Меланезийцы

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Меланези́йцы — группа народов, населяющая острова Меланезии в Тихом океане, примыкающие к Австралии и Новой Гвинее. Вместе с Полинезией и Микронезией составляет регион, называемый Океания. В переводе с греческого Меланезия значит «Чёрные острова». Расовый тип — австралоидный. На Архипелаге Бисмарка, Соломоновых островах, в Республике Вануату (на Новых Гебридах), островах Тробриан и Луизиада подавляющее большинство меланезийского населения — ярко выраженные австралоиды, часто с очень тёмной кожей, которая становится наиболее характерной для жителей северной Меланезии, например, для Бугенвилля (северные Соломоновы острова). Особый вариант меланезийской ветви австралоидной расы распространён в Новой Каледонии. А у значительной части меланезийцев Фиджи кожа более светлая (проявляется большая близость к полинезийцам). В целом, меланезийцы близки по расовому типу к папуасам Новой Гвинеи и прилегающих островов, а также островитянам Торресова пролива и уже исчезнувшим чистокровным тасманийцам.





Ареал расселения

Меланезийцы заселяют Архипелаг Бисмарка (Новая Британия, Новая Ирландия, острова Адмиралтейства), Соломоновы острова, Новые Гебриды, Новая Каледония, Фиджи, острова Тробриан и Луизиада. Большинство этих островов имеет вулканическое происхождение, и по размерам они больше, чем полинезийские или микронезийские. Природные ресурсы намного богаче. Численность: Соломоновы острова — 230 000, Новые Гебриды — 120 000, Новая Каледония — 140 000, Фиджи — 325 000.

Наиболее крупные народы по регионам:

  • Соломоновы острова — ареаре, кварааэ, саа, нгела, малуу, лау, фаталека, марово, тробрианцы. Эту группу объединяют под названием «Народы Соломоновых островов».
  • Вануату (Новые Гебриды) — эфате, ндуиндуи, абма, танна, ленакел, большие намба, анейтьюм.
  • Острова Бисмарка — толал, киливила, нехан.
  • Новая Каледония — канаки (мелановокаледонцы).
  • Фиджи — фиджийцы.
  • Н. Гвинея — моту и др.

Языки

Меланезийцы говорят на меланезийских языках, однако их языки в отличие от микронезийских и полинезийских не образуют отдельной генетической группировки. Собственно меланезийцы являются носителями языков всех остальных групп океанийских языков кроме этих двух и япского языка.

Среди языков, на которых говорят меланезийцы — амблонг, амбрим, анейтьюм, ароси, бамбатанг, бислама, буготу, ватуранга, квамера, киаи, лабел, лимбол, лифу, малфахал, мадак, полономбаук, ротуманский, ререп, сакау, тамботало, танна, тигак, тианг, эроманга, фиджийский, чаач и др. Всего около 400 языков. Языковая дробность очень велика, так что люди из соседних деревень могут друг друга не понимать. В отличие от меланезийцев жители Полинезии понимали друг друга, несмотря на огромные расстояния между островами, их языки более сходны.

История и происхождение

Вопрос о происхождении меланезийцев, как и папуасов, до конца не решён. Некоторые исследователи называют меланезийцев папуасами, но это не совсем одно и то же. Если по расовому типу они близки, то по языковому родству нет. Языки папуасов не относятся к австронезийской семье, как меланезийские, да и сами между собой далеко не всегда родственны. Наиболее вероятно следующее: меланезийцы — это та часть папуасов, которая восприняла австронезийские языки и культуру в результате экспансии в Океанию австронезийцев из Юго-Восточной Азии, мостом которым служил Зондский архипелаг. Таким образом, языки и культура австронезированных папуасов, то есть меланезийцев, стали родственными языкам и культуре народов Юго-Восточной Азии, в частности, Малайского архипелага, а затем и большей части Океании — Микронезии и Полинезии. Древний слой населения этих областей, по всей вероятности, составляли преимущественно веддоидные (Юго-Восточная Азия), негритосские и папуасские народы (Юго-Восточная Азия и Океания), в дальнейшем ассимилируемые продвигавшимися в Океанию австронезийцами, заселявшими всё новые и новые тихоокеанские острова. Таким образом, у монголоидных австронезийцев формировался смешанный монголоидно-австралоидный расовый тип. В отличие от народов Юго-Восточной Азии, полинезийцев и микронезийцев, приобретших смешанный расовый тип, меланезийцы, в основном, сохранили свою ярко выраженную австралоидность. Что касается генома — у меланезийцев присутствует примерно 5 % генов денисовского человека, останки которого были недавно обнаружены на Алтае[1]. Это уникальная особенность меланезийцев, а также папуасов и австралийских аборигенов. В геноме других народов Юго-Восточной Азии и Океании таких генов (за редким исключением — например, у негритосов аэта-маманва) не обнаружено.

В Европу первые сведения о меланезийцах принесли португальские моряки в XVI веке. Антониу д’Абреу назвал островитян папуасами, что по-малайски значит «курчавый». Испанец Иньиго Ортис де Ретес, увидев сходство меланезийцев и папуасов с жителями Африки, назвал остров Новой Гвинеей.

В 1568 году Альваро Менданья де Нейра открыл Соломоновы острова. В 1606 году Торрес и Кирос открыли Новые Гебриды. В XVII и XVIII веках открытия и исследования Меланезии продолжаются, её посещают Бугенвиль, Кук, Дюмон-Дюрвиль и другие знаменитые мореплаватели. Затем острова были колонизованы империалистическими державами, они стали владенияи Франции или Великобритании. В конце XIX века на часть Новой Гвинеи претендовала также Германия. Позже она была передана под опеку Австралии. В настоящее время в состав Папуа — Новой Гвинеи входят меланезийские острова: Новая Ирландия, Новая Британия, Бугенвиль. Великобритании принадлежали часть Соломоновых островов и Фиджи, Франции — Новая Каледония. Новые Гебриды были англо-французским совладением. Во 2-й половине XX века большая часть меланезийских территорий получила независимость.

Религия и мифы

Сегодня меланезийцы ходят в церковь, католическую или протестантскую. Сохраняются и традиционные верования. Мифология у меланезийцев слаборазвита. В основном она посвящена деяниям культурных героев. Это, например, То-Кабинана и То-Корвуву, братья, на о. Новая Британия. На других островах популярен Тагаро, это полинезийский Тангароа, только там это — бог, а здесь — герой. Из космогонических мифов наиболее известен миф об Ипхугаранге, боге, который выловил острова из воды, когда удил рыбу. На других островах считали, что, напротив, сперва была повсюду земля, а океан появился позже, и земля превратилась в острова.

В Меланезии распространены шаманизм, тотемизм, анимизм, культ предков, культ вождей, культ карго, развита магия и вера в магическую силу мана. Есть профессиональные колдуны и шаманыК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2937 дней] (в Новой Каледонии — такате, в Фиджи — мбете, в Вануату — клева).

У меланезийцев, как и у папуасов, существуют тайные мужские союзы. Наиболее известные из них — дук-дук, ингиет, тамате, сукве.

Хозяйство и быт

В структуре общества Меланезии два сословия: вожди (фанло) и простолюдины (тауи натимоно). Насимналан — социальная группа вождей. Браки между членами этой группы и простолюдинами невозможны. Простая женщина в крайнем случае могла стать наложницей вождя.

В отличие от полинезийцев, меланезийцы не были так привязаны к морю, они были скорее жителями суши. У них не было такого строгого подчинения вождям. Они не знали также частной собственности на землю, это было для них равносильно собственности на воздух и воду. Зато любой человек мог иметь своё дерево. Деревня меланезийцев (на примере о. Эроманга), состояла из нескольких домов (сильву), в котором обычно жили жена и дети. Мужчина сюда только изредка наведывался, а жил в симанло — общем мужском доме.

Туземная хижина проста — два опорных столба, коньковая балка, с которой спускается крыша и соединяется с низкими стенами. Обстановка дома примитивна: вдоль одной стены — нары, в середине — очаг, на полу — несколько циновок. Размер дома — 2,4х3,7 метров. Симанло имел размеры 12-15х3,7-6 метров. Позже на Эроманге стали строить другие дома, каркасные, со стенами из дерева или бамбука и скрышей из листьев пандануса или сахарного тростника. Передняя стена в обоих вариантах оставалась открытой, но прикрывалась циновкой.

В Меланезии существовало разделение труда. Охота — мужское занятие. Иногда мужчина может готовить пищу. Но перенос тяжестей — не мужское дело. Плетение циновок и корзин — исключительно женское. Другой тары, кроме корзин здесь не знали, корзины были в жизни очень важны. Из ремёсел было развито ещё изготовление орудий труда, украшений из раковин. Виды оружия — палица, дротики, луки и стрелы.

Музыкальный инструмент — барабан.

В древности в Меланезии разводили собак, кур и свиней, из этих домашних животных важнейшим была свинья. Были домашние свиньи (нэмпрахи нэмлью) и дикие (нэмпрахи нангон). От последних приходилось охранять огороды, огораживая их забором. Домашних свиней держали в загонах, причем на Эроманге загоны делали с наклонными стенами из бревен.

Сельскохозяйственные культуры — таро (тельневье), ямс (нуп), маниок, сахарный тростник, кокосовая пальма, хлебное дерево, фруктовые деревья. Для обработки участка использовали: топор (накэ), нож-тесак (наутунго), простую палку (рохоль). Этого было достаточно, так как земля была всегда увлажнена дождями.

Все вышеперечисленные культуры и домашние животные служили для пропитания. Самое типичное блюдо — нванг — тёртый ямс в банановом листе, печёный на раскалённых камнях.

Феномен светловолосых меланезийцев

Натуральные блондины сравнительно редки и встречаются почти исключительно в Европе и Океании[2]. На Соломоновых островах до 10 % населения имеют светлые волосы. В качестве объяснения предлагались гипотезы выцветания волос под воздействием солнца и солёной воды, богатая рыбой диета, а также генетическое наследство от контактов с европейцами или американцами; выдвигались даже предположения о происхождении островитян от древних мореплавателей из других частей света. Генетическое исследование группы Карлоса Бустаманте, опубликованное в 2012 году, показало у светловолосых меланезийцев Соломоновых островов присутствие редкой мутации гена TYRP1, не обнаруженной за пределами Океании, которая, по мнению авторов, ответственна за светлый цвет волос. Таким образом, у европейцев и меланезийцев генетический механизм, определяющий светлый цвет волос, различен[3][4].

См. также

Напишите отзыв о статье "Меланезийцы"

Примечания

  1. [elementy.ru/news?newsid=431483 Прочтён ядерный геном человека из Денисовой пещеры]. Элементы.ру. [www.webcitation.org/6182JUzUZ Архивировано из первоисточника 22 августа 2011].
  2. Carlos D. Bustamante et al., [www.sciencemag.org/content/336/6081/554 Melanesian Blond Hair Is Caused by an Amino Acid Change in TYRP1] - Science 4 May 2012: Vol. 336 no. 6081 p. 554
  3. Erin Loury, [news.sciencemag.org/sciencenow/2012/05/the-origin-of-blond-afros-in-mel.html The Origin of Blond Afros in Melanesia] - ScienceNOW, 3 May 2012
  4. SINDYA N. BHANOO, [www.nytimes.com/2012/05/08/science/another-genetic-quirk-of-the-solomon-islands-blond-hair.html?_r=1 Another Genetic Quirk of the Solomon Islands: Blond Hair] - New York Times, May 3, 2012

Ссылки и источники

  • Шнирельман В. А. Меланезийцы // Народы и религии мира, под ред. В. А. Тишкова, М.,1998.
  • Справочник «Страны мира», М.-1989.
  • Фолько Куиличи. Океан, М.-1976.
  • Крюков М. В. Этот таинственный остров Эроманга, М.-1989.
  • Токарев С. А. Религия в истории народов мира, М.-1976.
  • Языки и диалекты мира, справочник, М.-1982.
  • Клева:[tomludvigson.jazzscore.com/page2/page2.html Tom Ludvigson Research].


Отрывок, характеризующий Меланезийцы

– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.