Амвросий (Мережко)

Архиепископ Амвросий (в миру Адриан Георгиевич Мережко; 25 августа (6 сентября) 1889, Киевская губерния — 9 декабря 1974, Бостон) — епископ Русской зарубежной церкви на покое, до 1972 года — архиепископ Питтсбургский и Пенсильванский Православной церкви в Америке.

Биография

Родился 25 августа 1889 года под Киевом в благочестивой крестьянской семье. В семье он был старшим ребенком, и кроме его, было ещё четверо братьев и сестра.

В молодости окормлялся в Киево-Печерской Лавре.

Успехи в начальной школе радовали отца Адриана и он возымел твёрдое желание дать своему первенцу высшее образование. Однако, во время пребывания уже в гимназии, хозяйственные дела в семье настолько ухудшились, что Адриан вынужден был, не окончив гимназии, оставить этот храм науки и отправиться на поиски какой-либо службы, чтобы помочь семье.

Он поступил на службу в Министерство Внутренних Дел, где служил в администрации Екатеринославской губернии и дослужился в нём до чина Губернского Секретаря.

В 1916 году Екатеринославский Губернатор был переведен в Акмолинскую область. Он усиленно уговаривал Адриана поехать вместе с ним, обещая предоставить ему хорошую службу в одном из учреждений на просторах Сибири. Но пришедшая революция помешала этому. Далее, последовали — участие в освобождении России от нашествия безбожного интернационала, поход за границу под водительством, блаженной памяти Генерала П. Н. Врангеля, со многими тысячами верных сынов своей Родины.

Во время Гражданской войны воевал в Белой армии. В 1920 году эвакуировался из Крыма.

Приехал в США в 1923 году и познакомился там с архиепископом Виталием (Максименко), под началом которого получил богословское образование.

До принятия сана священнослужителя состоял в браке, у него была дочь.

В 1938 году принимал принимал деятельное участие в устройстве Владимирских торжеств по случаю 950-летие Крещения Руси.

В том же году году был рукоположён во диакона и служил в Вознесенском кафедральном соборе в Бронксе, в Нью-Йорке.

В 1939 году митрополитом Сан-Францисским Феофилом (Пашковским) был рукоположён во пресвитера и назначен настоятелем Спиридониевского прихода в городе Перт-Амбой, штат Нью-Джерси.

После разрыва между русской «Северо-Американской митрополией» и Зарубежной Церковью в ноябре 1946 года, остался в ведении первой.

11 сентября 1955 года был хиротонисан во епископа Ситкинского и Аляскинского.

С июня по ноябрь 1962 года также временно управлял Японской Православной Церковью.

В 1967 году был назначен архиепископом Питтсбургским и Западно-Вирджинским, возглавив самую многочисленную епархию митрополии.

В конце 1960-х-начале 1970-х годов протестовал против вытеснения церковнославянского языка из богослужения, укорачивание богослужения, введение нового календарного стиля, практики «массовой исповеди» взамен личной, причащение без исповеди, отзываясь об этом архиепископ Амвросий как о проявлениях модернизма, то есть «приспособленчества к духу мира сего». Когда он попытался поднять этот вопрос на очередном Архиерейском Соборе Православной Церкви в Америке, его мнение, как он сам вспоминал, «вызвало столь жёсткую реакцию, что мне стало ясно что я не мог более сносить и быть ответственным за новое направление в церковной жизни».

В 1972 году ушёл на покой и обратился к Перевоиерарху РПЦЗ Филарету (Вознесенскому), после чего был принят в состав Русской Православной Церкви Заграницей.

Служил в Синодальном соборе в Нью-Йорке и в других приходах Зарубежной Церкви в США. В марте 1973 году из-за своих преклонных лет и слабого здоровья удалился в Преображенский монастырь в Бостоне.

На праздник Собора святого Архистратига Михаила принял великую схиму. Так как Владыка уже давал монашеские обеты при постриге в мантию, то настоятель монастыря архимандрит Пантелеимон (Метропулос) просто задал вопрос: «Владыко, желаете ли Вы стать схимником?» (в православных церквах греческой традиции не постригают в малую схиму). По афонскому обычаю, ему не было дано новое имя, так как оно уже было дано ему при первом постриге.

Скончался 9 декабря 1974 года в Бостонском Преображенском монастыре. Похоронен за алтарём кафедрального собора Свято-Троицкого монастыря в городе Джорданвилль.

Отпевание состоялось 29 ноября/12 декабря в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле, куда был доставлен накануне вечером. Отпевание совершил епископ Лавр (Шкурла) в сослужении монастырской братии.

Ссылки

• [drevo-info.ru/articles/13336.html Амвросий (Мережко)]
• [www.rocorstudies.org/church-people/lives-of-bishops/2010/11/19/archbishop-amvrossy-merezhko/ Archbishop Amvrossy (Merezhko)] на сайте rocorstudies.org
• [archiv.livejournal.com/221241.html Синодик РПЦЗ. Памяти схи-архиепископа Амвросия (Мережко)]

Отрывок, характеризующий Амвросий (Мережко)

На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его: