Nevermind

<tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; ">

</td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background: lightsteelblue;">Хронология Nirvana</th></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; ">

Nevermind
Студийный альбом Nirvana
Дата выпуска	24 сентября 1991
Записан	май — июнь 1991 (Sound City Studios, Северный Голливуд, Калифорния); за исключением «Polly» (апрель 1990) (Smart Studios, Мэдисон, Висконсин)
Жанры	гранж, альтернативный рок
Длительность	42:38
Продюсер	Бутч Виг
Страна	США США
Лейблы	DGC Records</span>ruen Geffen Records

Bleach (1989)

Nevermind (1991)

Hormoaning (1992)

</td></tr>

</td></tr><tr><td colspan="2" class="" style="text-align:center; "> <tr style="text-align:center;">

 <th style="background:lightsteelblue;" colspan="3">Синглы из Nevermind</th>

</tr> <tr style="text-align:left; vertical-align:top; line-height:11px;">

 <td style="font-size:90%;" colspan="3">

1. «Smells Like Teen Spirit»
   Выпущен: сентябрь 1991
2. «Come as You Are»
   Выпущен: март 1992
3. «Lithium»
   Выпущен: июль 1992
4. «In Bloom»
   Выпущен: ноябрь 1992</td>

</tr> </td></tr> </table>К:Альбомы 1991 года

RS	[www.rollingstone.com/music/lists/500-greatest-albums-of-all-time-20120531/nirvana-nevermind-20120524 Позиция № 17] в списке 500 величайших альбомов всех времён по версии журнала Rolling Stone

Nevermind — второй и самый коммерчески успешный альбом американской гранж-группы Nirvana. Был выпущен 24 сентября 1991 года на лейбле DGC Records, продюсером записи выступил Бутч Виг. Создавая этот альбом, Курт Кобейн стремился вывести музыку за пределы ограничений гранж-сцены Сиэтла, находясь под влиянием таких групп как Pixies и используя их динамику.

Несмотря на скромные коммерческие ожидания группы и лейбла, Nevermind стал неожиданно успешным в конце 1991 года, во многом благодаря популярности первого сингла — «Smells Like Teen Spirit». В январе 1992 года альбом занял первое место в чартах по версии журнала Billboard, обогнав Майкла Джексона с диском Dangerous. Альбом разошёлся тиражом более 30 миллионов копий по всему миру, Американская ассоциация звукозаписывающих компаний сертифицировала его как «бриллиантовый». После выхода Nevermind альтернативный рок стал считаться мейнстримом, и впоследствии критики признавали его одним из лучших альбомов всех времён.

Предыстория

Nirvana была сформирована Куртом Кобейном и Кристом Новоселичем в Абердине, штат Вашингтон. Переехав в Сиэтл, музыканты подписали контракт с независимым рекорд-лейблом Sub Pop. В 1989 году группа выпустила свой дебютный альбом Bleach с Чэдом Ченнингом на ударных. Тем не менее, Ченнинг покинул коллектив в 1990 году и у группы возникла проблема с поиском нового барабанщика. Однажды, посетив концерт хардкор панк-группы Scream</span>^ru_en, музыканты обратили внимание на их ударника — Дэйва Грола. После внезапного распада Scream, Грол связался с Новоселичем, перебрался в Сиэтл и вскоре был приглашён в группу, очень впечатлив Кобейна на первой репетиции. Позже Новоселич вспоминал: «Когда Дэйв присоединился к группе, всё встало на свои места».

Грол о первом опыте с Nirvana:

Мы сразу поняли, что у нас все пойдёт хорошо, потому что мы мыслили одинаково. Им был нужен ударник, который бы „мочил по-чёрному“. С этого мы и начали. К тому же я мог подпевать Курту.

Между тем, Кобейн сочинил много нового материала. В этот период он слушал такие группы как R.E.M., The Smithereens</span>^ru_en, Pixies. Чувствуя разочарование в звучании тяжёлого «нестроенного» рока, популярного среди сиэтлских гранж-коллективов, продюсируя которых Sub Pop создали себе имидж, Кобейн — вдохновлённый своими музыкальными пристрастиями — начал писать музыку, которая была более мелодичной. Ключевым событием стал выход сингла «Sliver», изданным на Sub Pop в 1990 году (прежде, чем Грол присоединился к группе). По словам Кобейна, он был «…Чем-то вроде заявки на будущее. Я должен был написать поп-песню и выпустить её как сингл, подготовить людей к своей следующей записи. Мне хотелось сочинить больше песен, похожих на неё». Грол вспоминал, что группа в тот момент часто проводила аналогии между своим материалом и музыкой для детей, в том плане, что музыканты пытались сделать свои песни максимально простыми по звучанию.

К началу 1990-х годов Sub Pop стали испытывать финансовые трудности. Слухи о том, что Sub Pop может стать филиалом более крупного мейджор-лейбла, подтолкнули группу «исключить посредника» и самостоятельно начать искать новую «рекорд-гавань». Многие лейблы пытались заполучить группу, но в конечном итоге Nirvana подписала контракт с Geffen Records (формально — их филиалом DGC Records), следуя рекомендациям менеджеров компании Gold Mountain, которая представляла интересы кумиров группы — Sonic Youth (незадолго до этого, они тоже подписали контракт с Geffen) и самой Ким Гордон.

Кобейн так отзывался об этой ситуации:

Сохранить собственное достоинство и подписать контракт с крупной компанией вовсе нетрудно. Группа „Sonic Youth“ прекрасно знала, на что шла. Я чувствую, что теперь и у нас достаточно опыта, чтобы справиться с этой задачей. Мы слегка меняемся, за два последних года мы приблизились к более воспринимаемым стилям поп-музыки и наконец созрели для того, чтобы принять некоторые из них. Мы решили, что неплохо бы нам пробиться на радио и попытаться немного заработать на этом.

Запись альбома

В начале 1990 года группа начала планировать запись своего второго альбома для Sub Pop под рабочим названием «Овцы» (англ. Sheep). Глава лейбла — Брюс Пэвитт</span>^ru_en предложил кандидатуру Бутча Вига в качестве потенциального продюсера альбома. Nirvana особенно понравилась работа Вига с группой Killdozer и музыканты позвонили ему, чтобы сказать: «Мы хотим звучать так же тяжело, как их запись». 2 апреля 1990 года группа отправилась в студию звукозаписи Вига — Smart Studios</span>^ru_en, в Мэдисоне, штат Висконсин, чтобы начать работу над новой пластинкой. Большинство основных аранжировок песен к тому времени уже были завершены, но Кобейн по-прежнему работал над текстами, и группа не была до конца уверена, какие песни сто́ит записывать. В конце концов, были записаны восемь песен: «Immodium» (позднее переименованная в «Breed»), «Dive» (позже выпущена в качестве би-сайда на сингле «Sliver»), «In Bloom», «Pay to Play» (в итоге, её текст был переписан, а сама песня получила название «Stay Away»), «Sappy», «Lithium», «Here She Comes Now» (была выпущена на трибьют-альбоме Velvet Underground Tribute Album: Heaven and Hell Volume 1) и «Polly». Группа планировала записать больше треков, но Кобейн сорвал голос во время записи «Lithium», чем вынудил музыкантов сделать перерыв в работе. Вигу сказали, что Nirvana вскоре вернётся чтобы записать следующую часть песен, но в итоге продюсер ничего не слышал о группе какое-то время. Вместо этого музыканты использовали сделанные на сессии демозаписи, чтобы заключить контракт с новым лейблом. В течение нескольких месяцев материал циркулировал среди мейджор-лейблов, создавая шумиху вокруг группы.

После подписания контракта с DGC Records музыкантам был предложен ряд новых продюсеров для альбома, в том числе: Скотт Литт, Дэвид Бриггс</span>^ru_en и Дон Диксон</span>^ru_en, но группа всё ещё склонялась к Бутчу Вигу. В 2001 году Новоселич отметил, что группа была уже изрядно нервирована идеей записи на мейджор-лейбле, а продюсеры, предложенные DGC, хотели процентных отчислений в качестве условия для начала работы. Вместо этого группа требовала Вига, с которым им было комфортно вести дела. Получив бюджет в размере $ 65 000, Nirvana записали Nevermind на Sound City Studios в Ван-Найс, Калифорния, в период с мая по июнь 1991 года. Первоначально музыканты собирались записать альбом в марте-апреле (1991 года), но дата постоянно отодвигалась, несмотря на стремление группы начать сессии. Чтобы заработать деньги на бензин и добраться до Лос-Анджелеса, Nirvana давали концерты в клубах, на которых они впервые исполнили «Smells Like Teen Spirit». Группа послала Вигу некоторые репетиционные записи перед началом сессий, которые содержали материал записанный ранее на Smart Studios, наряду с некоторыми новыми песнями, в том числе «Smells Like Teen Spirit» и «Come as You Are».

Когда группа прибыла в Калифорнию (на студию Sound City Studios), музыканты провели несколько дней пре-продакшна, во время которых вместе с Вигом они переделали некоторые аранжировки. В первозданном виде из записей, сделанных в период сессий в Smart Studios, осталась лишь композиция «Polly», на которой отметился Чэд Ченнинг. Как только запись альбома стартовала, группа работала по восемь-десять часов в день. Как правило, музыканты отводили две или три попытки на инструментальный дубль, если, по каким-либо причинам, они оставались недовольны результатом, группа развивала идею в другом направлении. Музыканты использовали такой подход на репетициях и до начала записи самой пластинки, зачастую им было необходимо всего несколько дублей. Новоселич и Грол закончили свои партии баса и ударных в течение нескольких дней, но Кобейну понадобилось больше времени: он работал над гитарным овердаббингом</span>^ru_en, вокалом, и особенно лирикой (иногда он доделывал тексты всего за несколько минут до начала записи). Кобейн пел настолько идентично, что Виг попросту смешивал между собой несколько вокальных дорожек, дабы добиться эффекта овердаббинга. Тем не менее, продюсер вспоминал, что ему часто приходилось жульничать, убеждая Кобейна в необходимости записи дополнительных дублей, поскольку вокалист проявлял недовольство по этому поводу. В частности, Виг заверял Кобейна в целесообразности двухдорожечного вокала в песне «In Bloom», говоря ему: «Джон Леннон тоже так делал». Хотя в целом сессии прошли без инцидентов, Виг отмечал, что время от времени Кобейн становился капризным и проблематичным: «Он мог быть потрясающим и великолепным, но бывало, он мог часами сидеть в углу и молчать». Позже гитарист отмечал атмосферу Лос-Анджелеса в качестве одной из причин, по которой альбом получился на столько удачным: «Это было так приятно — неожиданно оказаться в тёплом, тропическом климате. Не думаю, что все получилось бы так же хорошо, если бы мы записывались в Вашингтоне».

После завершения сессий Виг и группа намеревались начать микширование альбома. Однако, после нескольких дней работы, продюсер и музыканты остались недовольны результатом. В итоге они решили пригласить кого-то со стороны, дабы тот наблюдал за процессом микширования. Из офиса Geffen Records прислали список возможных кандидатов, в их число входило несколько знакомых имён, включая Скотта Литта (известного по работе с R.E.M.) и Эда Стэзиума</span>^ru_en (известного по работе с The Smithereens</span>^ru_en). Однако Кобейн переживал, что привлечение известных продюсеров приведёт к тому, что звучание альбома станет похожим на работы их подопечных. Вместо этого Кобейн решил выбрать Энди Уоллеса — продюсера из конца списка, который был со-продюсером альбома Seasons in the Abyss группы Slayer. Новоселич вспоминал: «Мы воскликнули: „то что надо!“, потому что эти записи Slayer были такими тяжёлыми». Уоллес прогонял песни через различные эффекты и менял звучание ударных, завершая по одному миксу в день. Благодаря Уоллесу альбом приобрёл окончательную гладкость звучания, устроившую руководство Geffen Records и позволявшую ориентировать его на достаточно широкую аудиторию. Оба продюсера вспоминали несколько лет спустя, что на прослушивании миксов Уоллеса группа осталась довольна проделанной работой. Однако, после выпуска Nevermind музыканты выражали недовольство по поводу «гладкого» звучания альбома, которое получилось после микширования. В одном из интервью Кобейн сетовал: «Оглядываясь назад, я теперь даже не знаю, как к нему относиться. Это больше похоже на диск Mötley Crüe, чем на панк-рок».

Мастеринг альбома начался 2 августа в голливудской студии Mastering Lab. Звукоинженер Хоуи Вейнберг</span>^ru_en приступил к работе в одиночку, так как в назначенное время в студию больше никто не явился; к моменту, когда Nirvana, Энди Уоллес и Гари Джерш всё же пришли, Вейнберг завершил большую часть пластинки. Одной из подготовленной на сессии песен был скрытый трек «Endless, Nameless», его намеревались поместить в конце «Something in the Way», но он был случайно убран из первых тиражей альбома. Вейнберг вспоминал: «В начале это была просто устная просьба — поместить этот трек в конце диска. Возможно, я неверно истолковал их инструкции, вы можете назвать это моей ошибкой, если хотите. Быть может, я просто забыл записать их просьбу, когда группа просила меня сделать это. Тем не менее, когда они напечатали первые двадцать тысяч копий, его там не было». Когда музыканты обнаружили отсутствие песни, после совместного прослушивания мастер-копии альбома, Кобейн позвонил Вейнбергу и потребовал чтобы тот исправил ошибку. Вейнберг выполнил его просьбу, а также добавил приблизительно десять минут тишины между концом «Something in the Way» и началом скрытого трека на следующих тиражах диска.

Музыка

	«Smells Like Teen Spirit»
	Отрывок из первого трека. Семпл иллюстрирует изменение в динамике песни, начиная от куплета к началу припева и в самом припеве. Группа придерживается определённой последовательности аккордов на протяжении всей песни, опираясь на изменения в динамике и возвращении основного гитарного риффа в конце, чтобы подчеркнуть изменения между разными частями композиции.
Помощь по воспроизведению

	«Come as You Are»
	Второй сингл альбома. Курт Кобейн использовал педаль с эффектом хоруса, чтобы создать характерный «водянистый» звук гитары.
Помощь по воспроизведению

	«Polly»
	«Polly» была сыграна на двенадцатиструнной Stella Harmony, купленной Кобейном на барахолке за $20. Во время записи на гитаре было всего 5 струн и она едва держала строй (колки фиксировал скотч).
Помощь по воспроизведению

Кобейн — основной автор песен и музыки. Он придумал последовательность аккордов, базирующихся, в первую очередь, на пауэр-аккордах, и сочинил мелодии, которые комбинировали поп-хуки с диссонирующими гитарными риффами. Его целью было, добиться чтобы материал на альбоме звучал а-ля: «Bay City Rollers, над которыми издеваются Black Flag». Одной из интересных особенностей альбома были эксперименты со звуком — «тихо-громко»: динамика многих песен менялась в ходе исполнения, когда группа перестраивала стиль — от тихого куплета к громкому припеву. Дэйв Грол отметил, что этот приём возник за четыре месяца до записи альбома, когда группа экспериментировала с экстремальной динамикой в ходе очередных джем-сессий. Музыканты использовали эти динамичные контрасты во многих песнях альбома — прежде всего в «Smells Like Teen Spirit» и «Lithium» — где приглушённое, монотонное звучание сменяется кричащим взрывом эмоций.

Журнал Guitar World писал: «звучание гитары Курта Кобейна на Nevermind задало тон для рок-музыки девяностых». Во время записи альбома Кобейн использовал несколько гитар: Fender Mustang 60-х годов, Fender Jaguar с датчиками DiMarzio</span>^ru_en, и несколько Fender Stratocaster с хамбакером в бридже. Гитарист использовал дисторшн и хорус-педаль в качестве основных эффектов, последняя была необходима для создания «водянистого» звука на «Come As You Are» и перед припевом в «Smells Like Teen Spirit». Крист Новоселич настроил свою бас-гитару на полтора тона ниже — к ре-бемолю, «чтобы получить этот жирный звук».

«Smells Like Teen Spirit» написана в тональности фа-диез минор, а её основной гитарный рифф построен из четырёх квинтаккордах (F5-B♭5-A♭5-D♭5), Кобейн исполнял их со смещением акцента с сильной доли такта на слабую. По ходу песни Курт иногда меняет их на сас-аккорды (I-IV-♭III-♭VI) — используя четыре нижние струны, чтобы придать звуку разную громкость. Основатель группы The Verlaines</span>^ru_en — Грэм Доунс полагал, что «Smells Like Teen Spirit» — яркий пример песни, которая содержит как развитие материала так и его вариации. В композиции «Come as You Are» Кобейн и Новоселич понизили строй своих гитар, также это было сделано при работе над песнями «Lithium» и «Drain You», таким образом все три были записаны в тональности ми минор. «Come as You Are» содержит длинное гитарное соло; Виг вспоминал, что Кобейн не любил сольные вставки, но в данном случае, оно отлично вписывалось в мелодию песни. В куплете «In Bloom» был использован гитарный усилитель фирмы Mesa Boogie, в припеве его заменили на — Fender Bassman, который был предложен Вигом, для того, чтобы звук получился более тяжёлым и искажённым.

Тематика песен

По воспоминаниям Дэйва Грола, Кобейн был прежде всего сосредоточен на музыке своих песен, он говорил «Сначала приходит мелодия, а потом текст». Однако, фронтмен продолжал работать над текстами и во время записи Nevermind. Подобно Блэку Фрэнсису из группы Pixies, Кобейн в своей лирике избегал прямолинейности. Большая часть его лирики не является «потоком сознания», а состоит из внешне несвязанных между собой стихов, которые музыкант писал перед сном в записных книжках. В результате получался своеобразный музыкальный тест Роршаха, при этом материал взаимодействует с другими идеями и эмоциями, выраженными логически связно. Для людей старшего поколения тексты Кобейна казались бессвязными, между тем, образы, идеи и эмоции музыканта наилучшим образом воспринимали подростки. В своих текстах Кобейн часто использовал приём столкновения крайностей и противоположностей, что очень оживляло его песни. Виг утверждал, что ясность вокала для Кобейна не была первостепенной: «Даже если вы не могли точно сказать, о чём он пел, вы знали, что это было чертовски интенсивно». Позже, Кобейн был недоволен тем, что рок-журналисты пытались расшифровать его пение и извлечь смысл из его лирики, он писал: «Почему, чёрт возьми, журналисты настаивают на выдумывании второсортных фрейдистских оценок моей лирики, когда 90 % времени они расшифровывают их неправильно?». «Я очень редко пишу об одной теме или одном предмете» — говорил музыкант, — «Эта тема мне вскоре надоедает, и дальше в этой песне я пишу о чём-либо другом, так что она заканчивается совсем иной мыслью». Хотя Курт всегда резко противился навязываемой ему роли «выразителя чаяний поколения», он, тем не менее, соглашался с тем, что Nevermind содержит много информации о его сверстниках.

Чарльз Р. Кросс</span>^ru_en утверждал, в своей книге о Курте Кобейне — «Heavier Than Heaven», что многие песни, написанные для Nevermind были о дисфункциональных отношениях между Кобейном и его девушкой Тоби Вэйл. После того как они расстались Курт начал писать и рисовать сцены насилия, многие из которых отображали ненависть к себе и другим. Песни, написанные в этот период были менее жестоки, но всё же отражали гнев, который отсутствовал в раннем творчестве Курта. Кросс писал: «За четыре месяца после их расставания Курт написал полдюжины из его самых запоминающихся песен, все они о Тоби Вэйл».

«Come As You Are» — песня о людях в целом, о принятии человека со всеми его противоречиями; «Я устал от людей, которые выносят суждения о других людях и ожидают, что те будут соответствовать их представлениям» — отмечал автор. Текст композиции «In Bloom» направлен против фанатов группы, которые до этого не слушали андерграундную музыку, эти люди начали появляться на концертах Nirvana по мере нарастания популярности коллектива. Аззерад считал, что текст этой песни как нельзя лучше подходит для описания популярности, которая «свалилась» на головы музыкантов после выхода Nevermind. Песня «Polly» основана на реальных событиях, произошедших в Такоме в июне 1987 года. Тогда маньяк Джеральд Френд</span>^ru_en похитил четырнадцатилетнюю девушку, возвращавшуюся с панк-концерта, которую затем он подвешивал вниз головой в своем доме на колесах, насиловал и пытал с помощью кожаной плетки, бритвы, горячего воска и паяльной лампы. В конце концов девушке удалось бежать, когда маньяк остановился на автозаправочной станции. Новоселич рассказывал об этом следующее: «Девушка решила с ним сблизиться, и когда он потерял бдительность — сбежала. Помню, когда Курт об этом прочитал в газете, его это поразило до глубины души, он был очень впечатлён». В песне «Breed» Курт сначала кричит «Мне плевать!», потом «Я не против» и наконец «Я боюсь», уже тем самым сказав всё, что нужно об обуревающей его апатии, равнодушии и страхе. «On A Plain» была написана Кобейном во время полётов в Лос-Анджелес и Нью-Йорк для встречи с представителями мейджор-лейблов, в ней есть две строчки, которые имеют для него особый смысл: «Моя мать умирала каждую ночь» и «Паршивую овцу опять шантажировали». Первая из них связана с неудачным опытом взаимоотношений матери музыканта с её агрессивным сожителем, а «паршивой овцой» Курт часто называл самого себя. Кобейн не скрывал, что «Something In The Way» отражает его опыт жизни под мостом в Абердине (через реку Уишка), хотя и в несколько преувеличенном виде. «Это было так, словно я жил под мостом и умирал от СПИДа, словно я был болен, не мог двигаться и вообще был самым настоящим бомжом» — отмечал музыкант, — «Это была своего рода фантазия». «Drain You» начинается словами «Один ребёнок сказал другому: „Мне повезло, что я встретил тебя“» — это слова, которые Вэйл однажды сказала Курту, строчка песни: «Сейчас мой долг полностью дренировать тебя» относится к лидерству Вэйл в отношениях с Куртом. Согласно словам Новоселича: «Lounge Act — песня о Тоби», композиция содержит текст «Я арестую себя, я буду носить щит», это ссылка на татуировку Кобейна — логотип K Records которую он сделал, чтобы произвести впечатление на девушку.

В интервью журналу Musician</span>^ru_en Кобейн признался, что «Lithium» основан на его личном опыте расставания с девушками и плохого отношения с людьми, «они вызывают чувства смертельной пустоты, которые испытывает персонаж из этой песни — очень одинокий, больной». Хотя «Lithium» была написана до знакомства Кобейна с Вэйл, по мнению Кросса, текст песни был изменён и ссылался на неё. Биограф Майкл Аззерад провёл параллель между название песни «Lithium» и известным выражением Карла Маркса «религия — это опиум для народа». Сам Кобейн отмечал, что отчасти сюжет песни мог быть инспирирован воспоминаниями из его юности, когда он общался с семьей своего друга Джесси Рида, которые были набожными христианами. Одним из наиболее тёмных мест альбома был припев в «Smells Like Teen Spirit»: «Мулатка, альбинос, москит, моё либидо», на самом деле, это всего лишь две пары противоположностей, описывающие сексуальное возбуждение автора. Курт понимал, что противоречия — это выражение его собственной натуры и, возможно, натуры его аудитории. Он говорил: «Иногда я бываю полнейшим нигилистом, а в другое время я искренен и раним. Так рождается каждая песня. Это как бы смесь того и другого. Таковы большинство людей моего возраста. Они то полны сарказма, то вдруг становятся заботливыми. За этим трудно уследить». По словам Кобейна, в «Smells Like Teen Spirit» он чувствовал себя обязанным описать свои чувства по поводу своего окружения, своего поколения и людей своего возраста.

Название и обложка

Первоначальное названием альбома было «Овцы», Кобейн придумал его как шутку, направленную на людей, которые, по его мнению, были потенциальными покупателями записи. Он написал саркастический слоган для альбома в своём дневнике: «Купишь не потому, что этот альбом хочешь ты — потому что хотят все остальные». Новоселич утверждал, что вдохновением для названия диска был цинизм группы на реакцию общественности, вызванную операцией «Буря в пустыне». Когда запись альбома была завершена, Кобейн устал от старого названия и предложил Новоселичу озаглавить предстоящий диск — «Не грузись» (англ. Nevermind). Кобейну понравилась эта идея, так как это слово было метафорой его отношения к жизни, и потому что оно было написано с грамматической ошибкой.

На обложке Nevermind запечатлён обрезанный мальчик плывущий за долларовой купюрой, подвешенной на рыболовный крючок. По словам Кобейна, эта идея возникла, когда они вместе с Гролом смотрели документальный фильм о родах в воде. Фронтмен предложил лейблу кандидатуру Роберта Фишера</span>^ru_en, в качестве дизайнера обложки. Фишер нашёл несколько снимков подводных родов, но по мнению звукозаписывающей компании они были слишком откровенными. Кроме того, фондовый дом, которому принадлежали права на снимок плавающего ребёнка, впоследствии запросил $ 7,500 за год использования фото, так что вместо этого Фишер послал фотографа в бассейн для младенцев, чтобы тот сделал снимки сам. В конце-концов, на выбор группе было предложено пять фотографий, и музыканты остановились на фото трёхмесячного ребёнка по имени Спенсер Элден, который являлся сыном друга фотографа. Купюра, за которой якобы плывет младенец, была вмонтирована позднее. Тем не менее, некоторое беспокойство вызывал тот факт, что на изображении был виден пенис Элдена. Geffen подготовили альтернативную обложку без демонстрации полового члена, так как они боялись, что это может оскорбить чувства некоторых людей, но пошли на уступки, когда Кобейн дал понять, что единственным компромиссом на который он готов пойти — наклейка, закрывающая пенис; гитарист заявил: «Вы должны быть латентным педофилом, если вас это оскорбило».

После выхода альбома на группу посыпались обвинения со стороны американских пуритан, по поводу изображения на обложке. Хотя послание группы было сугубо сатирическое — посыл был сосредоточен на капиталистической жажде наживы царившей в современном обществе. Представитель отдела DGC Гэри Герш вспоминал:

В нашей компании никто не обратил внимание на обложку. Но, когда скандал начал разрастаться многие говорили: «Уол-Март не возьмется за их продажу». Мы отвечали — «Да наплевать!». Всё равно мы не собирались менять обложку. Ведь это нелепость: любой человек может взять водительское удостоверение, пойти в Уол-Март и купить автомат АК-47, но продавать альбом с детским пенисом на обложке им не позволяют моральные принципы?!

На задней стороне обложки изображена фотография резиновой обезьянки (это была обезьяна Чим-Чим из любимого мультфильма Курта «Спиди-гонщик») на фоне коллажа, созданного самим Кобейном. В коллаже фигурируют снимки сырой говядины из рекламы супермаркета, изображения из поэмы «Божественная комедия» Данте Алигьери (а именно из её первой части — «Ад»), и фотографии больных влагалищ из коллекции медицинских фото, которые собирал Курт. Кобейн отмечал: «Если хорошо приглядеться, на заднем плане есть изображение группы Kiss, стоящих на туше говядины». Буклет альбома не содержал полных текстов песен, вместо этого, в нём были напечатаны несколько строчек из песен и неиспользованные лирические фрагменты, которые Кобейн объединил в одно стихотворение. «Думаю, мне не хватило уверенности» — объяснял музыкант позже.

В 2011 году обложка альбома заняла второе место в списке лучших обложек альбомов всех времён по мнению читателей интернет-издания Music Radar</span>^ru_en, попала в список «50 самых знаковых обложек альбомов» сайта IGN, а также «10 самых знаковых обложек» по мнению редакции The Sun.

Выпуск

Nevermind был выпущен 24 сентября 1991 года. Первоначально, в американские музыкальные магазины было отгружено 46 251 копий альбома; в Великобританию, где Bleach пользовался популярностью, были отправлены 35 000 копий. Первый сингл, «Smells Like Teen Spirit», был выпущен 10 сентября того же года с целью «заложить фундамент» интереса среди поклонников альтернативной рок-музыки, в то время как следующий сингл — «Come as You Are», был песней, которая, возможно, могла собрать больше внимания аудитории. За четыре дня до выхода альбома группа отправилась в короткое американское турне с целью поднять интерес к записи. Руководство DGC надеялось, что продажи диска составят около 250 000 экземпляров, что было сопоставимо с другим релизом лейбла — дебютной пластинкой группы Sonic Youth Goo. По самым смелыми ожиданиям лейбла, запись могла получить «золотой» сертификат к сентябрю 1992 года.

В чарте Billboard 200 диск дебютировал под номером 144. Около половины тиража, предназначенного для США, были отправлены на американский Северо-Запад, где их быстро раскупили и диск был дефицитом в течение нескольких дней. Лейбл приостановил печать других альбомов, чтобы удовлетворить спрос в регионе. На тот момент Nevermind уже имел хорошие продажи, но в течение следующих нескольких месяцев спрос значительно увеличился, так как композиция «Smells Like Teen Spirit» неожиданно становилась всё более и более популярной. Премьера видеоклипа на эту песню состоялась на шоу «120 минут</span>^ru_en» телеканала MTV (которое выходило в эфир поздним вечером), он стал очень популярен среди зрителей, тем самым подтолкнув телеканал транслировать его ещё и в дневное время. Вскоре запись получила «золотой» статус, но группа была не особенно заинтересованна этим достижением. Новоселич вспоминал: «Да, я был счастлив этим обстоятельством. Это было довольно круто. Это было что-то вроде — „Ну вот и прекрасно!“. По большому счёту, плевать я хотел на такие достижения. „Это круто, вот и всё“ — было моё мнение».

В начале ноября 1991 года группа отправилась в турне по Европе, тогда же Nevermind впервые вошёл Top-40 чарта Billboard под номером 35. К этому моменту песня «Smells Like Teen Spirit» уже стала подлинным хитом и альбом продавался так быстро, что ни одна из маркетинговых стратегий Geffen Records уже не играла роли в его успехе. Президент лейбла, Эд Розенблатт, заявил в интервью New York Times: «Мы ничего не делали. Это была одна из тех записей, которые просто берут и „выстреливают“, без какой-либо помощи». Вокруг группы создавался ажиотаж. Пока они гастролировали в течение конца 1991 года, билеты на эти шоу раскупались моментально, на сцене постоянно присутствовали съёмочные группы, а «Smells Like Teen Spirit» звучала почти повсеместно, на радио и музыкальном телевидении.

Спустя некоторое время, Кобейн так отзывался о захлестнувшей США «нирванамании»:

Я, конечно, не мог позволить своему эго признать, будто мы настолько велики, что заслуживаем так много внимания, но я знал, что наша музыка лучше, чем у 99% групп, работающих на коммерческом уровне. Я знал: мы в тысячу раз лучше, чем эти грёбаные Guns n' Roses или Whitesnake или что-либо еще из этого дерьма. Я чувствовал себя глупо из-за того, что на андеграундной сцене есть много групп, столь же хороших, как мы, или лучше нас, но почему-то только мы привлекаем внимание.

11 января 1992 года Nevermind поднялся на вершину хит-парада Billboard, сместив оттуда альбом Dangerous Майкла Джексона. Таким образом, он стал первым альбомом группы, ставшим #1. В тот период Nevermind продавался в количестве около 300 000 копий в неделю. В марте 1992 года «Come as You Are» был издан в качестве второго сингла, он достиг 32-й строчки в чарте Billboard Hot 100. Позже было выпущено ещё два сингла — «Lithium» и «In Bloom», которые добрались до 11-й и 28-й позиций соответственно, в британском хит-параде.

В ноябре 1991 года Американская ассоциация звукозаписывающих компаний присвоила альбому «золотой» и «платиновый» сертификаты, в марте 1999 года он получил «бриллиантовый» статус. Также он получил бриллиантовый сертификат в Канаде (1 000 000 проданных копий) и стал дважды «платиновым» в Великобритании. В 1996 году лейбл Mobile Fidelity Sound Lab</span>^ru_en выпустил Nevermind на виниле, в рамках своей серии «ANADISQ 200», и на 24-каратном золотом компакт-диске, который содержал скрытый трек «Endless, Nameless». Ограниченное виниловое издание было быстро распродано, но тиражирование «золотых» компакт-дисков продолжалось в течение многих лет. В 2009 году фирма Original Recordings Group выпустила Nevermind на 180г синем виниле (ограниченный тираж) и 180г чёрном виниле (регулярный тираж), мастерингом и монтажом изданий занимался Берни Грандмэн (англ. Bernie Grundman), за основу была взята оригинальная аналоговая запись. Издания получили высокие оценки от рецензентов за качество звука.

«Deluxe» и «Super Deluxe» издания

В сентябре 2011 года, в честь 20-летия альбома, фирма Universal Music Enterprises</span>^ru_en выпустила переиздание Nevermind. Пластинка вышла в двух форматах — Deluxe Edition (на двух компакт-дисках) и Super Deluxe Edition (4 CD + 1 DVD). Первый диск обоих изданий содержит оригинальный альбом вместе со студийными и концертными би-сайдами. На второй диск этих изданий вошли ранние студийные записи, которые стали прототипами песен, позже появившихся на альбоме; в том числе сессии на Smart Studio и некоторые репетиции, записанные на бумбокс. Также второй диск содержит две записи, сделанные группой на Би-би-си. Третий диск (присутствует только на Super Deluxe Edition), содержит альтернативные миксы композиций, сделанные Бутчем Вигом для всех треков из альбома, кроме «Polly» и «Endless, Nameless», эти миксы получили название — «Devonshire Mixes». Четвёртый и пятый диски на Super Deluxe Edition — это CD- и DVD-версии концерта Live at the Paramount.

Отзывы критиков

Рецензии
Совокупная оценка
Источник	Оценка
Metacritic	(89/100)
Оценки критиков
Источник	Оценка
Allmusic
BBC Music	(положительная)
Drowned in Sound
Entertainment Weekly	A-
IGN
Melody Maker	(положительная)
Pitchfork Media
Rolling Stone (1991)
Rolling Stone (2011)
Select</span>ruen
Spin	(положительная)
The A.V. Club	A
The New York Times	(положительная)
Роберт Кристгау	(A)

Продвижение Nevermind в прессе было реализовано хуже, нежели у типичных мейджор-лейблов. Рекламный-агент из Geffen Records делал акцент на музыкальных изданиях, сроки публикации в которых занимали длительное время, а также на местных, сиэтлских журналах. Положительные отзывы от критиков, совершенно неожиданные для руководства лейбла, стали причиной экстренного решения об увеличении тиража пластинки.

Выход альбома продолжительное время оставался незамеченным прессой, а многие издания и вовсе его проигнорировали. Спустя месяцы после издания Nevermind, когда «Smells Like Teen Spirit» получил широкую ротацию на радио и телевидении, печатные СМИ «в едином порыве» стали выпускать статьи о феномене, коим стал альбом. Тем не менее, к этому моменту большая часть внимания пришлась на Кобейна, а не на саму запись. Первые обзоры, напечатанные до «истерии» вокруг альбома, были в основном положительными. Карен Шомер (англ. Karen Schoemer) из The New York Times писала: «С этим диском Nirvana, конечно, преуспела. На альбоме имеется достаточное количество интригующих текстур, меняющихся настроений, инструментальных отрывков и изобретательной игры слов, чтобы обеспечить себе развлечение на долгие часы». Шомер завершила: «Nevermind более искушенный и скурпулёзный продукт, нежели работы их коллег по цеху, групп вроде — Dinosaur Jr. и Mudhoney, которые до сих пор не предложили ничего подобного». Entertainment Weekly поставил альбому рейтинг «A-», их рецензент Дэвид Браун</span>^ru_en утверждал, что на Nevermind Nirvana «никогда не поступалась своими принципами» в стремлении звучать «нормально», на фоне других современных альтернативных групп. Завершая свой очень восторженный обзор для британского издания Melody Maker, Эверетт Тру</span>^ru_en написал: «Когда Нирвана выпустила Bleach много лет назад, самые прозорливые среди нас полагали, что у группы был потенциал, чтобы создать альбом, который уделает любого конкурента. Боже мой, они доказали нашу правоту!». Журнал Spin посвятил альбому положительную рецензию, написав: «Вы будете напевать все эти песни, всю оставшуюся часть своей жизни — ну или по крайней мере пока ваш компакт-диск не износится». Журнал Select</span>^ru_en присудил альбому четыре звезды из пяти и сравнивал группу с Jane’s Addiction, Sonic Youth и Pixies, комментируя: «Альбом доказывает, что Nirvana действительно соответствует уровню этих групп».

Не все отзывы были столь позитивными. Первоначально, журнал Rolling Stone поставил альбому лишь три звезды из пяти. Критик Айра Роббинс из Trouser Press писала: «Если закрыть глаза на то что группа, в целом, не предложила ничего нового, Nevermind действительно обладает песнями, характером и твёрдостью духа, чтобы быть намного большим, чем просто переформулировка динамичных хитов колледж-рока». Газета The Boston Globe имела ещё меньше энтузиазма по поводу этой пластинки; их рецензент Стив Морс писал: «Большая часть альбома упакована в обёртку характерного поп-панка, который мы слышали у бесчисленного количества исполнителей — от Игги Попа до Red Hot Chili Peppers», и добавил: «Создаётся впечатление, что группе мало или вообще нечего сказать, остаётся лишь довольствоваться бессмысленным бредом за авторством Курта Кобейна».

Спустя двадцать лет в своём ретроспективном обзоре журнал Rolling Stones поставил пластинке высший балл: «Осенью 1992 года Nevermind буквально ворвался в наши уши, это было потрясающе — словно граната взрывалась в вашем радиоприёмнике. Этот альбом поставил точку для одной эпохи (1980-е, хаэр-метал), и начал новую эру („альтернативный рок“, „Поколение X“). Сегодня, альбом стал „притчей во языцах“ […] это — музейный экспонат, запись, которая заслуживает экспозиции в Смитсоновском институте. Прослушивая Nevermind двадцать лет спустя вы поражаетесь, на сколько хороша была эта группа. Панк-пуризм был религией для Кобейна, но в этом была его „фишка“, его ви́диние шоу-бизнеса […] Для записи, которая полна тоски, довольно существенная её часть — адреналиновый угар, который сметает вас с головой. Это не то чувство, которое вы можете соотнести с любым жанром или идеологией. Nevermind — это не панк, грандж или даже поп музыка. Это эксклюзив». Музыкальный портал Pitchfork Media также поставил переизданию альбома высшую оценку (10), рецензент назвал его влияние на мейнстримовый рок — «огромным», «несмотря на множество последователей трудно представить себе ещё один альбом, в котором поп и панк-музыка звучали бы в такой „убойной пропорции“, нежели Nevermind. Альбом вот уже два десятилетия удерживает статус канонического шедевра и примера для подражания, но пожалуй его самая главная заслуга — о он навсегда изменил жизнь множества молодых людей».

Nevermind был признан лучшим альбомом года в ежегодном опросе критиков Pazz & Jop; «Smells Like Teen Spirit» также лидировал этом опросе — в номинациях «сингл» и «видео года». Запись возглавила подавляющее большинство подобных опросов, и критик Роберт Кристгау из The Village Voice написал в сопутствующем комментарии: «Поп-сюрприз, они одержали скромную победу, подобно De La Soul в 1990 году. Их мульти-платиновый переворот представляет собой первую полномасштабную проверку американских ценностей — половина электората [опроса Pazz & Jop] проголосовала „за“».

Наследие

Nevermind поднял группу Nirvana из относительной безызвестности до высот коммерческого успеха и международной популярности. Благодаря этому альбому направление «гранж» перестало быть локально развивающимся в Сиэтле явлением и сместило на себя акценты музыкальной популярности, казалось бы, прочно удерживаемые «металлом» с конца 1980-х. Вслед за успехом Nevermind, другие сиэтлские группы, такие как Pearl Jam, Soundgarden и Alice in Chains, также стали выпускать альбомы, становившиеся хитами — альтернативный рок закрепился на волнах крупнейших радиостанций и попал в сферу интересов ведущих лейблов.

Успех альбома удивил современников Nirvana, которые чувствовали себя в тени его славы. Позже, Ги Пиччиотто из группы Fugazi прокомментировал сложившуюся ситуацию: «Наши записи имели то же воздействие [на музыкальную сцену] как бомж, мочащийся в лесу […] Было такое чувство, что мы все вдруг стали играть на гавайских гитарах, из-за несоразмерного воздействия, которое они [Nirvana] произвели». В 1992 году, Джон Пэрелес</span>^ru_en из The New York Times отметил, что после прорыва альбома: «Внезапно, все остались за бортом. Ни у кого не было инсайдерской информации относительно того, которая из дюжен, воможно сотен злобных, беспокойных, неопрятных групп понравится миллионам консьюмеров». Руководители звукозаписывающих компаний почувствовали золотую жилу, и стали предлагать большие авансы и выгодные контракты на запись дисков альтернативным группам. Благодаря успеху Nevermind у этих групп появилась перспектива в короткие сроки достигнуть популярности среди широкой аудитории, новые «правила игры» поменяли стратегию создания аудитории для андеграундных исполнителей.

Майкл Азерад утверждал, в своей книге «Come as You Are: The Story of Nirvana», что: «Nevermind стал причиной появления поколения двадцатилетних меломанов, в условиях господства музыкальных вкусов поколения бэби-бумеров</span>^ru_en, которые предшествовали им». Азерад писал: «Nevermind появился в нужное время, в нужном месте. Это была музыка для и о совершенно новой группе молодых людей, на которых смотрели свысока, которые были проигнорированы или почувствовали, что такое снисходительное отношение». Nevermind занял 17-е место, в списке 500 величайших альбомов всех времён по версии журнала Rolling Stone, несмотря на получение им трех звезд из пяти при первоначальном рассмотрении списка в 1991 году. В комментарии журнала было написано: «Ни один альбом в новейшей истории не имел такого подавляющего влияния на поколение — нация подростков вдруг повернулась в сторону панка — и такого катастрофического воздействия на своего создателя».

И по прошествии времени, Nevermind продолжает собирать хвалебные отзывы от критиков. В 2006 году журнал Time поместил альбом в свой список «100 величайших альбомов», рецензент журнала Джош Тиренгил</span>^ru_en назвал его: «лучшим альбомом 90-х». Электронный журнал Pitchfork поставил альбом на шестое место в списке лучших дисков десятилетия, отметив, что «любой, кто ненавидит эту запись сегодня, просто пытается быть крутым, самоутвердиться… но, он должен пытаться делать это правдоподобнее». В 2006 году читатели журнала Guitar World поставили Nevermind на 8-ю строчку в рейтинге «100 величайших гитарных альбомов». В 2005 году альбом попал в число 50 звукозаписей, выбранных Библиотекой Конгресса для помещения в фонд Национального реестра звукозаписей</span>^ru_en, в который попадают «культурно, исторически или эстетически важные» звукозаписи XX века. Журнал Metal Hammer включил Nevermind в свой список «200 лучших рок-альбомов всех времён». Диск занял четвёртое место в списке «Величайший альбом в истории» по результатам голосования зрителей телеканала MTV. Nevermind занял второе место в опросе «Лучшие альбомы за последние 25 лет» проведённого среди читателей журнала Q. Журнал Spin поставил этот диск на четвёртое место в списке «125 лучших альбомов последних 25 лет». Британское музыкальное издание Mojo присудило этой пластинке восьмое место в своём списке «10 важнейших альбомов в истории рока».

СМИ	Страна	Награда	Год	Место
Rolling Stone	США	500 величайших альбомов всех времён	2010	17
Rolling Stone	США	100 лучших альбомов 90-х	2012	1
VH1	США	100 лучших альбомов всех времён	2010	2
MTV	США	Величайший альбом в истории музыки	2011	4
Q	Великобритания	100 лучших альбомов всех времён	2011	5

Список композиций

 <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">2:22</td>

<tr class="tlrow{{{row}}}" style="background-color: #f7f7f7;"> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">8.</td> <td style="text-align: left;">«Drain You» </td><td>Курт Кобейн</td> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">3:43</td> </tr> <tr class="tlrow{{{row}}}" style="background-color: #fff;"> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">9.</td> <td style="text-align: left;">«Lounge Act» </td><td>Курт Кобейн</td> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">2:36</td> </tr> <tr class="tlrow{{{row}}}" style="background-color: #f7f7f7;"> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">10.</td> <td style="text-align: left;">«Stay Away» </td><td>Курт Кобейн</td> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">3:32</td> </tr> <tr class="tlrow{{{row}}}" style="background-color: #fff;"> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">11.</td> <td style="text-align: left;">«On a Plain» </td><td>Курт Кобейн</td> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">3:16</td> </tr> <tr class="tlrow{{{row}}}" style="background-color: #f7f7f7;"> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">12.</td> <td style="text-align: left;">«Something in the Way» </td><td>Курт Кобейн</td> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">3:50</td> </tr> <tr class="tlrow{{{row}}}" style="background-color: #fff;"> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;">13.</td> <td style="text-align: left;">«Endless, Nameless» (Скрытый трек на 6:44)</td><td>Курт Кобейн, Крист Новоселич, Дэйв Грол</td> <td style="padding-right: 10px; text-align: right;"> </td> </tr> </table>

20th Anniversary Edition (2011)

Диск 1

№	Название	Автор	Длительность
1.	«Smells Like Teen Spirit»	Курт Кобейн, Крист Новоселич, Дэйв Грол	5:01
2.	«In Bloom»	Курт Кобейн	4:14
3.	«Come as You Are»	Курт Кобейн	3:38
4.	«Breed»	Курт Кобейн	3:03
5.	«Lithium»	Курт Кобейн	4:16
6.	«Polly»	Курт Кобейн	2:56
7.	«Territorial Pissings»	Курт Кобейн, Чет Пауэрс</span>ruen

Би-сайды
№	Название	Длительность
14.	«Even in His Youth»	3:03
15.	«Aneurysm»	4:46
16.	«Curmudgeon»	2:59
17.	«D-7»	3:45
18.	«Been a Son» (Live)	2:31
19.	«School» (Live)	2:33
20.	«Drain You» (Live)	3:53
21.	«Sliver» (Live)	2:04
22.	«Polly» (Live)	2:47

Диск 2

The Smart Studio Sessions
№	Название	Длительность
1.	«In Bloom»	4:32
2.	«Breed» (Immodium)	3:15
3.	«Lithium»	4:31
4.	«Polly»	2:58
5.	«Pay to Play»	3:29
6.	«Here She Comes Now»	5:01
7.	«Dive»	3:55
8.	«Sappy»	3:37

The Boombox Rehearsals
№	Название	Длительность
9.	«Smells Like Teen Spirit»	5:40
10.	«Verse Chorus Verse»	3:14
11.	«Territorial Pissings»	2:12
12.	«Lounge Act»	2:38
13.	«Come as You Are»	4:12
14.	«Old Age»	4:22
15.	«Something in the Way»	5:31
16.	«On a Plain»	3:21

BBC Sessions
№	Название	Длительность
17.	«Drain You» (Live)	4:04
18.	«Something in the Way» (Live)	3:23

Участники записи

Nirvana Курт Кобейн — ведущий вокал, гитара, бэк-вокал, фотографии Крист Новоселич — бас-гитара, вокал (на вступлении к «Territorial Pissings») Дэйв Грол — ударные, бэк-вокал Дополнительные музыканты Чэд Ченнинг (не указан) — тарелки («Polly») Кирк Кеннинг — виолончель («Something in the Way»)

Персонал Бутч Виг — продюсер, звукоинженер Энди Уоллес — микширование Крейг Дубет — помощник звукоинженера, микширование Спенсер Элден — младенец на обложке альбома Роберт Фишер — оформление, арт-директор, дизайн, дизайн обложки Майкл Лавин — фотографии Джефф Шихан — помощник звукоинженера Хоуи Вейнберг</span>ruen — мастеринг Кирк Веддл — фото обложки альбома

Хит-парады

Еженедельные чарты Хит-парад (1992) Высшая позиция Австралия 2 Австрия 2 Великобритания 7 Венгрия 12 Германия 3 Канада 1 Нидерланды 3 Новая Зеландия 2 Норвегия 2 США 1 Франция 1 Швейцария 2 Швеция 1

Сертификация Страна Статус Австрия Платиновый Бельгия 3× Платиновый Бразилия</span>ruen Платиновый Великобритания 2× Платиновый Германия 2× Платиновый Италия Золотой Канада Бриллиантовый Польша</span>ruen Платиновый США Бриллиантовый Финляндия</span>ruen Золотой Франция Бриллиантовый Швеция Золотой Швейцария Платиновый

Юбилейное издание Хит-парад (2011) Высшая позиция Бельгия 7 Дания 16 Испания 12 Италия 20 Мексика</span>ruen 43 Португалия 1 Финляндия 41 Франция 5 Япония 26 Декадные чарты Хит-парад (1990—1999) Позиция США 32

Литература

• Azerrad, Michael. [books.google.ru/books?id=N6ATD0t7THEC&dq=Come%20as%20You%20Are%3A%20The%20Story%20of%20Nirvana%201993&hl=ru&source=gbs_book_other_versions «Come as You Are: The Story of Nirvana»]. — Doubleday, 1993. — 336 с. — ISBN ISBN 0-385-47199-8.
• Berkenstadt, Jim; Cross, Charles. [books.google.ru/books?id=Vu05AQAAIAAJ&q=bibliogroup:%22Classic+rock+albums%22&dq=bibliogroup:%22Classic+rock+albums%22&hl=ru&sa=X&ei=_6nfUuzQMouCzAPE3YKYCg&ved=0CDgQ6AEwAQ «Classic Rock Albums: Nevermind»]. — Schirmer Books, 1998. — 179 с. — ISBN ISBN 0-02-864775-0.
• Cross, Charles. [books.google.ru/books?id=dc-S-FAM4QoC&dq=Heavier+Than+Heaven+2001&hl=ru&source=gbs_book_similarbooks «Heavier Than Heaven: A Biography of Kurt Cobain»]. — Hyperion Books, 2001. — 400 с. — ISBN ISBN 0-7868-8402-9.
• Sandford, Christopher. «Kurt Cobain». — Carroll & Graff, 1996. — 298 с. — ISBN ISBN 0-7867-0394-6.

Ссылки

• [rateyourmusic.com/release/album/nirvana/nevermind/ Nevermind] (англ.) на сайте Rate Your Music

Отрывок, характеризующий Nevermind

PS. Известите меня о вашем брате и о его прелестной жене.]
Княжна подумала, задумчиво улыбаясь (при чем лицо ее, освещенное ее лучистыми глазами, совершенно преобразилось), и, вдруг поднявшись, тяжело ступая, перешла к столу. Она достала бумагу, и рука ее быстро начала ходить по ней. Так писала она в ответ:
«Chere et excellente ami. Votre lettre du 13 m'a cause une grande joie. Vous m'aimez donc toujours, ma poetique Julie.
L'absence, dont vous dites tant de mal, n'a donc pas eu son influenсе habituelle sur vous. Vous vous plaignez de l'absence – que devrai je dire moi, si j'osais me plaindre, privee de tous ceux qui me sont chers? Ah l si nous n'avions pas la religion pour nous consoler, la vie serait bien triste. Pourquoi me supposez vous un regard severe, quand vous me parlez de votre affection pour le jeune homme? Sous ce rapport je ne suis rigide que pour moi. Je comprends ces sentiments chez les autres et si je ne puis approuver ne les ayant jamais ressentis, je ne les condamiene pas. Me parait seulement que l'amour chretien, l'amour du prochain, l'amour pour ses ennemis est plus meritoire, plus doux et plus beau, que ne le sont les sentiments que peuvent inspire les beaux yeux d'un jeune homme a une jeune fille poetique et aimante comme vous.
«La nouvelle de la mort du comte Безухой nous est parvenue avant votre lettre, et mon pere en a ete tres affecte. Il dit que c'etait avant derienier representant du grand siecle, et qu'a present c'est son tour; mais qu'il fera son possible pour que son tour vienne le plus tard possible. Que Dieu nous garde de ce terrible malheur! Je ne puis partager votre opinion sur Pierre que j'ai connu enfant. Il me paraissait toujours avoir un coeur excellent, et c'est la qualite que j'estime le plus dans les gens. Quant a son heritage et au role qu'y a joue le prince Basile, c'est bien triste pour tous les deux. Ah! chere amie, la parole de notre divin Sauveur qu'il est plus aise a un hameau de passer par le trou d'une aiguille, qu'il ne l'est a un riche d'entrer dans le royaume de Dieu, cette parole est terriblement vraie; je plains le prince Basile et je regrette encore davantage Pierre. Si jeune et accable de cette richesse, que de tentations n'aura t il pas a subir! Si on me demandait ce que je desirerais le plus au monde, ce serait d'etre plus pauvre que le plus pauvre des mendiants. Mille graces, chere amie, pour l'ouvrage que vous m'envoyez, et qui fait si grande fureur chez vous. Cependant, puisque vous me dites qu'au milieu de plusurs bonnes choses il y en a d'autres que la faible conception humaine ne peut atteindre, il me parait assez inutile de s'occuper d'une lecture inintelligible, qui par la meme ne pourrait etre d'aucun fruit. Je n'ai jamais pu comprendre la passion qu'ont certaines personnes de s'embrouiller l'entendement, en s'attachant a des livres mystiques, qui n'elevent que des doutes dans leurs esprits, exaltant leur imagination et leur donnent un caractere d'exageration tout a fait contraire a la simplicite chretnne. Lisons les Apotres et l'Evangile. Ne cherchons pas a penetrer ce que ceux la renferment de mysterux, car, comment oserions nous, miserables pecheurs que nous sommes, pretendre a nous initier dans les secrets terribles et sacres de la Providence, tant que nous portons cette depouille charienelle, qui eleve entre nous et l'Eterienel un voile impenetrable? Borienons nous donc a etudr les principes sublimes que notre divin Sauveur nous a laisse pour notre conduite ici bas; cherchons a nous y conformer et a les suivre, persuadons nous que moins nous donnons d'essor a notre faible esprit humain et plus il est agreable a Dieu, Qui rejette toute science ne venant pas de Lui;que moins nous cherchons a approfondir ce qu'il Lui a plu de derober a notre connaissance,et plutot II nous en accordera la decouverte par Son divin esprit.
«Mon pere ne m'a pas parle du pretendant, mais il m'a dit seulement qu'il a recu une lettre et attendait une visite du prince Basile. Pour ce qui est du projet de Marieiage qui me regarde, je vous dirai, chere et excellente amie, que le Marieiage, selon moi,est une institution divine a laquelle il faut se conformer. Quelque penible que cela soit pour moi, si le Tout Puissant m'impose jamais les devoirs d'epouse et de mere, je tacherai de les remplir aussi fidelement que je le pourrai, sans m'inquieter de l'examen de mes sentiments a l'egard de celui qu'il me donnera pour epoux. J'ai recu une lettre de mon frere, qui m'annonce son arrivee a Лысые Горы avec sa femme. Ce sera une joie de courte duree, puisqu'il nous quitte pour prendre part a cette malheureuse guerre, a laquelle nous sommes entraines Dieu sait, comment et pourquoi. Non seulement chez vous au centre des affaires et du monde on ne parle que de guerre, mais ici, au milieu de ces travaux champetres et de ce calme de la nature, que les citadins se representent ordinairement a la campagne, les bruits de la guerre se font entendre et sentir peniblement. Mon pere ne parle que Marieche et contreMarieche, choses auxquelles je ne comprends rien; et avant hier en faisant ma promenade habituelle dans la rue du village, je fus temoin d'une scene dechirante… C'etait un convoi des recrues enroles chez nous et expedies pour l'armee… Il fallait voir l'etat dans lequel se trouvant les meres, les femmes, les enfants des hommes qui partaient et entendre les sanglots des uns et des autres!
On dirait que l'humanite a oublie les lois de son divin Sauveur, Qui prechait l'amour et le pardon des offenses, et qu'elle fait consister son plus grand merite dans l'art de s'entretuer.
«Adieu, chere et bonne amie, que notre divin Sauveur et Sa tres Sainte Mere vous aient en Leur sainte et puissante garde. Marieie».
[Милый и бесценный друг. Ваше письмо от 13 го доставило мне большую радость. Вы всё еще меня любите, моя поэтическая Юлия. Разлука, о которой вы говорите так много дурного, видно, не имела на вас своего обычного влияния. Вы жалуетесь на разлуку, что же я должна была бы сказать, если бы смела, – я, лишенная всех тех, кто мне дорог? Ах, ежели бы не было у нас религии для утешения, жизнь была бы очень печальна. Почему приписываете вы мне строгий взгляд, когда говорите о вашей склонности к молодому человеку? В этом отношении я строга только к себе. Я понимаю эти чувства у других, и если не могу одобрять их, никогда не испытавши, то и не осуждаю их. Мне кажется только, что христианская любовь, любовь к ближнему, любовь к врагам, достойнее, слаще и лучше, чем те чувства, которые могут внушить прекрасные глаза молодого человека молодой девушке, поэтической и любящей, как вы.
Известие о смерти графа Безухова дошло до нас прежде вашего письма, и мой отец был очень тронут им. Он говорит, что это был предпоследний представитель великого века, и что теперь черед за ним, но что он сделает все, зависящее от него, чтобы черед этот пришел как можно позже. Избави нас Боже от этого несчастия.
Я не могу разделять вашего мнения о Пьере, которого знала еще ребенком. Мне казалось, что у него было всегда прекрасное сердце, а это то качество, которое я более всего ценю в людях. Что касается до его наследства и до роли, которую играл в этом князь Василий, то это очень печально для обоих. Ах, милый друг, слова нашего Божественного Спасителя, что легче верблюду пройти в иглиное ухо, чем богатому войти в царствие Божие, – эти слова страшно справедливы. Я жалею князя Василия и еще более Пьера. Такому молодому быть отягощенным таким огромным состоянием, – через сколько искушений надо будет пройти ему! Если б у меня спросили, чего я желаю более всего на свете, – я желаю быть беднее самого бедного из нищих. Благодарю вас тысячу раз, милый друг, за книгу, которую вы мне посылаете и которая делает столько шуму у вас. Впрочем, так как вы мне говорите, что в ней между многими хорошими вещами есть такие, которых не может постигнуть слабый ум человеческий, то мне кажется излишним заниматься непонятным чтением, которое по этому самому не могло бы принести никакой пользы. Я никогда не могла понять страсть, которую имеют некоторые особы, путать себе мысли, пристращаясь к мистическим книгам, которые возбуждают только сомнения в их умах, раздражают их воображение и дают им характер преувеличения, совершенно противный простоте христианской.
Будем читать лучше Апостолов и Евангелие. Не будем пытаться проникнуть то, что в этих книгах есть таинственного, ибо как можем мы, жалкие грешники, познать страшные и священные тайны Провидения до тех пор, пока носим на себе ту плотскую оболочку, которая воздвигает между нами и Вечным непроницаемую завесу? Ограничимся лучше изучением великих правил, которые наш Божественный Спаситель оставил нам для нашего руководства здесь, на земле; будем стараться следовать им и постараемся убедиться в том, что чем меньше мы будем давать разгула нашему уму, тем мы будем приятнее Богу, Который отвергает всякое знание, исходящее не от Него, и что чем меньше мы углубляемся в то, что Ему угодно было скрыть от нас, тем скорее даст Он нам это открытие Своим божественным разумом.
Отец мне ничего не говорил о женихе, но сказал только, что получил письмо и ждет посещения князя Василия; что касается до плана супружества относительно меня, я вам скажу, милый и бесценный друг, что брак, по моему, есть божественное установление, которому нужно подчиняться. Как бы то ни было тяжело для меня, но если Всемогущему угодно будет наложить на меня обязанности супруги и матери, я буду стараться исполнять их так верно, как могу, не заботясь об изучении своих чувств в отношении того, кого Он мне даст супругом.
Я получила письмо от брата, который мне объявляет о своем приезде с женой в Лысые Горы. Радость эта будет непродолжительна, так как он оставляет нас для того, чтобы принять участие в этой войне, в которую мы втянуты Бог знает как и зачем. Не только у вас, в центре дел и света, но и здесь, среди этих полевых работ и этой тишины, какую горожане обыкновенно представляют себе в деревне, отголоски войны слышны и дают себя тяжело чувствовать. Отец мой только и говорит, что о походах и переходах, в чем я ничего не понимаю, и третьего дня, делая мою обычную прогулку по улице деревни, я видела раздирающую душу сцену.
Это была партия рекрут, набранных у нас и посылаемых в армию. Надо было видеть состояние, в котором находились матери, жены и дети тех, которые уходили, и слышать рыдания тех и других. Подумаешь, что человечество забыло законы своего Божественного Спасителя, учившего нас любви и прощению обид, и что оно полагает главное достоинство свое в искусстве убивать друг друга.
Прощайте, милый и добрый друг. Да сохранит вас наш Божественный Спаситель и его Пресвятая Матерь под Своим святым и могущественным покровом. Мария.]
– Ah, vous expediez le courier, princesse, moi j'ai deja expedie le mien. J'ai ecris а ma pauvre mere, [А, вы отправляете письмо, я уж отправила свое. Я писала моей бедной матери,] – заговорила быстро приятным, сочным голоском улыбающаяся m lle Bourienne, картавя на р и внося с собой в сосредоточенную, грустную и пасмурную атмосферу княжны Марьи совсем другой, легкомысленно веселый и самодовольный мир.
– Princesse, il faut que je vous previenne, – прибавила она, понижая голос, – le prince a eu une altercation, – altercation, – сказала она, особенно грассируя и с удовольствием слушая себя, – une altercation avec Michel Ivanoff. Il est de tres mauvaise humeur, tres morose. Soyez prevenue, vous savez… [Надо предупредить вас, княжна, что князь разбранился с Михайлом Иванычем. Он очень не в духе, такой угрюмый. Предупреждаю вас, знаете…]
– Ah l chere amie, – отвечала княжна Марья, – je vous ai prie de ne jamais me prevenir de l'humeur dans laquelle se trouve mon pere. Je ne me permets pas de le juger, et je ne voudrais pas que les autres le fassent. [Ах, милый друг мой! Я просила вас никогда не говорить мне, в каком расположении духа батюшка. Я не позволю себе судить его и не желала бы, чтоб и другие судили.]
Княжна взглянула на часы и, заметив, что она уже пять минут пропустила то время, которое должна была употреблять для игры на клавикордах, с испуганным видом пошла в диванную. Между 12 и 2 часами, сообразно с заведенным порядком дня, князь отдыхал, а княжна играла на клавикордах.


Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из за затворенных дверей, слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.
В это время подъехала к крыльцу карета и бричка, и из кареты вышел князь Андрей, высадил свою маленькую жену и пропустил ее вперед. Седой Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шопотом доложил, что князь почивают, и торопливо затворил дверь. Тихон знал, что ни приезд сына и никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня. Князь Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы, как будто для того, чтобы поверить, не изменились ли привычки отца за то время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились, обратился к жене:
– Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье, – сказал он.
Маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило, когда она заговорила.
– Mais c'est un palais, – сказала она мужу, оглядываясь кругом, с тем выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала. – Allons, vite, vite!… [Да это дворец! – Пойдем скорее, скорее!…] – Она, оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту, провожавшему их.
– C'est Marieie qui s'exerce? Allons doucement, il faut la surprendre. [Это Мари упражняется? Тише, застанем ее врасплох.]
Князь Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением.
– Ты постарел, Тихон, – сказал он, проходя, старику, целовавшему его руку.
Перед комнатою, в которой слышны были клавикорды, из боковой двери выскочила хорошенькая белокурая француженка.
M lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
– Ah! quel bonheur pour la princesse, – заговорила она. – Enfin! Il faut que je la previenne. [Ах, какая радость для княжны! Наконец! Надо ее предупредить.]
– Non, non, de grace… Vous etes m lle Bourienne, je vous connais deja par l'amitie que vous рorte ma belle soeur, – говорила княгиня, целуясь с француженкой. – Elle ne nous attend рas? [Нет, нет, пожалуйста… Вы мамзель Бурьен; я уже знакома с вами по той дружбе, какую имеет к вам моя невестка. Она не ожидает нас?]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая чего то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на которые попали в первую минуту. M lle Bourienne стояла около них, прижав руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать, сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки, услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M lle Bourienne тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали, чтобы могло иначе совершиться это свидание.
– Ah! chere!…Ah! Marieie!… – вдруг заговорили обе женщины и засмеялись. – J'ai reve сette nuit … – Vous ne nous attendez donc pas?… Ah! Marieie,vous avez maigri… – Et vous avez repris… [Ах, милая!… Ах, Мари!… – А я видела во сне. – Так вы нас не ожидали?… Ах, Мари, вы так похудели. – А вы так пополнели…]
– J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [Я тотчас узнала княгиню,] – вставила m lle Бурьен.
– Et moi qui ne me doutais pas!… – восклицала княжна Марья. – Ah! Andre, je ne vous voyais pas. [А я не подозревала!… Ах, Andre, я и не видела тебя.]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она такая же pleurienicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика, и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [вполне серьезный,] но что об этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
– И ты решительно едешь на войну, Andre? – сказала oia, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
– Даже завтра, – отвечал брат.
– II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de l'avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение…]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
– Наверное? – сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.