Элиассон, Олафур
Олафур Элиассон | |
Дата рождения: | |
---|---|
Место рождения: | |
Жанр: | |
Стиль: |
паблик-арт |
Награды: | |
Работы на Викискладе |
Олафур Элиассон (Olafur Eliasson, 5 февраля 1967 года, Копенгаген, Дания) — современный датско-исландский художник. Одна из самых известных его работ — инсталляция «The Weather Project» в турбинном зале Tate Modern в Лондоне в 2003. В том же году он представлял Данию на Венецианской биеннале.
Содержание
Биография
Олафур Элиассон родился 5 февраля 1967 года в Копенгагене в семье исландцев. Его отец был художником, а мать — швеей. Когда Олафуру было три года, его родители развелись, отец вернулся в Исландию. Элиассон учился в Королевской датской академии изобразительных искусств в Копенгагене с 1985 по 1995. В начале карьеры переехал в Германию, основал «Студию Олафура Элиассона» в Берлине. Художник живёт и работает в Копенгагене и Берлине.
Творчество
- Олафур Элиассон объединяет искусство, науку и природные явления, создавая необычный сенсорный опыт. Борясь с пассивным характером традиционного восприятия искусства, он побуждает зрителя к активному участию.
- Базовые элементы погоды — вода, свет, температура, давление — материалы, которые Олафур Элиассон использует на протяжении своей карьеры. В его инсталляциях постоянно присутствуют элементы, заимствованные у природы — пар, радуга или туман. Представляя природные явления в искусственном окружении, художник предлагает зрителю переосмыслить понимание и восприятие физического мира.
- Многие работы Элиассона изучают взаимосвязь зрителя и объекта. В Your Sun Machine (1997) зрители входили в комнату, которая пуста, помимо большой круглой дыры в потолке. Каждое утро солнечный свет струился в пространстве через это отверстие, сначала создавая круглые, а затем овальные отсветы на стенах и полу. Луч света двигался через комнату на протяжении дня.
- Для The Mediated Motion в Kunsthaus Bregenz в Австрии (2001) Элиассон создал пространства, заполненные натуральными материалами, включая воду, туман, землю, дерево, грибы и ряску. Во время своего путешествия по выставке посетители сталкивались с различным сенсорным опытом.
- Олафур Элиассон участвовал во многих международных выставках с 1989, включая Манифесту 1, Роттердам (1996); 2-ю Йоханнесбургскую биеннале и 5-ю Стамбульскую биеннале (1997); Сиднейскую биеннале и XXIV Биеннале Сан Пауло (1998); Венецианскую биеннале (1999 и 2003).
The Weather Project
В The Weather Project (2003) Олафур Элиассон взял излюбленную тему разговоров англичан, погоду, в качестве отправной точки для изучения идей опыта и репрезентации. В этой инсталляции солнце и небо доминируют в Турбинном зале Тейт Модерн. Дымка пронизывает пространство, туман аккумулируется в подобие облаков, перед тем как исчезнуть. Взглянув наверх, можно обнаружить, что потолок Турбинного зала исчез, заменённый отражающей поверхностью. В конце зала — гигантский круг-солнце, сделанное из сотен моно-частотных ламп, в свете которых все цвета, кроме жёлтого и чёрного, становятся невидимыми.
The New York City Waterfalls
Четыре искусственных водопада, падающих с высоты от 90 до 120 футов, были установлены в Нью-Йорке в 2008 в четырёх местах: у Пирса 35, под Бруклинским мостом, у Бруклинского пирса и на Губернаторских островах. Олафур Элиассон считает свой монументальный проект идеальным способом обратить внимание на силу и потенциал природных ресурсов. Металлические леса служили основой для каждого водопада, около 35 000 галлонов воды в минуту обрушивались с каждого водопада. Зрители могли увидеть водопады в действии с 7 утра до 10 вечера, каждый день, до 13 октября 2008. После захода солнца каждый водопад подсвечивался. Этот проект стоил порядка 15 миллионов долларов, ожидалось, что доходы от туризма будут порядка 60 миллионов. Проект был реализован при помощи Общественного Фонда Искусств и строительной корпорации Tishman.
Персональные выставки
|
|
|
Паблик-арт
- 2008 [www.inhabitat.com/2008/06/25/nyc-gets-a-waterfall-thanks-to-olaffur-eliason/ The New York City Waterfalls], временная инсталляция по заказу Public Art Fund, Нью-Йорк
- 2008 Yellow fog, временная инсталляция в Verbund Zentrale, Am Hof, Вена
- 2007 [www.serpentinegallery.org/2007/01/serpentine_gallery_pavilion_20_7.html Serpentine Gallery Pavilion 2007], в сотрудничестве с Kjetil Thorsen; временная инсталляция по заказу Serpentine Gallery, Лондон
- 2006 Eye see you, по заказу Louis Vuitton Malletier; временная инсталляция для бутиков Louis Vuitton
- 2006 Music wall, временная инсталляция в Alsion в Сённерборг, Дания, по заказу Университета южной Дании, Оденс
- 2006 Your rainbow panorama, временная инсталляция, по заказу ARoS Aarhus Kunstmuseum
- 2004 Umschreibung, временная инсталляция по заказу KPMG Deutsche Treuhand — Gesellschaft, Берлин
- 2004 Dufttunnel, временная инсталляция по заказу Autostadt GmbH, Вольфсбург
- 2004 The other wall, временная инсталляция по заказу KORO-Public Art Norway для New Oslo Opera, Норвегия
- 2003 Sphere, временная инсталляция по заказу HypoVereinsbank для Fünf Höfe development, Мюнхен
- 2001 Green river, Токио
- 2001 Windspiegelwand, временная инсталляция по заказу Die Deutsche Gesellschaft für Technische Zusammenarbeit, Берлин
- 2000 Green river, Стокгольм
- 2000 The movement meter for Lernacken, временная инсталляция по заказу City of Malmö
- 1999 Green river, Лос-Анджелес
- 1998 Yellow fog, временная инсталляция, The Jewish Museum, Нью-Йорк
- 1998 Green river, Бремен, Германия; Мосс, Норвегия; The Northern Fjallabak Route, Исландия
Публичные коллекции
Цитаты
...Сомневаюсь, что арт-сообщество способно искусственно создать хорошего художника. Социальная активность по большому счету не имеет значения, она может лишь ускорить карьеру, увеличить число выставок. Да, в системе арт-рынка карьеры художников часто строятся на том, что влиятельные галеристы раздувают их успешность. И да, плохой художник может сделать неплохую карьеру, но после нескольких выставок, через два или четыре года он постепенно исчезнет из поля видимости.
- Шавлохова А. Интервью Олафура Элиассона // «Andy Warhol’s Interview» № 12-1 (31). — 2014-2015[1].
Напишите отзыв о статье "Элиассон, Олафур"
Ссылки
- [www.olafureliasson.net/works.html Сайт художника]
- [www.tanyabonakdargallery.com/artist.php?art_name=Olafur%20Eliasson Работы, биография, информация о выставках на сайте Tanya Bonakdar Gallery]
- [www.artfacts.net/index.php/pageType/artistInfo/artist/2114 artfacts.net]
- [www.artnet.com/artist/5756/olafur-eliasson.html artnet]
- [www.youtube.com/watch?v=VjRug4NGn2s&list=PLRSwFqRcpg4GogFwgpkgNlSjIf5qKa-oO&index=14 Лекция Ирины Кулик в Музее «Гараж». Ласло Мохой-Надь — Олафур Элиассон. Инженерия восприятия]
Примечания
- ↑ Шавлохова А. [www.interviewrussia.ru/art/olafur-eliasson-plohoy-hudozhnik-mozhet-sdelat-neplohuyu-kareru Интервью Олафура Элиассона] // «Andy Warhol’s Interview» № 12-1 (31). — 2014-2015.
Отрывок, характеризующий Элиассон, Олафур
Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.
Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.