Науман, Брюс
| Брюс Науман | |
 Усечённое пирамидальное помещение | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Жанр: |
видеоарт, перформанс, инсталляция, энвайронмент, скульптура, графика |
| Стиль: | |
| Награды: |
Золотой лев 53-й Венецианской биеннале(2009) за павильон США, |
 Работы на Викискладе | |
Брюс Науман (англ. Bruce Nauman; род. 1941, Форт Уэйн, Индиана, США) — американский современный художник и скульптор-концептуалист.
Содержание
Биография
Брюс Науман изучал искусство, а также физику и математику в Висконсинском университете в Мадисоне, с 1960 по 1964 год. В 1964 году переходит в Калифорнийский университет и заканчивает его в 1966 году как магистр искусств. Затем преподаёт в Институте искусств Сан-Франциско и сотрудничает с художником Уэйном Тибо. В конце 60-х годов ХХ века переходит от живописи к скульптуре, киноискусству и перформансу. В то же время продолжал преподавательскую деятельность в различных университетах США. В 1989 году переезжает в штат Нью-Мексико, где художник по сегодняшний день живёт и работает.
Творчество
Творчество Брюса Наумана бросает вызов традиционному представлению о том, что художник должен иметь один узнаваемый стиль. С середины 1960-х художник создал большое количество работ в разных медиа. Если что-то объединяет эти разные произведения, это убежденность Наумана, что эстетический опыт важнее фактического значения объекта. Он создает ситуации, которые физически или интеллектуально дезориентируют зрителя.
Ранние работы
В 1966, после окончания обучения, Науман задумался над сутью деятельности художника. Он пришёл к заключению, что раз он художник и находится в студии, то тогда все, что он делает в студии, является искусством. Искусство с этой точки зрения стало в большей степени активностью, чем продуктом. Науман начал использовать собственное тело как материал. Решив включить элементы повседневной жизни в свои работы, Науман использовал собственное поведение как отправную точку для серии фильмов, снятых в 1967—1969. Он записывал себя, производящим простые повторяющиеся действия, посвященные конкретной проблеме, обозначенной в названии фильма. Эти действия часто продолжались на протяжении одного часа — продолжительность видеокассеты. Намного позднее художник вернулся к этой теме в Setting a Good Corner (Allegory and Metaphor) (1999). Науман сделал запись повторяющихся прозаических действий из своей жизни на ранчо в Нью-Мексико.
Одной из самых известных ранних работ Брюса Наумана является Фотография Self Portrait as a Fountain («Автопортрет в виде фонтана»). Сделанный в 1966 снимок не сохранился, Брюс Науман переснял его в 1970. Фотография демонстрирует художника, выплевывающего поток воды из рта. Насмешливы и непочтительный, Науман изучает идею искусства как средства коммуникации и роль художника как коммуникатора. В этой работе легко проследить связь с «фонтаном» Марселя Дюшана.
Неоновые надписи
На протяжении 1960-х Науман использовал неоновые надписи для демонстрации игры слов. «None Sing Neon Sign» является анаграммой, которая как и другие работы из неона — «Raw War» и «Run from Fear/Fun from Rear» подчеркивает взаимосвязь между значением слова, его звучанием и внешним видом. Известная работа Наумана из этой серии — неоновая надпись [www.nga.gov.au/International/Catalogue/Detail.cfm?IRN=115577&ViewID=2&GalID=ALL The true artist helps the world by revealing mystic truths (Window or wall sign)] была создана зимой 1966—1967, когда художник организовал свою студию в заброшенном продуктовом магазине Сан-Франциско. Работа была предназначена для большого окна и выглядела как неоновая реклама магазинов поблизости, хотя содержала другое сообщение: «The true artist helps the world by revealing mystic truths» («Настоящий художник помогает миру, раскрывая мистические истины»). После успеха первой выставки Наумана в Нью-Йорке в галерее Лео Кастелли в январе-феврале 1968, галерест предложил Науману сделать три экземпляра этой работы.
Другая известная работа Брюса Наумана — Vices and Virtues была разработана для Коллекции Стюарта в Сан-Диего в 1983 и установлена в 1988 вокруг верхней части Лаборатории Структурных систем Пауэлла, недалеко от центра кампуса. На Венецианской биеннале в 2009 была показана уменьшенная копия этой работы. Оригинальная неоновая надпись трансформировала классический архитектурный фриз в современный язык коммерческих знаков. Семь пороков чередуются с семью добродетелями, вспыхивая 14 разными цветами: FAITH/LUST, HOPE/ENVY, CHARITY/SLOTH, PRUDENCE/PRIDE, JUSTICE/AVARICE, TEMPERANCE/GLUTTONY и FORTITUDE/ANGER.
Пространства
В Walk with Contrapposto (1968), Науман снял себя в узком коридоре, который ограничивал его движения. Выставленный как самостоятельное произведение на следующий год, Performance Corridor (1969) стал первой из многих конструкций, которые художник использовал для воздействия на физические и эмоциональные реакции зрителя. На протяжении 1960-х и 1970-х Науман создал множество вызывающих клаустрофобию замкнутых пространств, призванных дезориентировать зрителя. В инсталляции Changing Light Corridor with Rooms (1971) длинный коридор погружен в темноту, в то время как две комнаты по обе стороны освещены лампами, которые вспыхивают с разной частотой. Длина и ширина коридора, наряду с прерывистостью света, направляют движение зрителей. Некоторые работы, как Nick Wilder corridor (1970)включали камеры наблюдения и зацикленные видео системы, которые функционировали как электронное зеркало. Corridor Installation (Nick Wilder Installation) (1971) состоит из недоступной комнаты и шести коридоров, в три из которых можно войти. Передвигаясь по этому пространству можно обнаружить серию телевизионных мониторов, которые воспроизводят изображение с камер наблюдения. Расположение камер таково, что информация на мониторах противоречит реальному опыту зрителя, вызывая чувство изоляции и замешательства. Некоторые из конструкций Наумана требуют больше ментальной, чем физической силы. В Corridor with Mirror и White Lights (1971) проход слишком узок. Зритель может смотреть в яркое бесконечное пространство и представлять, каково это было бы попасть вовнутрь. Схожая проблема поставлена для аудитории в [www.tate.org.uk/servlet/ViewWork?cgroupid=999999961&workid=20345&searchid=10118&tabview=image Three Dead End Adjacent Tunnels, Not Connected] (1981). Три туннеля расположены, образуя треугольник, форму без начала и конца.
Скульптура
В конце 1980-х Науман начал использовать слепки с чучел для целого ряда скульптур. Для работы Untitled (Two Wolves, Two Deer) (1989) использованы четырёх подобные формы. Науман меняет знакомые формы животных путём перемещения голов и конечностей без связи с анатомической логикой. Ужасные существа похожи на результат пугающих генетических экспериментов. В это же время Науман также начал отливать человеческие головы. Сохранение следов рабочего процесса всегда были важно для художника в качестве средства выявления природы создания произведения. Во время снятия слепков, модели Наумана дышали через трубку. Это упоминается в нескольких названиях и иногда остается видимым на законченных работах. Науман развил эту идею в Three Heads Fountain (Juliet, Andrew, Rinde) (2005). Вода закачивается в каждую голову и разбрызгивается через отверстия на лице. Свисающая с потолка как мобиль, скульптуры в виде голов и животных одновременно игривы и ужасны, уловка художника, вызывающая противоречивую реакцию зрителей.
Звук
Брюс Нуман создал ряд работ, которые можно назвать эфемерными. Произведения, которые фактически сводятся к одному звуку. Одной из самых ранних работ такого рода является инсталляция «Get Out of My Mind, Get Out of This Room» (1968), существующая в виде звука в пустой комнате. Художник записал себя, повторяющим название работы («Убирайся из моего разума, убирайся из этой комнаты»). Науман считает язык мощным инструментом, который может быть использован для контроля. Произведение одновременно привлекает и отталкивает публику, смущая противоречивостью ситуации. Зрители попадают в выставочное пространство, которое им тут же предлагают покинуть. Такого рода информационный конфликт можно найти во многих работах художника.
Интерес Наумана в лексической системе перекликается с пьесами Сэмюэля Беккета и философией Людвига Витгенштейна. Для выставки «Raw Materials» в Tate Modern Науман соединил 22 записи текстов из разных работ, созданных за 40 лет карьеры, в инсталляции для Турбинного зала. Идя через него, посетители выставки слышали голоса, говорящие с ними или с самими собой в разных манерах. Были тексты вроде фразы «OK OK OK», которую сам Науман повторяет до тех пор, пока фраза не превращается во что-то другое. Более длинные произведения вроде «False Silence» или «Consummate Mask of Rock», которые являются описанием психологических состояний, находящимися в противоречии со спокойными интонациями голоса диктора.
Павильон США на Венецианской биеннале
В 2009 Золотой лев 53-ей Венецианской биеннале за лучший национальный павильон был вручен павильону США (впервые с 1990), в котором была представлены работы Брюса Наумана. [www.designboom.com/weblog/cat/10/view/6680/bruce-nauman-topological-gardens-at-the-venice-art-biennale-09.html Topological Gardens] представляет собой обзор четырёх десятилетий инновационного и провокационного творчества художника. Выставка была представлена на трёх выставочных площадках в Венеции: павильон США в садах Джардини, Университет Iuav di Venezia at Tolentini и Университет Ca Foscari. Экспозиция построена вокруг понятия топологии в области математики, которая изучает непрерывность пространства в меняющихся условиях. Было представлено более 30 работ из публичных и личных коллекций США и Европы, некоторые из которых художник адаптировал и переделал специально для Венеции. Экспозиция также включает две новые звуковые работы, Days и Giorni, созданные в сотрудничестве со студентами двух университетов.
Это уже второй Золотой лев Брюса Наумана — первого он получил на 48-й Венецианской биеннале в 1999 за вклад в искусство.
Персональные выставки
|
|
|
Публичные коллекции
|
|
|
Напишите отзыв о статье "Науман, Брюс"
Ссылки
- [www.gif.ru/themes/culture/nauman-raw/ «Невидимый Брюс Науман» (об открытии в Tate Modern выставки Брюса Наумана «Raw Materials», 2004)]
- [www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=191471&ThemesID=9 Статья в «Коммерсанте» о выставке Наумана в Центре Помпиду, 1998]
- [www.speronewestwater.com/cgi-bin/iowa/artists/record.html?record=1 Работы, биография и информация о выставках на сайте галереи Sperone Westwater]
- [www.artfacts.net/index.php/pageType/artistInfo/artist/3205/lang/1 ArtFacts]
- [www.donaldyoung.com/nauman/bruce_nauman_index.html Donald Young Gallery]
- [www.artnet.com/artist/12412/bruce-nauman.html ArtNet]
- [www.eai.org/eai/artistTitles.htm?id=318 Работы]
- [www.youtube.com/watch?v=VxGDkWV_68Y&list=PLRSwFqRcpg4GogFwgpkgNlSjIf5qKa-oO&index=7 Лекция Ирины Кулик в Музее «Гараж». Брюс Науман - Энтони Гормли. Человек - мера всех вещей?]
Отрывок, характеризующий Науман, Брюс
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!
В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.
Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»
Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
