Феодор (Яковцевский)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Феодор и фамилией Яковцевский.

Архиепископ Феодор
Архиепископ Владимирский и Суздальский
11 августа 1936 — 3 февраля 1937
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Филипп (Гумилевский)
Преемник:	Хрисогон (Ивановский)
Архиепископ Псковский
30 ноября 1935 — 11 августа 1936
Предшественник:	Варлаам (Пикалов)
Преемник:	Николай (Ярушевич)
Архиепископ Олонецкий и Петрозаводский
4 апреля 1930 — 30 ноября 1935
Предшественник:	Артемий (Ильинский)
Преемник:	Палладий (Шерстенников)
Епископ Новоторжский, викарий Тверской епархии
3 января 1929 — 4 апреля 1930
Предшественник:	Захария (Лобов)
Имя при рождении:	Константин Михайлович Яковцевский
Рождение:	28 декабря 1866(1866-12-28) село Тервеничи, Тихвинский уезд, Новгородская губерния
Смерть:	23 октября 1937(1937-10-23) (70 лет)
Принятие священного сана:	25 января 1888 года
Принятие монашества:	22 марта 1924 года
Епископская хиротония:	23 марта 1924 года

Архиепископ Феодор (в миру Константин Михайлович Яковцевский, во многих источниках — Яцковский; 28 декабря 1866, село Тервеничи, Новгородская губерния — 23 октября 1937) — епископ Русской православной церкви.

Биография

В 1886 году окончил Новгородскую Духовную Семинарию. С 27 февраля 1887 года по 1888 год был надзирателем Новгородской Духовной Семинарии.

25 января 1888 года рукоположен во иерея. Служил в Знаменской церкви села Никола Устюженского уезда. Одновременно с 19 октября 1889 года законоучитель открытой им церковно-приходской школы.

31 июля 1898 переведён служить в Тихвинскую кладбищенскую церковь Новгорода.

С 5 июня 1901 года — благочинный 3-го Новгородского округa, член Новгородской Духовной Консистории. Одновременно служил законоучителем Никольского земского училищa (с 15 августа 1901), 9-го приходского училищa (с 1 сентября 1908).

С 26 мая 1914 года — протоиерей. С 19 июня 1915 года — делопроизводитель Новгородского епaрхиального училищного совета. С июля 1922 — секретарь уездного отдела здравоохранения.

По отзывам новгородского духовенства, ему был дан эпитет «умa пaлатa».

9/22 марта 1924 года пострижен в монашество и возведён в сан архимандрита. На следующий день рукоположен в епископа Устюженского, викария Новгородской епархии. Хиротонию совершили Патриарх Тихон, митрополит Петр (Полянский) и епископ Гавриил.

Он не раз совершал богослужения в Устюженской Вознесенской церкви. Прихожане с благоговением относились к своему первому и, как оказалось, последнему в истории города епископу.

С апреля 1924 года по июнь 1925 года — управляющий Старорусским викариатством Новгородской епархии.

С 3 января 1929 года — епископ Новоторжский, викарий Тверской епархии.

С 4 апреля 1930 года — епископ Олонецкий и Петрозаводский.

27 мартa 1934 года был назначен епископом Рыбинским, но от этой кафедры отказался, остался епископом Олонецким. 9 июля 1934 года возведён в сан архиепископа.

С 30 ноября 1935 года — архиепископ Псковский.

С 11 августа 1936 года — архиепископ Владимирский.

Размещал по приходам Владимирской епархии священников из других областей страны, оставшимся без места служения ввиду закрытия церквей. В связи с этим под давлением властей 3 февраля 1937 года уволен на покой и 17 июля 1937 года арестован. Обвинён в том, что «создал и возглавил руководство к/р организацией церковников. По приезде в 1936 год во Владимир вновь создал a/с группу из духовенства других областей, которых размещал по приходам Владимирской епархии».

Приговорён тройкой при УНКВД по Ивановской области к расстрелу с конфискацией имущества. 23 октября 1937 года приговор приведён в исполнение. Реабилитирован 13 сентября 1989 года.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_1097 Феодор (Яцковский / Яковцевский)]
• [kuz1.pstbi.ccas.ru/bin/db.exe/no_dbpath/oem/newmr/?HYZ9EJxGHoxITYZCF2JMTdG6XbuIdOuYfi*U87yefe9adO9VeeWd60WTteeici4ee8Yz8G08ferVse0hseWh66mctO0deuuWeCQd** Феодор (Яковцевский (Яцковский?) Константин Михайлович)] // База данных «Новомученики и исповедники Русской Православной Церкви XX века»

Отрывок, характеризующий Феодор (Яковцевский)

– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.