Операция в заливе Свиней

Операция в заливе Свиней
Основной конфликт: Холодная война
Расположение залива Свиней на карте Кубы
Дата	14—19 апреля 1961 года
Место	Залив Свиней, Куба
Причина	Кубинская революция
Итог	Победа Кубы
Противники
США США КДРФ Бригада 2506 ЦРУ Куба Куба
Командующие
Джон Ф. Кеннеди Ричард М. Бисселл Хосе Альфредо Сан Роман # Эрнейдо Андрес Олива Гонсалес # Фидель Кастро Хуан Альмейда Боске Эрнесто Че Гевара
Силы сторон
около 1500 бойцов 10 танков М41 20 бронемашин M8 артиллерия 7 пехотных батальонов отряды ополчения 10 танков Т-34 10 танков ИС-2М 10 СУ-100 артиллерия
Потери
ЦРУ: 5 убитых Бригада 2506: 114 убитых 360 раненых 1202 пленных 4 десантных корабля 12 самолетов 10 танков 20 бронемашин 156 убитых до 800 раненых 2 самолёта 1 танк Т-34-85

Операция в заливе Свиней, высадка в заливе Кочинос, операция «Запата» — военная операция, с 1960 года подготавливавшаяся правительством США с целью свержения правительства Фиделя Кастро на Кубе.

Предыстория

Почти сразу после кубинской революции (1 января 1959 года) США стали рассматривать возможности свержения революционного правительства. 14 января 1960 года на заседании Совета национальной безопасности США заместитель госсекретаря США по межамериканским делам Рой Руботтом описал развитие отношений с Кубой на начало 1960 года:

• январь-март 1959 года представляли собой время «медового месяца», к апрелю отношения ухудшились;
• в июне было решено, что США не могут достичь своих целей, покуда Кастро остаётся у власти, в июле-августе началась разработка программы замены Кастро;
• однако, некоторые американские компании ещё надеялись на успех их переговоров с Кастро, и потому исполнение программы было отложено. Окончательный проект программы был представлен президенту США 31 октября.

Идея программы поначалу состояла в поддержке кубинской оппозиции, при этом планировалось, что со стороны падение Кастро будет казаться результатом его собственных ошибок. В эту программу, по-видимому, входили воздушные бомбардировки экономических целей на Кубе, которые проводились кубинскими беженцами. В начале января 1960 года директор ЦРУ А. Даллес представил президенту Эйзенхауэру программу саботажа на сахарных заводах Кубы. Эйзенхауэр согласился с тем, что настало время активных действий, но предложил разработать более амбициозные и агрессивные действия против Кастро.

На уже упомянутом заседании Совета национальной безопасности США 14 января 1960 года помощник госсекретаря США по политическим вопросам Ливингстон Мерчант сообщил, что госдеп «работает с ЦРУ над кубинскими проблемами» с целью «ускорить развитие оппозиции на Кубе», что привело бы к власти «новое правительство, благосклонное к американским интересам».

Эволюция характера операции

17 марта 1960 года Эйзенхауэр утвердил решение об операции против Кубы и свержении правительства страны. План на этот момент предусматривал четыре направления:

(a) создание единой кубинской оппозиции;

(b) развёртывание радиостанции для «серого» вещания на Кубу на коротких и длинных волнах;

(c) продолжение создания на Кубе разведывательной и подрывной сети;

(d) продолжение подготовки к созданию военизированной силы вовне Кубы.

По сути, на этой стадии предлагалось сочетание партизанских действий и психологической войны. ЦРУ немедленно занялось подготовкой 300 партизан, сначала в США и зоне Панамского канала, а затем в Гватемале. Радиостанция на острове Большой Сисне начала действовать 17 мая с использованием оборудования, оставшегося на острове после использования его для радиопропаганды в рамках операции операции PBSUCCESS. В июне ЦРУ удалось сформировать из раздробленной кубинской оппозиции (184 группы по подсчётам самого ЦРУ) Кубинский демократический революционный фронт (КДРФ).

18 августа 1960 года на совещании в Белом доме Эйзенхауэр распорядился выделить на цели операции 13 млн долларов и разрешил использовать имущество и персонал министерства обороны США, но тогда же потребовал, чтобы американские военные не принимали непосредственного участия в военных действиях.

Осенью 1960 года ЦРУ осознало, что партизанская война может не достичь критической массы, необходимой для восстания против Кастро, и характер операции стал изменяться от партизанской войны к высадке морского десанта. В группe WH/4, занимавшейся подготовкой операции, в сентябре появился военный советник — полковник морской пехоты Дж. Хокинс. В переписке ЦРУ 31 октября 1960 года было указано, что, согласно ещё не утверждённому плану, диверсионная группа составит не более 60 человек, а в десантной операции будут участвовать не менее 1500 человек в составе нескольких батальонов, и, возможно, спецназ США.

После провала операций по высадке и снабжению партизанских групп в октябре 1960 года, на заседании в Белом доме 29 ноября ЦРУ предложило новый план на утверждение президенту, явно раздражённому устойчивостью власти Кастро на Кубе. Никто из собравшихся не возразил против нового подхода; Эйзенхауэр по-прежнему требовал, чтобы «рука Америки не была видна». Решение использовать высадку десанта, как и многие другие, не было записано на бумаге; как и в других случаях, президент не вовлекался в детали секретных операций, что было необходимо для сохранения им возможности правдоподобного отрицания.

4 января 1961 года ЦРУ представило новый план, по словам историка П. Глейхесиса, «наиболее реалистичный» и гораздо более продуманный, чем последующие планы «Тринидад» и «Запата». План предусматривал следующую последовательность действий:

• десант из 750 человек захватывает небольшой плацдарм на территории Кубы. Целью десанта будет выживание и удержание плацдарма в условиях полного превосходства в воздухе. Документ явно говорил, что операция не должна проводиться, если нет возможностей для тактической авиационной поддержки и предлагал использовать аэродромы во Флориде, делая невозможной иллюзию американского невмешательства;
• ЦРУ ожидало, что в течение нескольких недель после высадки начнётся всеобщее восстание против Кастро, которое завершится успехом в течение ещё нескольких недель. До начала такого восстания десант не должен пытаться расширить плацдарм;
• если восстание не начнётся, то на плацдарм будет высажено временное правительство, которое будет признано США и, возможно, другими латиноамериканскими странами и запросит помощи. Эта помощь будет предоставлена в форме прямой военной интервенции США.

При Эйзенхауэре вооружённые силы США привлекались исключительно для поддержки и не использовались в планировании; хотя представители Комитета начальников штабов и присутствовали на всех ключевых совещаниях и не высказывали возражений, их никогда не просили оценить планы ЦРУ или качество подготовки десантников. Кеннеди немедленно привлёк военных к обсуждению планов, выявив на совещании 28 января 1961 года существенные разногласия в позициях. Докладываемые президенту планы в этот момент изменились: Ричард М. Бисселл, ответственный за планирование операции, в меморандуме Кеннеди от 8 февраля говорил об оптимизме ЦРУ и министерства обороны по поводу вторжения: «в худшем случае десант сможет пробиться в горы, а в лучшем — развернуть широкомасштабную гражданскую войну, в которой мы сможем открыто поддержать противников Кастро». В то же время дипломат Т. Манн считал, что шансы на быстрое восстание против Кастро отсутствуют, и США по сути придётся выбирать между потерей десанта, сложностями снабжения партизан в горах и прямым вмешательством.

План «Тринидад», рекомендованный ЦРУ 11 марта 1961 года, включал захват и удержание плацдарма около города Тринидад, отражение атак кубинского ополчения и создание условий для широкомасштабного восстания. В случае неуспеха, десантники должны были отойти в близлежащие горы и перейти к партизанской войне. План умалчивал о том, как десантники — после поражения на плацдарме — будут пробиваться к горам сквозь окружение, но отмечал, что «временное правительство должно быть высажено немедленно после захвата плацдарма». В случае успешного течения операции, правительство предполагалось признать и тем создать условия для, по крайней мере, негосударственной материальной поддержки. Кеннеди отверг план, потребовав сменить его на менее грандиозный, который мог бы более правдоподобно выглядеть, как чисто кубинская операция.

Уже 15 марта ЦРУ предложило три новых варианта:

• уменьшенный вариант «Тринидада», с ночной высадкой без воздушного десанта и поддержки авиации;
• высадка на северо-восточном побережье Кубы;
• высадка в Заливе Свиней, которая к 16 марта превратилась в план «Запата».

Внутриполитические соображения США

Вскоре после одобрения Эйзенхауэром плана морского десанта, в США произошла смена администрации, и президентом стал Кеннеди. К моменту прихода нового президента практические детали не были уточнены, и после катастрофы Эйзенхауэр оправдывался, что при нём всего-навсего происходила подготовка небольшого числа кубинцев, «несмотря на большое количество разговоров, ещё не было планов с конкретной численностью, местом высадки или поддержкой».

Кеннеди был извещён о подготовке операции ещё во время предвыборной кампании. После его победы на выборах, в октябре 1960 года Даллес и Бисселл проинформировали будущего президента о деталях операции, Кеннеди не высказал возражений, и подготовка продолжилась. Однако, ключевые сотрудники будущей администрации не были проинформированы, а Кеннеди не запросил дополнительной информации. В результате, по словам Т. Манна, который неуспешно пытался наладить передачу дел между администрациями, получилась «глупость — как будто она [операция] исчезнет, если ей не заниматься. Кеннеди пытался игнорировать её, когда у него ещё было много месяцев, чтобы подумать».

Вышеупомянутый план ЦРУ от 4 января 1961 года явно упоминал необходимость получить согласие нового президента на авиационную поддержку десанта.

Руки Кеннеди были связаны занятой им во время предвыборной кампании позицией конфронтации с Кастро. В ходе кампании он атаковал Эйзенхауэра за допущенную им возможность появления коммунистической угрозы «в 90 милях от США». Эта позиция привлекла к нему избирателей, но, после прихода к власти, сделала отмену операции почти невозможной; по словам Роберта Кеннеди, «все бы сказали, что он струсил… это был план Эйзенхауэра; люди Эйзенхауэра были уверены в успехе».

Сам Кеннеди предпочитал стратегию постепенного наращивания партизанской борьбы и неоднократно это высказывал, но ЦРУ оценивало такие действия в то время как невозможные, в том числе и из-за позиции подготовленных для десанта кубинских эмигрантов, которые считали, что открытая атака имеет бо́льшие шансы на прямую военную поддержку США. Не убеждённый в оценках ЦРУ, Кеннеди медлил, но подготовка операции шла своим ходом, и промедление приближало президента к одобрению десанта.

Кеннеди продолжал сомневаться в выбранном плане операции. Так, 4 апреля он вновь сообщил, что предпочёл бы видеть силу вторжения численностью 200—250 человек; ЦРУ вновь ответило, что это невозможно.

«Вторая фаза»

В феврале 1961 года обсуждение того, что случится после высадки десанта и захвата им плацдарма (так называемой «фазы 2»), было практически прекращено, несмотря на разногласия между Бисселлом и Манном. Бисселл впоследствии обосновывал это тем, что планирование последующих стадий в тайных операциях обычно неполное, так как исход первой фазы обычно трудно предсказать: «у нас не было согласия по поводу того, что делать после создания плацдарма».

Разногласия по поводу фазы 2 имели место не только между ЦРУ и госдепом, но и внутри ЦРУ. Бисселл и окружающие его люди в ЦРУ верили, что, если десант сумеет продержаться несколько дней, то он сумеет продержаться и месяц, а, тем временем, пока Кастро не может отбить плацдарм, ВВС восставших контролируют небо, бомбят без перерыва и с возрастающей эффективностью — что-нибудь да случится. Однако, при этом Хокинс считал, что бригада привлечёт молодёжь, усилится и пойдёт на Гавану, а сам Бисселл думал, что более вероятны варианты с признанием временного правительства и прямой поддержкой его либо со стороны США, либо ОАГ. Неверие Манна в возможность какого-либо успеха в фазе 2 не пошло дальше меморандума: оказавшись по сути в одиночестве, в решающий момент он не стал возражать против десанта — но жаждал прекратить своё участие в планировании операции и покинул Вашингтон до высадки; во время катастрофы Манн был послом в Мексике.

По сути, имело место фундаментальное расхождение между взглядами президента и ЦРУ в оценке того, что будет происходить, если высадка не будет развиваться по оптимистическому сценарию: Даллес и Бисселл считали, что, поставленный перед выбором между провалом операции и прямым военным вмешательством США, президент выберет открытое вторжение на Кубу. Кеннеди в процессе планирования неоднократно дал понять, что он не отдаст такого приказа, но Бисселл, в частности, предполагал, что, будучи поставленным перед фактом возможного провала, Кеннеди изменит своё мнение. По словам П. Глейхесиса, Кеннеди и ЦРУ в этом момент напоминали корабли, расходящиеся ночью разными курсами, но не понимающие этого. Чтобы добиться утверждения плана президентом, ЦРУ продолжало описывать возможность перехода десанта к партизанской борьбе и, тем самым, невозможность полного провала, хотя на самом деле даже не планировало этого варианта (напевая «колыбельную» для президента по оценке Глейхесиса).

Подготовка к вторжению

Подготовка проходила в полной секретности, по словам самого Эйзенхауэра, «каждый должен был быть готов поклясться, что он ничего об этом не слышал». Планирование операции проводилось подобно PBSUCCESS, специальным подразделением внутри Директората планов, практически без участия Директората разведки.

Общее руководство операцией (получившей кодовое наименование операция «Плутон») осуществлял директор ЦРУ Аллен Даллес. Ответственным за разработку и реализацию операции являлся генерал Ричард М. Бисселл, занимавший должность заместителя директора ЦРУ по планированию). При этом Даллес предоставил Бисселлу широкую свободу действий в оперативных вопросах. Действия госдепартамента по подготовке вторжения координировал помощник государственного секретаря США Уайтинг Уиллауэр. Руководителем проекта (группы WH/4) внутри ЦРУ был Дж. Эстерлайн.

ЦРУ дало распоряжение организовать подготовку кубинцев, бежавших от режима Кастро и находившихся в эмиграции на территории США и в странах Латинской Америки, а также поставлять им оружие и боеприпасы.

Во второй половине марта 1960 года в Майами была создана оперативная группа ЦРУ из числа тех сотрудников, кто в своё время работал на Кубе и хорошо знал страну. Первоначально «оперативная группа» насчитывала 10 человек, но уже через несколько недель её численность была увеличена до 40 и впоследствии продолжала расти.

1 августа 1960 года Вашингтон представил Межамериканскому комитету мира меморандум «Ответственность кубинского правительства за увеличение международной напряжённости в Западном полушарии».

Для размещения и подготовки кубинских наёмников были созданы семь военных лагерей в отдалённых районах на Тихоокеанском побережье Гватемалы; власти страны предоставили ЦРУ право пользоваться аэродромом. Также власти Никарагуа предоставили ЦРУ аэродром и порт.

В это же время были предприняты значительные усилия для консолидации политических противников Кастро (уже создавших около 60 объединений и групп). В результате был создан «Демократический революционный фронт» («Frente»), в который вошли пять группировок, его руководителем стал Мануэль А. Верона.

В ноябре 1960 года под предлогом «защиты Никарагуа и Гватемалы от возможного нападения со стороны Кубы» США отправили к побережью Кубы группу военных кораблей военно-морских сил США, что являлось очередным этапом подготовки к десантной операции в заливе Свиней.

Подготовка операции не осталась незамеченной. Отдельные упоминания о военной подготовке кубинских эмигрантов появились в открытой печати. 31 декабря 1960 года на заседании сессии Генеральной Ассамблеи ООН и 4 января 1961 года на заседании Совета Безопасности ООН министр иностранных дел Кубы Рауль Кастро Роа сделал заявление о подготовке американскими спецслужбами вооружённого вторжения на Кубу.

После вступления в должность президента Дж. Ф. Кеннеди, 20 января 1961 года А. Даллес и Р. Бисселл ознакомили его с планом десантной операции («операция Тринидад»), и президент высказал пожелание, чтобы план был дополнительно изучен экспертами Пентагона. 26 января состоялось совещание, в результате которого был утверждён несколько изменённый вариант плана операции, предусматривавший увеличение количества десантников с 800—1000 до 1443 чел., предоставление им бульдозеров и инструментов для подготовки полевого аэродрома, а также дополнительного вооружения.

В марте 1961 года из кубинских эмигрантов в Майами было сформировано будущее правительство страны — «кубинский революционный совет», в состав которого вошли Хосе Миро Кардона, Мануэль А. Верона и Мануэль Рей.

3 апреля 1961 года госдепартамент США опубликовал т. н. «Белую книгу» с целью дискредитировать правительство Кубы и лишить его международной поддержки, а также дать теоретическое обоснование вторжению.

4 апреля 1961 года был утверждён окончательный вариант плана операции («Operation Zapata»).

• с целью маскировки, корабли с десантом должны были следовать к Кубе под флагом Либерии, а ночью — не включать бортовые огни;
• дату десантной операции (D-Day) перенесли с 5 апреля на 17 апреля 1961 года;
• с целью скрыть степень участия США в подготовке вторжения, десантировать основные силы — «бригаду 2506» предполагалось не в порту Тринидад, а в 100 милях западнее, в малонаселённом районе залива Свиней;
• десантирование предполагалось начать не на рассвете, а ночью;
• одновременно, в районе Пинар-дель-Рио (провинция Орьенте) отряд из 168 «коммандос» под командованием Нино Диаса должен был провести отвлекающий манёвр — имитировать десантирование крупных сил со взрывами и стрельбой;
• перед началом десантирования 16 самолётов B-26 должны были нанести бомбовые удары с базы Пуэрто-Кабесас (Никарагуа) по трём аэродромам ВВС Кубы, местам сосредоточения армейских подразделений, складам горючего, шести трансформаторным станциям и др. ключевым объектам обороны острова (всего 48 самолёто-вылетов);
• находившиеся на Кубе противники Кастро должны были активизировать антиправительственную деятельность, саботаж и диверсии.

По словам командира кубинской «бригады 2506», перед началом операции представитель ЦРУ, полковник Фрэнк Бендер обещал ему поддержку со стороны вооружённых сил США («в случае необходимости, на помощь вашей бригаде придет морская пехота»).

8 апреля 1961 года в эфире прозвучало радиообращение к кубинскому народу и правительствам стран Латинской Америки с призывом начать вооружённую борьбу против Кастро.

9 апреля 1961 года началось выдвижение «бригады 2506» из тренировочных лагерей на территории Гватемалы — на базу «Трамплин» (в порту Пуэрто-Кабесас) для погрузки на корабли.

Боевые действия

Диверсии и саботаж

Перед началом операции на Кубе активизировалась «пятая колонна» противников кубинской революции (которые получили среди революционеров презрительное прозвище «гусанос», исп. gusanos — букв. «червяки»).

• 18 марта 1961 года на совещании в пригороде Гаваны органами государственной безопасности Кубы были арестованы 20 лидеров «гусанос», в результате последовавших затем операций деятельность «пятой колонны» на острове была во многом дезорганизована;
• 20 марта 1961 года была обнаружена и уничтожена диверсионная группа из 8 «гусанос», высаженная с катера на побережье в районе Пинар-дель-Рио.
• наиболее крупной акцией стал поджог 13 апреля 1961 года в Гаване крупнейшего на острове универсального магазина «Энканто» (El Encanto), в результате пожара погиб один человек и несколько получили ранения.

События 14—16 апреля

14 апреля 1961 года американский самолёт-разведчик U-2 совершил фотосъёмку кубинских аэродромов, в результате которой было установлено местонахождение 15 из 24 самолётов кубинской авиации.

Утром 15 апреля 1961 года 8 бомбардировщиков B-26 с опознавательными знаками кубинских ВВС нанесли удары по трём аэродромам с целью уничтожить кубинскую авиацию. Однако кубинское военное командование успело рассредоточить и замаскировать самолёты, на аэродромах остались в основном неисправные машины и макеты. В результате, из 24 самолётов ВВС Кубы (15 шт. B-26, 6 шт. Sea Fury и 3 шт. T-33) были уничтожены лишь 2 (по официальным данным правительства Кубы) или 3 (по данным некоторых советских и американских источников). Однако основываясь на сообщениях пилотов, организаторы вторжения сделали вывод, что ВВС Кубы уничтожены.

В результате зенитного огня кубинцев два B-26 получили повреждения — один из них упал в море в 50 км к северу от Кубы (экипаж в составе двух человек погиб), второй повреждённый самолёт совершил посадку на авиабазе в Ки-Уэст, но в дальнейшем в операции участия не принимал.

Третий B-26 совершил посадку в международном аэропорту Майами. Пилот этого самолёта сделал заявление, что он и его соратники являются дезертирами из ВВС Кубы, после чего обратился к властям США с просьбой о предоставлении политического убежища. Однако механизм дезинформации не сработал, так как приглашённые журналисты заметили отличия приземлившегося варианта B-26 от тех, которые состояли на вооружении ВВС Кубы, и обратили внимание на то, что, вопреки рассказу пилотов, пулемёты бомбардировщика не применялись (стволы были чистыми). Инцидент вызвал значительный международный резонанс.

Повторный налёт на Кубу был отменён по распоряжению президента Дж. Ф. Кеннеди.

В ночь с 15 на 16 апреля «отряд особого назначения» из 168 эмигрантов под командованием Ихинио Диаса, доставленный к побережью Кубы на американском судне «Плайя» под коста-риканским флагом, должен был высадиться в провинции Орьенте и отвлечь на себя внимание частей береговой обороны. Однако поскольку берег патрулировался, высадить десант не удалось, и группа вернулась назад. Тем не менее, после получения информации о появлении кораблей и возможной высадке десанта, правительство Кубы направило в этот район 12 пехотных батальонов.

Во второй половине дня 16 апреля, в «точке встречи Зулу» (Rendezvous Point Zulu), на расстоянии 65 км от побережья Кубы флот вторжения «кубинских экспедиционных сил» встретился с соединением американских боевых кораблей и продолжил движение в их сопровождении. Непосредственно перед высадкой десанта американские корабли остановились.

В состав соединения ВМС США под общим командованием адмирала Бэрка входили два эсминца, а также авианосцы «Эссекс» и «Боксер» (на борту последнего в боевой готовности находился батальон морской пехоты). Кроме того, в этот район был направлен авианосец «Шангри-Ла» с несколькими кораблями эскорта.

В составе флота «кубинских экспедиционных сил» насчитывались два десантных корабля (LCI «Blagar» и LCI «Barbara J») и пять грузовых судов — «Хьюстон» (кодовое обозначение «Aguja»), «Рио Эскондидо» (кодовое обозначение «Ballena»), «Карибе» (кодовое обозначение «Sardina»), «Атлантико» (кодовое обозначение «Tiburón») и «Лейк Чарльз». На десантных кораблях были установлены радары и зенитные пулемёты, на транспортных судах — зенитные орудия.

Десантная операция и сражение при Плайя-Хирон

Около полуночи 17 апреля началось десантирование «бригады 2506» в районе залива Свиней. В соответствии с планом операции, высадка морского десанта одновременно производилась на трёх участках:

• в Плайя-Ларга (условное наименование «Красный пляж»), здесь планировалось высадить 2-й и 5-й пехотные батальоны;
• в Плайя-Хирон («Голубой пляж»), здесь высаживались основные силы — 6-й пехотный, 4-й танковый батальоны и артиллерийский дивизион;
• в 25 км к востоку от Плайя-Хирон («Зелёный пляж»), здесь высаживался 3-й пехотный батальон.

Местные силы самообороны, пытавшиеся воспрепятствовать десантной операции (сначала патруль 339-го батальона из пяти человек, а затем местный отряд «народной милиции» численностью около 100 чел.), понесли потери и были вынуждены отступить. Однако уже в 03:15 о десанте узнало высшее кубинское руководство, которое сумело быстро сориентироваться в ситуации.

На территории страны было введено военное положение и объявлена всеобщая мобилизация. Фидель Кастро обратился с радиообращением к гражданам страны с призывом дать отпор силам вторжения. В район высадки были направлены отряды народной милиции из районов Крусеса, Сьенфуэгоса, Колона, Агуада-де-Пасахероса, Матансаса, Карденаса и Ховельяноса, а также армейский пехотный батальон (900 чел.). Но положение осложнялось тем, что ближайшие части кубинской армии (пехотный полк, танковый батальон и артдивизион) находились в городе Санта-Клара, в 120 км от места высадки.

С наступлением рассвета самолёты ВВС Кубы (два T-33, два B-26 и три Sea Fury) нанесли несколько ударов по месту высадки, были потоплены 2 транспортных судна («Хьюстон», на котором находился в полном составе пехотный батальон, и «Рио-Эскондидо», перевозивший большую часть боеприпасов и тяжёлого вооружения «бригады 2506») и 2 десантные баржи. В результате взрыва «Рио-Эскондидо» бригада потеряла 145 тонн боеприпасов и 3 тыс. галлонов топлива. Во время авианалёта находившийся на «Хьюстоне» сотрудник ЦРУ США Линч принимал непосредственное участие в боевых действиях против Кубы, он вёл по кубинским самолётам огонь из 12,7-мм зенитного пулемёта. Около 07:30 шесть военно-транспортных самолётов (пять C-46 и один C-54) в соответствии с планом «Сокол» произвели выброску 1-го воздушно-десантного батальона «бригады 2506» (177 чел.) в районе Сан-Блас.

К 11 часам два оставшихся транспорта «бригады 2506» отошли в открытое море.

В середине дня 17 апреля наступление десантников было остановлено превосходящими силами правительства Кастро, которое использовало против них танки, гаубичную артиллерию и авиацию. В этот день тремя выстрелами из противотанковых гранатомётов был уничтожен один танк Т-34-85 — это был единственный уничтоженный танк кубинской армии за всё время боевых действий.

Вечером 17 апреля по десанту было выпущено более 2 тыс. 122-мм снарядов, однако артобстрел длинного и узкого фронта оказался малоэффективным, поскольку десантники уже успели окопаться.

В течение 18 апреля 11-й батальон кубинской армии выбил парашютистов из Соплильяра и начал продвижение на Кайо-Рамона; 12-й кубинский батальон при поддержке танков и артиллерии выбил противника из Плайя-Ларга, а наступавшие из района Кавадонги и Ягуарамаса кубинские армейские части и подразделения «народной милиции» подошли к Сан-Бласу. К исходу дня силы вторжения были блокированы в треугольнике Плайя-Хирон — Кайо-Рамона — Сан-Блас, их дальнейшее продвижение было остановлено.

С целью «воодушевить» эмигрантов, несколько американских палубных штурмовиков A4D-2N с авианосца «Эссекс» (с закрашенными опознавательными знаками) осуществили полёт над районом боевых действий залива Свиней.

В ночь с 18 на 19 апреля на подготовленную грунтовую посадочную полосу в Плайя-Хирон сел C-46, который доставил оружие и боеприпасы, а также забрал несколько раненых.

19 апреля организаторы вторжения приняли решение о бомбардировке позиций кубинских войск пятью самолётами B-26. Поскольку лётчики-гусанос отказались лететь на выполнение самоубийственной, по их мнению, задачи, в четыре самолёта сели американские пилоты (Mad Dog Flight).

Бомбардировщики должны были сопровождать реактивные истребители США с авианосца «Уэссекс», но самолёты разминулись, и два B-26 с экипажами из граждан США (пилотами Национальной гвардии штата Алабама) были сбиты кубинскими ВВС.

В это же время никарагуанский диктатор Сомоса предложил использовать для поддержки с воздуха шесть истребителей P-51 «Мустанг» ВВС Никарагуа (на которых начали закрашивать опознавательные знаки), однако это решение было отклонено.

В этот же день кубинские танки Т-34-85 уничтожили два танка «бригады 2506».

Во второй половине дня два американских эсминца, USS Eaton (кодовое обозначение Santiago) и USS Murray (кодовое обозначение Tampico) приблизились к побережью залива Свиней с целью эвакуировать личный состав сил вторжения, однако после нескольких выстрелов в их сторону из танковых орудий корабли ушли в открытое море.

19 апреля 1961 года в 17:30 боевые действия были окончены, «бригада 2506» прекратила сопротивление (хотя прочёсывание местности и задержание отдельных скрывавшихся наёмников продолжалось в течение пяти следующих дней).

В период с 19 по 22 апреля американские самолеты совершили несколько разведывательных вылетов в район залива Свиней с целью уточнить оперативную обстановку и обнаружить на побережье, прибрежных рифах или в море уцелевших членов «бригады 2506».

Результаты сражения

В целом, потери «кубинской» бригады 2506 составили 114 человек убитыми и 1202 пленными (из них 9 чел. скончались во время транспортировки).

Трофеями кубинской армии стали 5 танков M41 «Уокер Бульдог», 10 бронетранспортёров, орудия, стрелковое вооружение.

ВВС и ПВО Кубы сбили 12 самолётов B-26 «Инвэйдер», C-46 и других типов, осуществлявших прикрытие десанта, в том числе несколько с экипажами из США. Из них 7 B-26 и 1 C-46 было сбито кубинскими истребителями, не понёсшими потерь.

Правительство Кубы оценило ущерб, причиненный стране вторжением, в сумму 53 млн долларов. В апреле 1962 года состоялся судебный процесс над пленными «гусанос» из «бригады 2506», и в декабре 1962 года они были переданы США в обмен на партию медикаментов и продовольствия на сумму 53 млн долларов, которые были предоставлены правительством США, но внесены от имени благотворительного фонда «Tractors for Freedom Committee».

Последующие события

Провал операции вызвал значительный резонанс в США и международном масштабе. В Каире, Джакарте, Рио-де-Жанейро и Лиме демонстранты предприняли попытки штурмовать дипломатические миссии США.

На заседании ООН представители 40 стран осудили агрессию США против Кубы.

Правительство СССР осудило вооружённое вторжение и направило США ноту протеста с призывом принять меры к прекращению агрессии против Кубы.

В 1986 году представители научного сообщества США (американские историки Г. Зинн, В. Э. Вильямс, Г. Колко, Л. Гарднер, Д. Горовиц и др.) признали, что операция США в 1961 году являлась вмешательством США во внутренние дела Кубы, актом агрессии США против Кубы и прямым нарушением статьи 15 устава Организации американских государств, под которым США в 1948 г. поставили свою подпись, запрещающей кому бы то ни было вмешиваться во внутренние дела любой страны. Текст экспертного заключения был полностью опубликован в журнале «The Nation».

Обзор генерала Максуэлла Тейлора

22 апреля 1961 президент Кеннеди потребовал от генерала Максуэлла Тейлора, генерального прокурора Роберта Ф. Кеннеди, адмирала Арли Бёрка и директора ЦРУ Алена Даллеса сформировать Группу по изучению Кубы, чтобы изучить причины провала операции. 13 июля генерал Тейлор направил доклад комиссии по расследованию президенту Кеннеди. Причины разгрома, по мнению составителей доклада, были связаны с недостатком скорейшего развёртывания, невозможностью добиться успеха тайными средствами, сказались также недостаточная воздушная поддержка (недостаточное количество привлечённых пилотов и нанесённых авиаударов), недостаточное количество предоставленного «бригаде 2506» вооружения, боеприпасов, затопление кораблей бригады.

Рассекреченные документы правительства США свидетельствуют, что после провала операции в заливе Свиней США продолжали рассматривать и подготавливать прямое военное вторжение на Кубу.

Согласно данным доклада Объединённого Комитета Начальников Штабов США (Операция «Нортвудс») 13 марта 1962 года в качестве причины для прямой военной интервенции на Кубу предполагалось использовать ряд провокаций, в частности:

• 1. Диверсии внутри и вокруг американской военной базы в Гуантанамо (в качестве примеров рассматривались: поджог самолёта и затопление корабля; при этом было необходимо опубликовать в СМИ список несуществующих «погибших»).
• 2. Затопление судна с кубинскими беженцами.
• 3. Организовать террористические акты в Майами, других городах Флориды и в Вашингтоне, направленные на кубинских беженцев. Произвести арест «кубинских агентов» и опубликовать липовые «документы».
• 4. Совершить авианалёт на территорию сопредельных с Кубой государств.
• 5. Сымитировать атаки на пассажирские самолёты и сбить беспилотный американский самолёт или взорвать радиоуправляемый корабль. Для имитации атак использовать, перекрашенный под «кубинский МИГ» истребитель F-86 «Сейбр». Также планировалось опубликовать в газетах список погибших в сбитом самолёте или взорванном корабле.
• 6. Сымитировать сбитие военного самолёта США кубинским МиГом.

В каждом из инцидентов предполагалось обвинить кубинское правительство.

«Гусанос»

Употреблявшийся Фиделем Кастро в отношении сторонников вооружённого свержения революционного правительства (в том числе, в отношении участников операции в заливе Свиней 1961 года) и членов диверсионно-террористических группировок кубинских эмигрантов (таких, как «Повстанческое движение за возрождение революции», Альфа 66, «коммандо L», «Движение 30 ноября» и др.), термин «гусанос» используется для обозначения проамериканской оппозиции правительству Ф. Кастро до настоящего времени.

Дополнительная информация

В 2001 году правительство Кубы рассекретило материалы и документы, относившиеся к действиям кубинской армии во время боевых действий в заливе Свиней.

Память

Позднее в Плайя-Хирон был открыт музей операции, у входа в который установлен один из самолётов кубинских ВВС («Си Фьюри»), участвовавший в операции. Вдоль всей дороги, по которой к Плайя-Хирон шли кубинские войска, в местах гибели солдат при бомбёжках установлены памятные обелиски. Победа ежегодно отмечается 19 апреля, в её ознаменование 17 апреля установлен День ВВС и ПВО, а 18 апреля — День танкиста. В июле 1961 года Советом министров страны был учреждён орден «Плайя-Хирон» — одна из высших государственных наград Кубы.

Отражение в литературе, искусстве и публицистике

Операции в заливе Свиней посвящены ряд литературно-художественных произведений, фильмов, картин.

• Операция является частью сюжета компьютерных игр Call of Duty: Black Ops, Red Alert 2.
• «[www.youtube.com/watch?v=lXAvNLTWNMM Bay of Pigs]» — песня шведской пауэр-метал группы Civil War, повествующая о событиях операции.
• «[playall.kroogi.com/ru/download/873739-Zaliv-Sviney.html Залив Свиней]» — песня рок-группы «Василий К. & The Kürtens»

См. также

• Кубинская революция
• Операция «Мангуст»
• Операция «Питер Пэн»

Литература и источники

• Jack B. Pfeiffer. [www.foia.cia.gov/collection/bay-pigs-release CIA Official History of the Bay of Pigs]. В 5 томах (5-й по-прежнему засекречен). // Сайт ЦРУ.  (англ.)
• Заявление Правительства СССР в связи с вооружённым вторжением на Кубу // Внешняя политика Советского Союза: сборник документов. 1961 г. М., изд-во института международных отношений, 1962. стр.85-88
• H. Johnson. The Bay of Pigs. The Leader’s Story of Brigade 2506. New York. 1964.
• Ph. Bonsal. Cuba, Castro and the United States. Pittsburg, 1971.
• [военная-энциклопедия.рф/советская-военная-энциклопедия/П/Плайя-Хирон Плайя-Хирон] // Объекты военные — Радиокомпас / [под общ. ред. Н. В. Огаркова]. — М. : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1978. — (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976—1980, т. 6).</span>
• В. М. Виноградов, М. П. Торшин. Плая-Хирон: американская буржуазная историография и реальность истории // «Новая и новейшая история», № 2, 1987. стр.58-71
• [militera.lib.ru/h/dotsenko/03.html Доценко В. Д. Флоты в локальных конфликтах второй половины XX века. — М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 2001. стр.104-114]
• У.Тернер, У.Хинкл. Глава 3. «...Рыба красного цвета» // Рыба красного цвета. — М.: Прогресс, 1983. — 350 с.
• Carol Rosenberg, [www.miamiherald.com/news/nation-world/world/americas/guantanamo/article1938579.html CIA’s Bay of Pigs foreign policy laid bare]. // Miami Herald, 27 августа 2011 года (англ.).
• Vandenbroucke, Lucien S. [smsisaac.yolasite.com/resources/cuba%20vandenbroucke.pdf Anatomy of a failure: The decision to land at the Bay of Pigs]. Political Science Quarterly (1984): 471-491.  (англ.)
• Gleijeses, Piero. [smsisaac.yolasite.com/resources/cuba%20gliejses.pdf Ships in the Night: the CIA, the White House and the Bay of Pigs]. Journal of Latin American Studies 27.01 (1995): 1-42.  (англ.)
• Rasenberger, Jim. The brilliant disaster: JFK, Castro, and America's doomed invasion of Cuba's Bay of Pigs. Simon and Schuster, 2012.  (англ.)

Ссылки

• [wikimapia.org/#lat=22.0660735&lon=-81.033268&z=14&l=1&m=a&v=2 WikiMapia: ]
• [avn.thelook.ru/ARXIV/GAZETA/DUEL/2001/27/27_6_2.html Хирон: 40 лет спустя // газета «Дуэль», 2001]
• [www.hrono.ru/sobyt/1900sob/1961playa.html Плайя-Хирон (сайт «Хронос»)]
• [www.ng.ru/world/2001-04-27/6_enigma.html А. Моисеев. Рассекречены загадки Плая-Хирон // «Независимая газета» от 27.04.2001]

Отрывок, характеризующий Операция в заливе Свиней

– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».