября 1939 года | 1 361 | 1622,4 тонны целлюлозы | потоплен | 58°15′ с. ш. 11°00′ в. д. / 58.250° с. ш. 11.000° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=58.250&mlon=11.000&zoom=14 (O)] (Я) |
| Gertrud Bratt | грузовое судно |  Швеция |
24 сентября 1939 года | 1 510 | бумага, целлюлоза, штучные товары | потоплен | 58°40′ с. ш. 9°52′ в. д. / 58.667° с. ш. 9.867° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=58.667&mlon=9.867&zoom=14 (O)] (Я) |
| HMS Thistle (N24) | подводная лодка |  Великобритания |
10 апреля 1940 года | 1 090 | - | потоплен | 59°09′ с. ш. 5°11′ в. д. / 59.150° с. ш. 5.183° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=59.150&mlon=5.183&zoom=14 (O)] (Я) |
См. также
Напишите отзыв о статье "U-4 (1935)"
Примечания
- ↑ Helgason, Guðmundur [www.uboat.net/boats/u4.htm U-4]. German U-boats of World War II. Uboat.net. [www.webcitation.org/6Fdb4VYYs Архивировано из первоисточника 5 апреля 2013].
- ↑ Helgason, Guðmundur [www.uboat.net/boats/patrols/patrol_10.html Данные по походам U-4 (Первый поход)]. U-boat patrols. Uboat.net. [www.webcitation.org/6Fdb4zmoU Архивировано из первоисточника 5 апреля 2013].
- ↑ Helgason, Guðmundur [www.uboat.net/boats/patrols/patrol_11.html Данные по походам U-4 (Второй поход)]. U-boat patrols. Uboat.net. [www.webcitation.org/6Fdb5TAXv Архивировано из первоисточника 5 апреля 2013].
- ↑ Helgason, Guðmundur [www.uboat.net/boats/patrols/patrol_12.html Данные по походам U-4 (Третий поход)]. U-boat patrols. Uboat.net. [www.webcitation.org/6Fdb5w9qT Архивировано из первоисточника 5 апреля 2013].
- ↑ Helgason, Guðmundur [www.uboat.net/boats/patrols/patrol_13.html Данные по походам U-4 (Четвёртый поход)]. U-boat patrols. Uboat.net. [www.webcitation.org/6Fdb6PZOl Архивировано из первоисточника 5 апреля 2013].
Ссылки
- [www.uboat.net/boats/U4.htm U-4 на Uboat.net] (англ.)
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий U-4 (1935)
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
