Движение за независимость Тибета

Движение за независимость Тибета, также движение за свободу Тибета — движение за полную независимость Тибета или его подлинную автономию в составе Китайской Народной Республики.

После военного вторжения китайских войск в Тибет в 1949 году и вынужденного подписания соглашения из 17 пунктов в 1951 году Тибет стал частью Китая. Наплыв в Тибет военного и гражданского населения из КНР, а также политика китайских коммунистов привели сначала к недовольству местного населения, а в итоге к массовому восстанию тибетцев в 1959 году. Восстание было подавлено, Далай-лама XIV и группа тибетцев в целях спасения покинули Тибет. Волнения в Тибете продолжаются по настоящее время, наиболее крупные из них происходили в 1987—1989 и 2008 годах.

В изгнании Далай-лама XIV ведёт активную деятельность по достижению подлинной автономии Тибета, став фигурой мирового масштаба и снискав уважение за приверженность методам ненасилия. В Индии было основано Тибетское правительство в изгнании, которое стремится решить вопрос национальной независимости и защиты прав тибетцев. В тибетской диаспоре образуются молодёжные группы, активно выступающие за независимость Тибета и критикующие правительство за медленное решение вопроса.

После тибетского восстания 1987 года большую известность получило движение за свободный Тибет на Западе, чему в немалой степени способствовало участие в движении знаменитых актёров и музыкантов, появление таких фильмов, как Кундун и Семь лет в Тибете.

Сопротивление тибетцев, живущих в Тибете

С 1959 по настоящее время местное коренное население Тибета устраивало множество акций сопротивления китайским властям. Советские историки отмечали, что «сопротивление населения экономическому ограблению и национально-культурному геноциду в национальных районах существовало постоянно, доходя до прямого вооруженного восстания в некоторых районах».

Наиболее крупные восстания в Тибете происходили в 1959, 1987—1989 и 2008 годах.

Тибетское восстание (1959)

В 1951 году, через два года после военного вторжения китайских войск в Тибет, вызванная в Пекин тибетская делегация вынужденно подписала навязанное китайскими властями соглашение. Оно гарантировало Тибету автономию, но разрешала расположение в Лхасе гражданского и военного штаба КНР.

Скрытое недовольство населения в связи с наплывом военных и гражданских лиц из Китая привело к партизанской войне (при поддержке ЦРУ), а затем, в марте 1959 года, к массовому восстанию тибетцев. В антикитайском движении участвовали широкие слои населения Тибета. Восстание было подавлено. В том же году Далай-лама, большинство его министров и множество последователей покинули Тибет.

Беспорядки в Тибете (1987—1989)

Основная статья: Беспорядки в Тибете (1987—1989)

Небольшая демонстрация за независимость Тибета, проведённая группой монахов в Лхасе 27 сентября 1987 года, продолжилась широкими народными протестами, возникавшими в течение 1989 года. Волнения охватывали Тибетский автономный район, Сычуань, Цинхай, Юньнань и Ганьсу.

5 марта 1989 года произошёл наиболее серьёзный бунт, длившийся три дня. По разным оценкам во время волнений погибло от 80 до 400 человек, по официальному заявлению Китая — 11. Согласно фотоплёнок и документов, представленных бывшим китайским журналистом Тангом Д., силами безопасности Китая было убито более 450 тибетцев. 7 марта было введено военное положение, которое было снято более года спустя, 1 мая 1990 года.

Согласно одной из оценок, с 27 сентября 1987 года и до конца 1990 года в Тибете произошло более 150 демонстраций различного масштаба.

Тибетский мятеж (2008)

Крупные волнения, связанные с 49-й годовщиной восстания против китайских властей, имели место в 2008 году и были приурочены к началу летних Олимпийских Игр в Пекине. Тибетское правительство в изгнании настаивает, что к восстанию привело подавление китайскими силовиками мирной демонстрации, однако Пекин говорит о том, что демонстрация практически сразу переросла в погром, в ходе которого целенаправленно убивали этнических китайцев и уничтожали их имущество. Бунт был жестоко подавлен. Регион немедленно был закрыт для любых иностранных граждан на несколько месяцев. По неофициальным источникам, в результате подавления восстания были убиты и замучены в тюрьмах более тысячи человек, однако впоследствии даже администрация Далай-ламы признавала, что озвученное ею ранее количество убитых — 140 человек — является преувеличенным. По сведениям Тибетского центра за права человека и демократию, к марту 2009 года были подтверждены данные о гибели примерно 70 тибетцев; из арестованных 6500 чел. около 5 тыс. оставались в заключении.

Мировое сообщество осудило применение грубой силы при подавлении волнений. Был поднят вопрос о «демонизации Китая» в глазах общественности. Во многих странах Евросоюза, где обширна тибетская диаспора, возникли идеи создания бойкота предстоящей Олимпиады от имени всего ЕС в связи с событиями в Тибете. Председательствующая на тот момент в качестве главы ЕС — Франция морально поддержала идею бойкота, но к началу Олимпиады так и не решилась выполнить её и приняла участие в играх^{[уточнить]}.

Согласно позиции официальных государственных СМИ КНР по факту беспорядков, что во всем виновато Тибетское правительство в изгнании и зачинщиками погромов выступила некая малочисленная группировка, поддавшаяся призывам религиозного главы Далай-Ламы, с обвинением международных СМИ в искажении информации. Официальный Пекин обещал предоставить факты об организации беспорядков Далай-ламой, но такие факты так и не были предоставлены^{[нейтральность?]}. Далай-лама опроверг заявления о его причастности к беспорядкам и призвал тибетцев к ненасильственному решению тибетского вопроса. Тибетское правительство в изгнании обвинило власти КНР в том, что они спровоцировали насилие в Тибете для последующей расправы с недовольными китайским правлением.

Увеличение числа тюрем

До начала оккупации в 1959 году в Тибете существовало 2 тюрьмы, в которых содержание даже 15 заключённых уже вызывало скандал. С момента вторжения Китая количество арестованных беспрецедентно увеличилось, а число уголовных учреждений умножилось. Точное количество тюрем на текущий момент установить сложно из-за ограничения доступа к информации со стороны Китая. По данным тибетской стороны на 2001 год, всего в Тибетском автономном районе было 12 тюрем и 13 трудовых лагерей, в Цинхае — 32, в Сычуани — 6; более половины всех заключённых — духовенство.

Движение тибетских беженцев за независимость

Правительство Тибета в изгнании

Покинувшие в 1959 году Тибет беженцы поселялись в основном в Непале, Бутане и Индии. Далай-лама XIV получил прибежище в Дхарамсале (Индия), где расположилось Тибетское правительство в изгнании. Далай-лама и правительство контактировали с главами государств, оповещали международные СМИ о том, что Тибет был оккупирован Китайской народной республикой.

Правительство Тибета в изгнании устанавливает демократические принципы в тибетской диаспоре, 10 марта 1963 был принят проект конституции. Основные темы, которыми занимается правительство, это вопрос национальной независимости, сохранение тибетской культуры и религии, защита экологии Тибета, защита прав тибетцев.

Далай-лама XIV

До 2002 года Далай-лама XIV, духовный лидер тибетских буддистов, был главой Тибетского правительства в изгнании. В результате его усилий по тибетскому вопросу были приняты три резолюции ООН в 1959, 1961 и 1965 годах. В первые десятилетия, проведённые в изгнании, основная часть его работы была посвящена таким вопросам как благополучие тибетских беженцев и сохранение тибетской культуры. Одновременно выполнялась другая важная цель — создание и поддержание осведомленности международной общественности о бедственном положении в Тибете.

В 1987 году Далай-лама выдвинул План мира по Тибету из 5 пунктов, в котором было предложено восстановление автономии Тибета, национальной идентичности и прав тибетцев, а также создание зоны мира. 15 июня 1988 года Далай-лама XIV был приглашён выступить перед Европейским парламентом в Страсбурге, где он представил проработанный план мира из пяти пунктов, акцентируя внимание на правах тибетцев жить свободно. Своё предложение он назвал «срединным путём» между полной независимостью Тибета и полным его поглощением Китайской народной республикой. 14 октября Европейский парламент издал резолюцию, выразив своё беспокойство по тибетскому вопросу. В 1989 году за проводимую им политику ненасилия Далай-лама был удостоен Нобелевской премии мира.

Начиная с 1990-х годов, Далай-лама подчёркивает в своих выступлениях и интервью, что Тибет ищет автономии, а не независимости. В ноябре 2008 года в Пекине его посланниками был представлен «Меморандум о подлинной автономии для тибетского народа», в котором был озвучен отказ от борьбы за независимость и согласие на подлинную автономию в случае удовлетворения Китаем ряда требований тибетской стороны.

Далай-лама неизменно акцентирует, что для достижения поставленных целей необходимо использовать только ненасильственные методы: мирные демонстрации, работу с общественным мнением и другие. За свою приверженность ненасилию и делу свободы Тибета Далай-лама является одним из самых уважаемых людей во всём мире.

Тибетский молодёжный конгресс

Тибетский молодёжный конгресс — одна из наиболее активных молодёжных групп, выступающих за независимость Тибета. Она была основана в 1970 году. Её членами часто становятся прибывшие из Тибета беженцы. Конгресс выступает за ненасильственную борьбу, но в отличие от Далай-ламы эта группа требует не автономии, а полной независимости Тибета, а также критикует Тибетское правительство в изгнании за медленное решение вопроса возвращения на родину. По мнению китайских властей, деятельность конгресса носит террористический характер.

Значительное внимание СМИ привлекла акция Тибетского молодёжного конгресса, состоявшая в марше протеста от Дхарамсалы до границы Тибета.

Демографический состав

Тибетцы, чаще всего принимающие участие в кампаниях за независимость Тибета, это в большей степени беженцы, недавно прибывшие из Тибета, старшее поколение тибетцев, чьё детство прошло на Тибете, а также молодые тибетцы, родившиеся вне Тибета, во время их обучения в колледжах.

Движение за свободу Тибета на Западе

История развития

В 1960—1970-х годах интерес к движению за независимость Тибета не был сильно проявлен. Этому способствовала закрытость границ Тибета в 1963—1971 годах и недоступность информации, западная политика «единого Китая», холодная война, война во Вьетнаме и другие события, занимавшие внимание мирового сообщества.

Однако в 1987 году, когда произошла Лхасская демонстрация в 1987 году, и по демонстрантам, кидавшим камни, был открыт огонь из полуавтоматического оружия, ситуация в корне изменилась, в основном благодаря присутствию в тот момент в Лхасе иностранных журналистов, осветивших события. В скором времени появилось большое количество организаций, выступающих за независимость или полную автономию Тибета. Среди них:

• Free Tibet Campaign (основана в 1987 году)
• International Campaign for Tibet (1988)
• Students for a Free Tibet (1994)

Участие знаменитостей

Большой вклад в популярность движения за независимость Тибета внесли такие знаменитые люди, как Харрисон Форд, Голди Хоун, Джулия Робертс, Стинг, Бьорк и другие. Одним из наиболее активных участников движения является Ричард Гир. Он основал фонд «The Gere Foundation», чьей целью является помощь тибетцам, в том числе в вопросе автономии Тибета. В 1993 году, вручая одну из наград премии Оскар, он использовал подиум, чтобы осудить китайское правительство за действия в Тибете (после этого случая он был навсегда лишён возможности участвовать во вручении).

Основатель группы Beastie Boys Адам Яух организовал в 1996 году успешный рок-концерт «Tibetan Freedom Concert», который проводился затем ежегодно до 2001 года. Первый концерт состоялся в Сан-Франциско с участием таких групп как Red Hot Chili Peppers, Smashing Pumpkins, Beastie Boys, Björk и других. Концерт посетили 100 000 зрителей, благодаря ему удалось собрать более 800 000 долларов в помощь тибетцам.

Дополнительную известность движению принесли такие фильмы о Тибете, как «Семь лет в Тибете» и «Кундун».

Критика

По мнению тибетолога М.Голдштейна, широкая поддержка, оказываемая тибетцам, ухудшает их положение. Он отмечает, что сторонники жёсткого курса в Китае используют поддержку Тибета со стороны Запада как предлог для ужесточения политики, поскольку тибетцы рассматриваются в данном случае как те, кто приглашает иностранцев вмешаться во внутренние дела Китая.

Некоторые критики, например, учёный Д.Лопес в своей книге «Prisoners of Shangri-La: Tibetan Buddhism and the West», отмечают, что на Западе сложился ряд романтических мифов о Тибете, дающих искажённое представление о действительности. Например, распространенное представление о том, что тибетское общество существовало без насилия, противоречит факту участия тибетской армии в многочисленных войнах, начиная с XVII века. Однако именно с фразы о том, что «тибетцы практиковали ненасилие более тысячи лет» начинается фильм М.Скорсезе «Кундун». Критики также считают, что и сами тибетцы в изгнании, включая Далай-ламу, подвержены некоторым западным мифам о тибетской истории и религии и выстраивают свою политику в соответствии с ними.

См. также

Движение за независимость Восточного Туркестана

Литература

• Swank H. Free Tibet movement' Publicity // Encyclopedia of Social Movement Media. — SAGE, 2010. — С. [books.google.ru/books?id=OSkKAOoaSGIC&lpg=PA211&ots=aPj2oM5ydO&dq=&hl=ru&pg=PA211#v=onepage&q=&f=false 211-212]. — 632 с. — ISBN 9780761926887.
• Ardley J. Tibetan Independence Movement: Political, Religious and Gandhian Perspectives. — Taylor & Francis, 2002. — 224 с. — ISBN 9780700715725.
• McCarthy R.E. Tears of the Lotus: Accounts of Tibetan Resistance to the Chinese Invasion, 1950– 1962. — Jefferson, NC: McFarland & Company, Inc., Publishers, 1997.
• Powers J. The Free Tibet Movement: A Selective Narrative // Journal of Buddhist Ethics. — 2000.
• McLagan M. Computing for Tibet: virtual politics in the post-cold war era. — University of Chicago Press, 1996. — 142 с.
• Рагозин Д. РеввоенТибет // Русский Newsweek, №3 (225). — 2009.

Ссылки

• [www.guardian.co.uk/world/gallery/2009/mar/09/tibet-dalailama?picture=344346967#/?picture=344346970&index=1 The Tibetan uprising: 50 years of protest] (англ.). The Guardian (10 March 2009). Проверено 21 октября 2012. [www.webcitation.org/6BhiGrAAE Архивировано из первоисточника 26 октября 2012].

Отрывок, характеризующий Движение за независимость Тибета

В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.