Левая (Италия)

«Левая»
итал. Sinistra
Лидер:	Урбано Раттацци Агостино Депретис Франческо Криспи Джованни Джолитти
Основатель:	Урбано Раттацци
Дата основания:	1849
Дата роспуска:	1922 влилась в Итальянскую либеральную партию
Штаб-квартира:	Италия Италия Рим
Идеология:	Либерализм прогрессизм радикализм
Союзники и блоки:	«Правая» «Крайне левая»

К:Политические партии, основанные в 1849 году

К:Исчезли в 1922 году «Левая» (итал. Sinistra) — либеральная и прогрессистская политическая партия существовавшая в Итальянском королевстве с 1849 по 1922 год. Влилась в Итальянскую либеральную партию. В исторических исследованиях часто называется «Историческая левая», с тем, чтобы избежать путаницы с левыми движениями и партиями, которые были созданы в XX веке.

Наряду с «Правой» входила в число двух крупнейших партий Италии в XIX и начале XX веков. Длительное время находились в тени правых, лишь изредка приходя к власти. Ситуация изменилась в середине 1870-х годов, когда «Левая» стала доминирующей силой в итальянской политике. Левые беспрерывно находились у власти в период с 25 марта 1876 года по 6 февраля 1891 года, при этом партия имела большинство в итальянском парламенте 43 года подряд, в первый раз проиграв выборы в 1919 году.

История

Эпоха Ратацци

Партия «Левая» была основана адвокатом Урбано Раттацци в 1849 году в Сардинском королевстве ещё до объединения Италии как оппозиция правому правительству. Многие её деятели были гарибальдийцами и активно участвовали в деле объединения Италии. В 1852 году Раттацци заключил соглашение с новым премьер-министром Сардинии Камилло Бенсо ди Кавуром, лидером умеренных правых, и был избран президентом Палаты депутатов. В 1854 году Урбано получил портфель министра юстиции в кабинете Кавура, а с 1855 по 1858 год был министром внутренних дел. В течение этого времени левым удалось провести ряд важных реформ (распустить некоторые монашеские ордена и реформировать уголовный кодекс, в частности отменить смертную казнь за политические преступления). Покинул правительство из-за несогласия с иностранной политикой Кавура, выступавшего за союз с Францией. После отставки Кавура в 1859 году (после заключения Виллафранкского мира) левые смогли сформировать свой кабинет, который пал уже в следующем году.

После образования единого Итальянского королевства левые в целом стали более умеренными, сохранив вражду к клерикализму. Первое в истории объединённой Италии левое правительство было сформировано 3 марта 1862 года, но излишняя симпатия его главы Ратацци к Франции и противодействие походу Джузеппе Гарибальди на Рим привели к падению левого кабинета уже в августе того же года. Во второй раз «Левая» пришла к власти 10 апреля 1867 года. Впрочем этот кабинет тоже просуществовал недолго и был отправлен в отставку 27 октября того же года. Причинами падения стали крайне двусмысленная политика лидера левых Ратацции по отношению к Гарибальди, вновь предпринявшему поход на Рим, и чрезмерные симпатии к императору французов Наполеону III. Хотя репутация Раттацци как государственного деятеля была подорвана слабостью его характера и отсутствием твёрдых взглядов, это не помешало ему оставаться лидером «Левой» вплоть до своей смерти 5 июня 1873 года. Новым лидером партии стал адвокат Агостино Депретис, ранее занимавший посты министра общественных работ, министра морского флота и министра финансов.

Эпоха Депретиса

В 1876 году жёсткая налогово-бюджетная политика правительства Марко Мингетти объединила левых и часть правых, которые совместно добились отставки кабинета и роспуска Палаты депутатов. В итальянской истории это событие получило название «Парламентская революция». Новым председателем Совета министров Италии король Виктор Эммануил II назначил Депретиса. На выборах в парламент 5 ноября 1876 года «Левая» одержала сокрушительную победу, получив 243 319 голосов (70,2 %) и 414 мест из 508. Новый кабинет Депретис сформировал при поддержке части правых депутатов, тех, которые внесли свой вклад в падение правительства Мингетти. Несмотря на доминирование «Левой» в Палате депутатов, партия была крайне неоднородной, объединяя в своих рядах от умеренных либералов, близких по взглядам к правому центру, до радикалов, выступавших за ликвидацию монархии и широкие социальные реформы. Разные группы внутри «Левой» по каждому частному вопросу группировались довольно неожиданным образом; поэтому начались беспрестанные правительственные кризисы, то общие, то частные. В результате, несмотря на то, что левые имели большинство в Палате депутатов на протяжении 43 лет, из-за внутренних конфликтов с 1876 по 1919 годы в Италии сменилось 38 правительств. При этом нередко умеренные левые блокировались с умеренными правыми, результатом чего стали 14 правых кабинетов.

Депретис, высоко ставя политическую стабильность и понимая невозможность образовать прочное правительственное большинство опираясь только на раздираемую конфликтами левую партию, начиная с мая 1881 года стал привлекать на свою сторону правый центр. Стремясь избежать открытой конфронтации между правящим большинством и оппозицией, как слева, так и справа, Депретис пытался заручиться поддержкой отдельных депутатов по локальным вопросам даже если это противоречило партийной программе. Подобная политика, получившая название «трансформизм» (итал. trasformismo), получила широкое распространение в итальянской политике. Сотрудничество Депретиса с правыми и его умеренно-либеральная политика вызывали серьёзное недовольство со стороны многих левых, чьи лидеры, Франческо Криспи, Джованни Никотера, Бенедетто Кайроли, Джузеппе Дзанарделли и Альфредо Баккарини, образовали между собой коалицию (прозванную «пентархией»), которая не раз ставила кабинет Агостино в затруднение. Ещё ранее, 26 мая 1877 года из «Левой» вышли 20 депутатов радикалов и умеренных республиканцев, создавших свою партию, названную «Крайне левая».

Первый кризис произошёл уже в конце 1877 года, когда был вынужден уйти в отставку министр внутренних дел Никотера и его место занял Криспи. Через 3 месяца образовался кабинет другого гарибальдийца — Кайроли. После нескольких месяцев управления он уступил место Депретису, продержавшемуся, в свою очередь, лишь полгода и павшему из-за попытки введения налога на муку. Второй кабинет Кайроли сумел провело этот закон, и через полгода пал. Для образования нового правительства в ноябре 1879 года Кайроли вступил в союз с Депретисом, предложив ему портфель министра внутренних дел. В области внешней политики Кайроли, уступая требованиям общественного мнения, отклонился от политики Депретиса и правых на сближение с Германией. Коалиция «Правой» с группами Криспи и Никотеры оставила кабинет в меньшинстве по вопросу о вотировании временного бюджета, но благодаря успешным выборам 1880 года правительство устояло. Впрочем продержаться оно смогло лишь до мая 1881 года. Занятие французами Туниса, на который также претендовала и Италия, привело к падению кабинета Кайроли и замене его более германофильским правительством Депретиса, при котором была приобретена колония Асэб на Красном море (ныне Эритрея).

Заняв пост председателя Совета министров, Депретис, несмотря на правительственные кризисы, следовавшие один за одним (5 отставок по разным поводам за 6 лет), сумел продержаться на этом посту до своей смерти 29 июля 1887 года. После каждой отставки король поручал сформировать новый кабинет всё тому же Депретису. В результате все правительственные кризисы приводили лишь к изменениям в составе кабинета, почти не влияя на его политику. В целом, направление политики тех лет было умеренно-либеральное, что привело к тому, что Депретиса постоянно поддерживали правые, руководимые Мингетти, а радикальное крыло «Левой», вожди которых составляли «пентархию», обычно находились в оппозиции. Слева Депретиса упрекали в излишней уступчивости по отношению к клерикалам и в излишней суровости к радикалам. В то же время, несмотря на критику правительства лидеры «пентархии» неоднократно сами входили в кабинеты Депретиса. Более последовательную оппозицию составляла лишь «Крайне левая», включавшая в свой состав радикалов, республиканцев и немногочисленных в то время социалистов. Одним из важных достижений Депретиса стало проведение закона о первоначальном обучении, который сделал обучение обязательным для детей в возрасте от 6—9 лет в общинах, где число жителей, достигло определённой нормы. Уроки закона Божия были сделаны необязательными ещё в 1877 году.

В 1882 году Депретис под давление радикальных левых и «Крайне левой» провёл важную избирательную реформу, которая привела к увеличению числа избирателей более чем в три раза, от 621 896 до 2 017 829 человек. Всё же несмотря на свою важность избирательная реформа не изменила существенно состав палаты, так на выборах, в первую очередь на юге страны, широко практиковались административное давление и подкуп избирателей.

Во внешней политике важнейшим решением Депретиса стало подписание 20 мая 1882 года секретного договора о Тройственном союзе с Германией и Австро-Венгрией. Таким образом Италия окончательно присоединилась к созданному Бисмарком союзу Германии и Австрии, направленному против Франции и России. Чтобы привести в порядок финансы, правительству в 1883 году пришлось прибегнуть к займу в 644 млн. Заём дал возможность отказаться от принудительного курса ассигнаций и банковских билетов. Несмотря на удачу займа, недоверие к финансам Италии не уменьшилось. В то же время, заключение союза с Германией и Австро-Венгрией повлекло за собой увеличение военных расходов, тем самым делая бессмысленными все меры к восстановлению равновесия бюджета. Особенно политика Депретиса раздражала крайне левых и ирредентистов, которые энергично вели пропаганду против правительства. Эта пропаганда, грозя испортить дружеские отношения с Австрией, заставляла правительство прибегать к строгим полицейским мерам — произвольному закрытию ирредентистских обществ и арестам.

В 1885 году Италия попробовала расширить свои колонии. Война с Абиссинией за побережье Красного моря от Массауа (ныне Эритрея) до Баб-эль-Мандебского пролива, оказалась гораздо тяжелее, чем этого ожидали в Италии и привела к очередному правительственному кризису, что впрочем не вызвало смены политики.

Эпоха Криспи

После смерти Депретиса в 1887 году центральной фигурой в «Левой» и в итальянской политике стал Франческо Криспи. Возглавив кабинет, он, несмотря на свою левую репутацию, продолжил политику предшественника, находя поддержку у правых. Забыв о своих недавних нападках на Тройственный союз, в 1887 году Криспи для закрепления союза в Фридрихсруэ встретился с Бисмарком. Сближение Италии и Германии привело к десятилетней таможенной войне с Францией (1888—1898) и выводу французских инвестиций, результатом чего стали земледельческий и торговый кризисы, спровоцировавшие массовые антиправительственные демонстрации. Под их влиянием кабинет Криспи вышел в отставку, но вскоре вернулся к власти лишь слегка преобразованный.

Важным достижением левых в «эпоху Криспи» стало принятие в 1888 году нового, передового для Европы XIX века, уголовного кодекса, который стал последним актом объединения Италии, отменив действовавшие раньше местные кодексы. Кабинет Криспи отменил десятину, обязательную уплату в пользу церкви десятой части доходов прихожан. Также кабинет Криспи провёл реформу общинного и провинциального управления, значительно расширившую местное самоуправление. Несмотря на экономические проблемы и вызванные ими антиправительственные выступления, итоги выборов 1890 года оказались благоприятны для Криспи: из 508 мест в Палате депутатов не менее 392 заняли его сторонники, среди которых был и «правый центр», руководимый маркизом де Рудини. Остальные депутаты принадлежали или к «непримиримой правой» во главе со старым кавурианцем Руджиеро Бонги, или к сторонникам Никотеры и крайне левым. Хотя Криспи удалось получить большинство в парламенте, но проект бюджета и новые налоги привели к отставке его кабинета.

Правому кабинету во главе с де Рудини, пришедшему на смену правительству Криспи не удалось решить финансовые проблемы и в мае 1892 года был сформирован кабинет Джованни Джолитти, представителя умеренного крыла. Новый премьер, в отличие от предшественников, был противником чрезвычайных мер и считал необходимым разрядить обстановку в стране с помощью реформы налоговой системы, улучшения социального законодательства и т. д. Ему удалось добиться некоторого успеха во внешней политике. В то же время Джолитти также не удалось исправить финансовое положение Италии уменьшением государственных расходов, в том числе и за счёт сокращения военного бюджета. Меры экономии, предпринятые правительством, вызвали недовольство. Во время предвыборной кампании 1892 года, вожди оппозиции, как левой, так и правой, говорили об ослаблении армии, как о безумии и преступлении, совершаемом правительством ввиду гигантских армий иностранных государств. Всё же Джолитти удалось после выборов заручиться поддержкой 370 депутатов и сохранить свой кабинет. В период правления Джолитти экономические проблемы привели к сильному бунту на Сицилии и к ряду более слабых бунтов на севере Италии, что ослабило поддержку Джолитти в парламенте. В 1893 году, во многом с подачи лидера парламентской группы крайне левых Наполеоне Колаянни, разгорелся скандал вокруг афер и многомиллионных хищений в Римском банке. Часть депутатов и некоторые министры оказались связаны с хищениями; одни брали деньги за молчание, другие — за активную поддержку руководства банка. Подозрение пало и на самого Джолитти. Хотя он и не был повинен в коррупции, но зная об этих неприглядных фактах и долго противясь их обнародованию, Джолитти был вынужден в конце 1893 года уйти в отставку.

Новый кабинет король поручил составить Криспи. При нём властям пришлось жестоко подавить массовое демократическое и социалистическое движения рабочих и крестьян Fasci Siciliani, которое спровоцировало новый виток парламентской борьбы против правительства. Одновременно Криспи провёл ряд социальных реформ, таких как сокращение рабочего дня или первый в истории Италии закон о социальной помощи, вошедший в историю как «закон Криспи». В 1895 году кабинет Криспи, видя как усиливается Абиссиния под руководством нового негуса Менелика II, решил начать войну. После разгрома итальянских войск в битве при Адуа, которое предопределило поражение Италии, 10 марта 1896 года Криспи был вынужден уйти в отставку.

Эпоха Джолитти

Новый кабинет совместно сформировали лидер «Правого центра» маркиз де Рудини и левый Бенедетто Кайроли, получив поддержку большинства крайне левых. Вплоть до 1900 года правительство возглавляли правые. Только 24 июня 1900 года новый кабинет сформировал президент сената Джузеппе Саракко. В 1901 году новый кабинет при участии лидеров двух основных течений Радикальной партии формирует Дзанарделли. Новый премьер активно лоббировал закон о разводе, но слабое здоровье не позволило ему завершить задуманное. В ноябре 1903 года правительственная коалиция развалилась из-за вопроса о повышении военных расходов. Новое правительства король поручил создать Джолитти.

Сохраняя демократическую ориентацию, Джолитти в то же время показал себя мастером интриг, давления, манипуляций с голосами избирателей, что позволило ему в период с 1903 по 1921 годы 4 раза становиться председателем Совета министров, занимая его в общей сложности около 9 лет. Добиваясь расположения реформистского крыла рабочего движения, он вводил в правительство социалистов, проводил либеральные реформы, легализовал рабочие организации, признал право рабочих на забастовки (1901), ввёл всеобщее избирательное право для мужчин (1912). Джолитти, не разрывая Тройственного союза, сумел наладить отношения с Францией.

Во время третьего кабинета Джолитти (март 1911—март 1914) состоялась Ливийская война, в результате которой Италия, разгромив Османскую империю, присоединила Ливию и Додеканесы. Именно в эти годы в Италии резко обострились социальные и политические противоречия. Участились забастовки; рабочие требовали отставки Джолитти. Несмотря на это «Левая» одержала победу на выборах 1913 года, в которых участвовала в составе коалиции «Либералы», в которую также вошли давний конкурент левых «Правая» и ряд мелких правых и правоцентристских партий. Несмотря на победу Джолитти вскоре ушёл в отставку «по состоянию здоровья». Позже он пытался предотвратить вступление Италии в Первую мировую войну, возглавив сторонников нейтралитета.

В Первую мировую войну Италия, несмотря на Тройственный союз с Германией и Австро-Венгрией, вступила только в 1915 году, причём на стороне их противника, Антанты. Во время войны страной поочерёдно руководили правительства национального единства в главе с Антонио Саландра («Правая», ушло в отставку 18 июня 1916 года), Паоло Боселли («Правая», 18 июня 1916—29 октября 1917) и Витторио Эмануэле Орландо («Левая», 23 октября 1917—23 июня 1919).

Выборы 1919 года прошли по новой избирательной системе. Прежняя система, предусматривающая одномандатные округа, голосование в два тура и завоевание мандата кандидатом получившим большинством голосов, была упразднена. Вместо неё были введены 58 многомандатных избирательных округов, в которых избирали от 5 до 20 членов парламента. Эти реформы создали большие проблемы для либералов, которые оказались не в состоянии остановить рост массовых партий, Социалистической и Народной (предшественника Христианско-демократической партии), которые ещё до войны смогли добиться контроля над многими местными органами власти в Северной Италии. Ситуацию для либералов усугубило то, что хотя Католическая церковь выступала против социалистов, в то же время Святой Престол, не забыв о ликвидации светской власти пап и борьбе между Ватиканом и Итальянским государством, не собирался оказывать им помощь. В результате «Левая» впервые в своей истории потерпела поражение на выборах, да ещё поражение разгромное. За правящую коалицию, объединявшую «Левую» и «Правую», отдали свои голоса всего 490 384 избирателей (8,6 %). Получив 41 место в Палате депутатов, она оказалась лишь пятой. Её опередили не только социалисты, но и раньше не участвовавшие во всеобщих выборах Народная партия и социал-демократы (предшественники Демократической партии труда).

15 июня 1920 года Джолитти формирует последнее в истории правительство «Левой», которое просуществовало чуть больше года, до 4 июля 1921 года. Это время вошло в историю Италии как «Красное двухлетие» и сопровождалось резким подъёмом забастовочного движения, массовым захватом фабрик и заводов рабочими и созданием рабочих советов. Причинами явились ухудшение экономической ситуации в результате Первой мировой войны, а также влияние происходившей в России революции. Особенно сильным движение было на севере Италии. События 1920 года в Пьемонте, когда сотни тысяч человек бастовали, захватывали фабрики и организовывали рабочие советы, создали в стране по сути предреволюционную ситуацию. В конце концов, во многом из-за отсутствия единства среди социалистов, анархистов и коммунистов, властям удалось нормализовать ситуацию. Поражение на выборах 1919 года, рост леворадикальных настроений и страх перед коммунистическим переворотом, стали причинами отхода Джолитти, а вместе с ним и «Левой», от довоенной политической тактики. Политический истеблишмент начала 1920-х годов предпочёл не замечать растущую активность фашистов Бенито Муссолини. Мало того, тогдашнее руководство либералов во главе с Джолитти использовали фашистов для борьбы с ультралевыми, не мешая тем силой устанавливать контроль над городским и областными органами власти, а также применять насилие в отношении своих политических оппонентов.

По инициативе Джолитти 15 мая 1921 года прошли внеочередные парламентские выборы. Хотя либерально-консервативная коалиция получила чуть меньше голосов чем на предыдущих выборах, 470 605 (7,1 %), она всё же смогла расширить своё представительство в Палате депутатов до 43 мест. Всего же в итальянский парламент прошли представители 14 партий и блоков. Ведущими силами парламента XXVI созыва стали социалисты (123 депутата), христианские демократы (108 мандатов) и Национальный блок, объединивший фашистов Муссолини и националистов Энрико Коррадини (105 мест). Парламент, таким образом, разделился на три различных блока, каждый из которых не имел возможности сформировать стабильное большинство. В этой хаотической ситуации, Джолитти, разочарованный результатами выборов, уходит в отставку.

8 октября 1922 года остатки «Левой» и «Правой», за которыми к тому времени закрепилось название «либералы», официально основали Итальянскую либеральную партию, которая сразу же вступила в альянс с фашистами. В конце октября 1922 года либералы в большинстве своём поддержали Марш на Рим, приведший к насильственной смена власти в Италия и установлению фашистской диктатуры во главе с Муссолини. В ноябре 1923 года либералы голосовали за принятие предложенного фашистами закона Ачербо, согласно которому партия, набравшая наибольшее количество голосов, но не меньше 25 %, получала 66 % мест в парламенте. Оставшаяся треть мест распределялась между всеми остальными партиями согласно пропорциональной системе. В выборах 1924 года часть либералов приняли участие единым списком с фашистами, часть пошли самостоятельно. В результате Бенито Муссолини получил лояльный парламент.

В то время многие либералы, в том числе и Джолитти, надеялись, что придя к власти фашисты станут более умеренными и ответственными. Надеждам не суждено было сбыться. Уже вскоре принятие закона, ограничивавшего свободу прессы, убийство фашистами депутата-социалиста Джакомо Маттеотти и другие действия нового режима, явно показали намерение Муссолини уничтожить демократию. В 1925 году Итальянская либеральная партия, как и другие партии, была запрещена.

Идеология

«Левая», в отличие от своих оппонентов из «Правой», выступала за демократизацию и модернизацию государства и страны. Важными вопросами для левых было расширение избирательных прав и социальной политики.

Именно «Левая» провела реформу образования, приняв 15 июля 1877 года закон № 3961, вошедший в историю как «закон Коппино» по имени министра образования Микеле Коппино. Этот закон ввёл обязательное и бесплатное начальное образование в возрасте от 6 до 9 лет, а также отменил уроки закона Божия. Закон способствовал в значительной степени снижению неграмотности в Италии конца XIX века и разрушению монополии католической церкви на образование. В 1889 году «Левая» приняла закон о реформе избирательной системе, получивший название «закон Дзанарделли», который, снизив возрастной и имущественный цензы, главным сделал образовательеый ценз. Благодаря этому в 1880 году доля имеющих право голоса увеличилось с 2,2 % до 6,9 % населения Италии.

В социальной сфере «Левая» первыми занялись защитой прав работников, а также инициировали ряд исследований по изучения условий жизни сельского населения. Самым известным из них было исследование Джасини, которые выявили крайную нищету и широкомасштабное недоедание, следствием которого стало широкое распространение авитаминоза (пеллагра), высокую детскую смертность, в первую очередь от дифтерии, и плохие санитарные условия.

В сфере экономики левые выступали за отмену непопулярного налога на землю и в целом за снижение налогов с целью стимулировать инвестиции в промышленное развитие страны. Во многом благодаря этой своей позиции «Левая» и смогла в 1876 году прийти к власти, свалив кабинет Мингетти, пытавшегося стабилизировать государственные финансы, в том числе за счёт повышения налогов. Важным пунктом экономической программы левых был протекционизм. Долгая депрессия, мировой экономический кризис 1873—1896 годов, сильно ударила по промышленности и сельскому хозяйству Италии и вызвала снижение уровня жизни, сделала популярной протекционистскую политику. В 1878 году, под влиянием промышленных кругов Севера, были введены повышенные тарифы для защиты стальной и текстильной промышленности, а также предоставлены субсидии отраслям наиболее пострадавшим от кризиса и для развития инфраструктуры. В 1887 году непрекращающаяся депрессии породила так называемый «аграрно-промышленный блок», объединивший промышленников Севера и крупных землевладельцев Юга. Следствием этого союза стало введение защитного тариф на ввоз зерновых, в первую очередь из США. Повышение цен на хлеб заставило правящую «Левую» принять меры по повышению зарплаты рабочих.

Именно левые правительства Депретиса и Криспи начали строительство Итальянской колониальной империи, что привело к конфликту с Францией, которая также как и Италия колонизировала Северную Африку. Во многом недовольство захватом французами Туниса, которых в Италии назвали «пощечина в Тунисе», толкнуло Депретиса вопреки традиционному для либералов недоверия к Центральным державам, в первую очередь Австро-Венгрии, заключить с ними союз против Франции. Левые кабинеты Депретиса, Криспи и Джолитти вели войны против Турции и Абиссинии, позволившие захватить Ливию, Киренаику, Додеканесы и часть Эритреи, а также участвовали в разделе Сомали вместе с Англией и Францией.

Результаты выборов

Светло-синим выделены выборы в Палату депутатов в результате которых «Левая» заняла первое место по количеству мандатов.

Год	Список	Голоса	%	Места
1861	«Левая» («Демократы»)	—	20,4	62
1865	«Левая»	—	27,8	156
1867	«Левая»	—	30,1	163
1870	«Правая»	—	28,8	162
1874	«Правая»	—	32,5	232
1876	Правительственная	—	56,0	414
1880	Правительственная	—	46,7	218
1882	Правительственная	—	39,8	289
1886	Правительственная	—	40,2	292
1890	Правительственная	—	58,1	401
1892	Правительственная	—	51,2	323
1895	Правительственная	—	65,75	334
1897	Правительственная	—	64,37	327
1900	Правительственная	—	58,27	296
1904	Правительственная	—	66,73	339
1909	Правительственная	—	61,4	306
1913	Либералы	—	51,0	260
1919	Либералы	490 384	8,6	41
1921	Либералы	470 605	7,1	43

Известные члены

• Агостино Депретис (1813—1887) — председатель Совета министров (март 1876—март 1878; декабрь 1878—июль 1879; май 1881—июль 1887).
• Бенедетто Кайроли (1825—1889) — председатель Совета министров (март 1878—декабрь 1878; июль 1879—ноябрь 1879).
• Франческо Криспи (1819—1901) — председатель Совета министров (июль 1887—февраль 1891; декабрь 1893—март 1896).
• Джованни Джолитти (1842—1928) — председатель Совета министров (май 1892—декабрь 1893; ноябрь 1903—март 1905; май 1906—декабрь 1909; март 1911—март 1914; июнь 1920—июль 1921).
• Джузеппе Саракко (1821—1907) — председатель Совета министров (июнь 1900—февраль 1901).
• Джузеппе Дзанарделли (1826—1903) — председатель Совета министров (февраль 1901—ноябрь 1903).
• Алессандро Фортис (1842—1909) — председатель Совета министров (март 1905—февраль 1906).
• Витторио Эмануэле Орландо (1860—1952) — председатель Совета министров (октябрь 1917—июнь 1919).
• Джованни Никотера (1828—1894) — участник борьбы за объединение Италии, министр внутренних дел в первом правительстве Депретиса и первом правительства де Рудини, один из членов «Пентархии».
• Альфредо Баккарини (1826—1890) — член парламента, министр общественных работ во всех трёх правительствах Кайроли и четвёртом правительстве Депретиса, один из членов «Пентархии».
• Франческо Паоло Перес (1812—1892) — писатель, сенатор, мэр Палермо (1876—1879), министр общественных работ во втором правительстве Депретиса и министр образования во втором кабинете Кайроли, президент Общества национальной истории Сицилии.
• Джироламо Кантелли (1815—1884) — сенатор, входил в первое и второе правительства Менабреа (министр общественных работ и министр внутренних дел), министр внутренних дел и временно министр образования во втором кабинете Мингетти, председатель провинциального совета Пармы, президент издательской компании Gazzetta di Parma (1876—1883).
• Паскуале Станислао Манчини (1817—1888) — юрист и публицист, был неоднократно министром образования, министр иностранных дел, активно содействовал отмене смертной казни, церковной десятины и тюремного заключения за долги, а также расширению свободы прессы, один из учредителей и президент Института международного права.
• Микеле Коппино (1822—1901) — профессор итальянской литературы, ректор Университета Турина (1868—1870), председатель Палаты депутатов (1880 и 1884), министр образования в нескольких кабинетах Депретиса, автор закона о бесплатном и обязательном начальном образования.
• Луиджи Меццакапо (1814—1885) — военный, участник борьбы за объединение Италии, военный министр в первом и втором кабинетах Депретиса, сенатор.
• Бенедетто Брин (1833—1898) — военно-морской инженер, депутат, министр ВМС (1876—1878, 1884—1891), министр иностранных дел (1892—1893).
• Луиджи Амедео Мелегари (1805—1881) — профессор конституционного права, один из основателей «Молодой Италии», депутат, сенатор, министр иностранных дел в первом кабинете Депретиса.

Отрывок, характеризующий Левая (Италия)

С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.