Феофан (Быстров)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Феофан и фамилией Быстров.

Архиепископ Феофан<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Полтавский и Переяславский
8 марта 1913 — 1919
Предшественник:	Назарий (Кириллов)
Преемник:	Сильвестр (Ольшевский)
Епископ Астраханский и Енотаевский
25 июня 1912 — 8 марта 1913
Предшественник:	Иннокентий (Кременский)
Преемник:	Иннокентий (Кременский)
Епископ Таврический и Симферопольский
19 ноября 1910 — 25 июня 1912
Предшественник:	Алексий (Молчанов)
Преемник:	Димитрий (Абашидзе)
Епископ Ямбургский, викарий Санкт-Петербургской епархии
22 февраля 1909 — 19 ноября 1910
Предшественник:	Сергий (Тихомиров)
Преемник:	Георгий (Ярошевский)
Имя при рождении:	Василий Дмитриевич Быстров
Рождение:	31 декабря 1872 (12 января 1873)(1873-01-12) село Подмошье, Лужский уезд, Санкт-Петербургская губерния
Смерть:	19 февраля 1940(1940-02-19) (67 лет) Лимрэ под Парижем
Архиепископ Феофан на Викискладе

Архиепи́скоп Феофа́н (в миру Васи́лий Дми́триевич Быстро́в; 31 декабря 1872 (12 января 1873), село Подмошье, Лужский уезд, Санкт-Петербургская губерния  — 19 февраля 1940, Лимре, Эндр и Луара, Франция) — епископ Русской Православной Церкви заграницей; известен как архиепископ Полтавский и Переяславский (1913—1919).

В 1900-х состоял на должностях инспектора, затем ректора Санкт-Петербургской духовной академии, был неофициальным духовником царской семьи. Имел репутацию духовного подвижника безупречной жизни. По мнению ряда современников, в частности Н. Д. Жевахова, сыграл решающую роль в переезде Г. Е. Распутина в Санкт-Петербург и стяжании им первоначальной популярности. Позднее переменил своё мнение о Распутине и стал бороться против него.

Биография

Родился в семье Дмитрия Николаевича Быстрова, священника Знаменской церкви села Подмошье Лужского уезда Санкт-Петербургской губернии (ныне Шимского р-на Новгородской области), и Марии Ивановны, урождённой Разумовской.

Окончил Александро-Невское духовное училище и Санкт-Петербургскую духовную семинарию.

В 1896 году окончил Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия. Оставлен при академии профессорским стипендиатом. Его жизнь в стенах академии была связана с именами профессоров В. В. Болотова и А. П. Лопухина.

Лично знал протоиерея Иоанна Кронштадтского, совершал с ним богослужения.

С 1897 года — исполняющий должность доцента академии по кафедре Библейской истории.

В 1898 году пострижен в монашество и рукоположен в сан иеромонаха.

В 1901 году возведён в сан архимандрита и назначен исполняющим должность инспектора Санкт-Петербургской духовной академии.

В 1905 году защитил магистерскую диссертацию «Тетраграмма или Ветхозаветное Божественное имя Иеговы», после чего был возведён в звание экстраординарного профессора и утверждён в должности инспектора Санкт-Петербургской духовной академии.

4 февраля 1909 года был назначен ректором Санкт-Петербургской духовной академии.

Архиерей

22 февраля 1909 года был хиротонисан во епископа Ямбургского, викария Санкт-Петербургской епархии. Хиротония была совершена в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Антонием и другими иерархами.

По некоторым сведениям, стал неофициальным духовником императорской семьи.

Участвовал в работе учреждённой в 1892 году Священным Синодом специальной Петербургской комиссии по обмену мнениями со старокатоликами; в частности, председательствовал на её заседании 15 февраля 1910 года

С 19 ноября 1910 года — епископ Таврический и Симферопольский, одновременно выбран почётным членом Санкт-Петербургской духовной академии.

27 февраля 1911 года в Александро-Невском соборе в Симферополе отслужил литургии с преданием анафеме, посмертно, Льва Толстого. Описал это событие К. А. Тренёв в повести «Владыка» (1912 г.), где Феофан выступил прототипом архиерея Иннокентия.

В начале 1911 года предложил Святейшему Синоду выразить неудовольствие императрице Александре Феодоровне в связи с поведением Распутина.

С 25 июня 1912 года — епископ Астраханский и Енотаевский.

С 8 марта 1913 года — епископ Полтавский и Переяславский.

В 1917-1918 году в Москве участвовал в работе поместного собора 1917-1918 годов. В 1918 году возведён в сан архиепископа.

В Полтаве пережил большие неприятности при столкновении с петлюровцами. Захватив власть в Киеве в свои руки, Петлюра и его сторонники потребовали от полтавского архиерея отслужить торжественную панихиду по бывшему гетману Украины Ивану Мазепе, бывшему любимцем русского царя Петра Великого, но перешедшему на сторону шведского короля Карла XII и за это преданном Русской православной церковью анафеме. На это требование архиепископ ответил отказом, за что был заключён в тюрьму. Освобожден после того, как власти Украинской народной республики эвакуировались из Полтавы при наступлении Добровольческой армии.

В 1920 в связи с наступлением Красной Армии эвакуировался в Крым. 22 марта (ст. ст.) 1920 вместе с епископом Вениамином (Федченковым) поддержал избрание Петра Врангеля Главнокомандующим Вооружёнными силами Юга России.

Жизнь в эмиграции

В ноябре 1920 эмигрировал в Константинополь, затем в Сербию. В 1925 переехал в Болгарию.

Был постоянным членом Заграничного Синода до 1931 года.

В 1931 переехал во Францию, где жил жизнью затворника в пещере, известной как пещера Трёх Лисиц, в местечке Лимре (Limeray), что в долине Луары.

Скончался 6 (19) февраля 1940 года; погребён на общественном кладбище (под номером 432) на окраине Лимре. На похороны его никто из известных епископов не приехал, а митрополит Евлогий (Георгиевский) прислал телеграмму, в которой повелел хоронить архиепископа как простого инока. Но похоронили его всё же в архиерейском облачении

В 2016 году начато рассмотрение вопроса перенесения останков святителя в Санкт-Петербург.

Труды

• Тетраграмма или Ветхозаветное Божественное имя Иеговы. Магистерская диссертация.
• Святитель Феофан Полтавский, Новый Затворник. Творения. СПб.: Об-во свт. Василия Великого, 1997. 766 с. ISBN 5-7984-0007-7.

Литература

• Бэттс, Ричард (Фома), Марченко, Вячеслав. Духовник Царской семьи святитель Феофан Полтавский (1874—1940). М.: Братство прп. Германа Аляскинского — Российское отделение Валаамского общества Америки, 1994.
  • [web.archive.org/web/20030609160945/www.poltavadu.narod.ru/ep_st1.htm Текст из данной книги. Гл. XII—XIV, с. 55-64, 68-70.]

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_554 Феофан (Быстров)] на сайте Русское Православие
• [www.astrakhan-ortodox.astranet.ru/vladyki/feofan.htm Феофан — епископ Астраханский и Енотаевский, в миру Василий Дмитриевич Быстров]
• [via-midgard.info/news/23661-duxovnik-carskoj-semi-arxiepiskop-feofan.html Духовник царской семьи]

Отрывок, характеризующий Феофан (Быстров)

Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.