Аверкий (Таушев)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Аверкий и фамилией Таушев.

Архиепископ Аверкий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Архиепископ Аверкий (Таушев) в 1954 году</td></tr>
Архиепископ Сиракузский и Троицкий, викарий Восточно-Американской епархии
17 августа 1961 — 13 апреля 1976
Церковь:	Русская православная церковь за рубежом
Преемник:	Лавр (Шкурла)
Епископ Сиракузский, викарий Восточно-Американской епархии
25 мая 1953 — 17 августа 1961
Преемник:	объединение Сиракузского и Троицкого викариатство
Имя при рождении:	Александр Павлович Таушев
Рождение:	19 октября (1 ноября) 1906(1906-11-01) Казань, Российская империя
Смерть:	10 апреля 1976(1976-04-10) (69 лет) Джорданвилл, США

Архиепи́скоп Аве́ркий (в миру Алекса́ндр Па́влович Та́ушев; 19 октября (1 ноября) 1906, Казань — 13 апреля 1976, Джорданвилль, США) — епископ Русской православной церкви за границей; с 17 августа 1961 года архиепископ Сиракузский и Троицкий. Богослов, духовный писатель.

Биография

Родился 19 октября 1906 года в Казани и был единственным сыном в семье дворянина Симбирской губернии, Павла Сергеевича, и Марии Владимировны Таушевых, которые не чаяли в нем души. Впоследствии, он вспоминал об этом периоде своей жизни так: «Род службы отца был причиной того, что нам постоянно приходилось быть в поездках по России. И я благодарю Бога за то, что, хотя и рано пришлось мне покинуть горячо мною любимую Родину, в 1920-м году, но я все же повидал ее и глубоко запечатлел в своем детском сердце… Воспоминания эти о наших путешествиях по России кажутся мне каким-то сном, и никогда до смерти моей не изгладятся из памяти. Незабываемо для меня посещение священного Кремля, в сердце России — первопрестольной Москве, с его святынями, начиная с Успенского собора, где короновались наши Государи и настоловались Первосвятители Русской Церкви. Троице-Сергиева Лавра со св. мощами „печальника Земли Русской“, преп. Сергия, Киево-Печерская Лавра, Александро-Невская Лавра, Петропавловский, Исаакиевский и Казанский соборы и храм Спаса-на-Крови в Санкт-Петербурге. Не хочется верить, что теперь это только „музейные“ ценности, что не воскреснет бившая там прежде ключом церковно-народная жизнь».

В начале 1920 года семья Таушевых после многих скитаний покидает свою родину: «Помню, с какой скорбью сжималось сердце когда мы покидали Русскую землю… С замиранием сердца следили мы, как исчезали последние русские огоньки на горизонте. Прощай, наша несчастная многострадальная Родина! И неужели это навсегда?»

В Болгарии

С 1920 года семья Таушевых находилась в эмиграции, детские годы будущего архиерея прошли в городе Варне в Болгарии.

В 1926 году окончил русскую гимназию с золотой медалью. В 1930 году окончил Богословский факультет Софийского университета. Был учеником архиепископа Серафима (Соболева). Значительное влияние на юного Александра оказал архиепископ Феофан (Быстров), живший в эмиграции в Болгарии. Как вспоминал владыка Аверкий, эта встреча «окончательно решила мою дальнейшую участь: я твёрдо, без малейших сомнений или колебаний решился стать на путь монашеской жизни».

Служение в Прикарпатье

В 1931 году переехал в Прикарпатскую Русь (ныне Закарпатская область Украины). Позднее так вспоминал о мотивах своего решения:

Я регулярно получал газету «Православная Карпатская Русь», и вот у меня явилось намерение отправиться на Подкарпатскую Русь — тогда это была Чехо-Словакия, — где происходило в то время стихийное возвращение масс порабощённого и угнетённого в течение ряда веков русского народа, оторванного от Матери-России, из насильственно-навязанной ему врагами унии с папским Римом в родную отеческую православную веру.

30 мая 1931 года епископом Битольским Иосифом (Цвиовичем) был пострижен в монашество в Свято-Николаевском монастыре при селе Иза Хустского округа с наречением имени Аверкий в честь святого равноапостольного Аверкия, епископа Иерапольского, а на следующее утро был рукоположён в сан иеродиакона.

С 1932 года был помощником секретаря епархиального управления в городе Хусте.

В 1932 года рукоположён в сан иеромонаха.

Летом 1932 окормлял приходы Нанкова и Боронявы.

С сентября 1932 был помощником настоятеля, затем настоятелем храма в Ужгороде.

С 7 августа 1935 года — издатель-редактор епархиального журнала «Православный Карпаторусский вестник».

С 1936 года — преподаватель Закона Божия в державной реальной гимназии, в русских и чешских державных гражданских и народных школах Ужгорода.

В 1937 году возведён в сан игумена.

В 1938 году — настоятель прихода в Мукачеве, администратор части Мукачевско-Пряшевской епархии в Венгрии и заведующий Архиерейской резиденцией и епархиальным имуществом в Мукачеве. С 1939 года — первый референт епархиального Управления.

Жизнь в Югославии и Германии

После того, как Прикарпатскую Русь заняли венгерские войска, переехал в 1940 году в Югославию, где преподавал пастырское богословие и гомилетику на миссионерско-пастырских курсах, читал лекции о духовной жизни в Русском Доме, организовывал религиозно-просветительные собрания. Служил священником в русской Свято-Троицкой церкви. Был духовником первоиерарха Русской православной церкви заграницей митрополита Анастасия (Грибановского).

В 1944 году возведён в сан архимандрита. В том же году эвакуировался в Австрию, с 1945 года вместе с Архиерейским Синодом РПЦЗ находился в Мюнхене, был законоучителем в старших классах гимназии «Милосердный самарянин» и в «Гимназии бесподданных» в лагере для перемещённых лиц, преподавал на курсах сестёр милосердия. Читал лекции по изучению святоотеческих творений в Синодальном доме.

С 1950 года — председатель миссионерско-просветительского комитета при Архиерейском Синоде.

Деятельность в США

В 1951 году архиепископ Виталий (Максименко) пригласил архимандрита Аверкия переехать в США. В том же году стал преподавателем Свято-Троицкой духовной семинарии в Джорданвилле, читал лекции по Новому Завету, литургике, гомилетике.

С 1952 года — бессменный ректор семинарии, в период его руководства это учебное заведение получило аккредитацию университета штата Нью-Йорк.

С 1952 года, одновременно, главный редактор журнала «Православная Русь», публиковал в каждом его номере свои статьи и проповеди.

С 25 мая 1953 года хиротонисан во епископа Сиракузского, викария Восточно-Американской епархии. Хиротонию совершили Митрополит Анастасий (Грибановский), архиепископ Виталий (Максименко), архиепископ Иоанн (Максимович), епископ Никон (Рклицкий), епископ Серафим (Иванов), епископ Иаков (Тумбс).

12 мая 1960 года, по истечении сорока дней со дня кончины архиепископа Виталия, на общем монастырском собрании епископ Аверкий был избран настоятелем Свято-Троицкого монастыря.

С 17 августа 1961 года — архиепископ Сиракузский и Троицкий.

С 1964 года — постоянный член Архиерейского Синода РПЦЗ. Был председателем благотворительного фонда имени святого праведного Иоанна Кронштадтского. Духовный руководитель движения «Свято-Владимирской молодёжи», созданного с целью «помочь нашей русской молодёжи выработать себе правильное православное и национально-русское миросозерцание, с тем, чтобы оно стало руководящим началом жизни».

В 1967 году архиепископ Аверкий написал несколько писем Первоиерарху РПЦЗ митрополиту Филарету (Вознесенскому), в которых сетовал на то, что митрополит находится под влиянием своего секретаря, протопресвитера Георгия Граббе и его «партии».

В последний год жизни сильно болел. Скончался 10 апреля 1976 года. Погребён в крипте Троицкого собора Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле.

Оценки и наследие

Был выдающимся проповедником. По свидетельст­ву иеромонаха Дамаскина (Христенсена)

Говорил Архиепископ Аверкий столь прекрасно, что по смерти его в одной статье назвали «Златоустом последних времён». Даже в повседневном разговоре его речь была по-ораторски гладкой и ровной, к чему он отнюдь не прилагал усилий. Ораторский его дар в сочетании с пламенной любовью к Истине делал его проповеди незабываемыми. Часто покаянное настроение настолько охватывало его, что он начинал рыдать посреди проповеди. Лишь самые бесчувственные из слушающих смеялись над этой «эмоциональностью», по всем было ясно, что эти слезы были совершенно естественными — они исходили от избытка сердца.

По свидетельству Митрополита Илариона (Капрала)

Вид у него был очень строгий, семинаристы его боялись, но, при этом, уважали за глубокую веру. К тому же, человеком он был очень добрым. <…> У него была феноменальная память. Он ничего не говорил от себя, а всегда повторял то, чему учили святые отцы. Владыка Аверкий был противником экуменического движения, переживал за Россию, за верующих, которые подвергались гонениям. Волновал его и упадок благочестия среди православных в эмиграции.

По свидетельству протоиерея Андрея Папкова

Это был человек, глубоко преданный своему делу. Многие его считали столпом в наше время — столпом святоотеческого традиционного Православия. Он был чужд любого модернизма в церковном, каноническом отношении, строго хранил то, что было передано из России, лучшие традиции Русской Православной Церкви. Проповедником был очень даровитым. <…> У него была удивительная память. Он выходил на амвон, жезл в левой руке — закрывал глаза и говорил… После этого проповедь, как правило, попадала в газету «Православная Русь», и, если вы записывали эту проповедь на магнитофон и потом смотрели на нее в напечатанном виде, даже запятые — и те были на месте. Он, видимо, проповедь продумывал, произносил, потом записывал, или наоборот, — во всяком случае, память у него была фотографическая. Мы просто иногда следили за этим. Но говорил он долго, не менее 20 минут, и это иногда утомляло немножко.

Архиепископ Аверкий резко отрицательно относился к экуменическому движению: «..модернисты-либералы, непрошенные „реформаторы“ Православия, каких уже немало во всех Православных поместных Церквах, создали для себя как бы единый фронт, включившись в так называемое экуменическое движение, ставящее себе якобы задачей объединить всех христиан во „Единую Церковь“, переставшую будто бы по греховности людей, вследствие оскудения духа любви существовать на земле. ..вхождение в эту организацию православных противоестественно, и не только противоестественно, но и порочно и преступно.».

Учёный-богослов, автор получивших значительную известность толкований на книги Нового Завета. Многие труды Аверкия после 1990 года были переизданы в России и получили популярность среди консервативной части прихожан Русской православной церкви, которым созвучны его размышления об апостасии и верности своему церковному и национальному самосознанию. Кроме того, некоторые работы архиепископа Аверкия используются в качестве учебной богословской литературы не только в Свято-Троицкой семинарии, но и в постсоветской России.

13 апреля 2016 года, в административном центре Восточно-Американской епархии в городе Ховелл, шт. Нью-Джерси, духовенство и верующие молитвенно отметили 40-летнюю годовщину преставления архиепископа Сиракузского и Троицкого Аверкия (Таушева). Протопресвитер Валерий Лукьянов, лично его знавший, назваk его «подвижником Зарубежной Церкви», который «давал возможность и себе, и другим отойти от земного и переключиться на духовное».

Труды

• Руководство к изучению Священного Писания Нового Завета. Джорданвилль, 1954. М., СПБ., 1995. М., 2005
• Руководство по гомилетике. Джорданвилль, 1961
• Провозвестник кары Божией русскому народу (Епископ Феофан Затворник). 1964.
• Св. Марк Эфесский. Джорданвилль, 1964.
• [tvereparhia.ru/biblioteka-2/a/1039-averkij-taushev/13071-averkij-taushev-sushchnost-i-metody-istinnogo-pastyrstvovaniya-i-nashe-vremya-1969 Сущность и методы истинного пастырствования и наше время.] Джорданвилль, 1969.
• Истинное Православие и современный мир. Джорданвилль, 1971.
• Высокопреосвященный Феофан, архиепископ Полтавский и Переяславский. Джорданвилль, 1974.
• Современность в свете Слова Божия. Слова и речи. Т. I—IV (Jordanville, 1975—1976; М., 1998)
• Апокалипсис, или Откровение св. Иоанна Богослова. М., 1991.
• Завет великого князя Владимира русскому народу. М., 1991.
• Семь Вселенских соборов. М., СПб, 1996.
• Праведный Иоанн Кронштадтский. Живое слово мудрости духовной. М., 1997.
• Всему своё время. М., 2006.

Литература

• Кнорре Б.К. [www.pravenc.ru/text/62720.html Аверкий (Таушев)] // Православная энциклопедия. Том I. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2000. — С. 130-131. — 752 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-89572-006-4
• Германъ (Подмошенскiй). Святитель Аверкий Джорданвилльскiй. Житие, воспоминания о владыке. ИД Русскiй Паломникъ
• Иером. Серафим Роуз. [slovo.russportal.ru/index.php?id=biogr.pers_at1 Архиепископ Аверкий и его значение для Вселенской Православной Церкви] // «Православная Русь», № 6 (1675) Jordanville, 2002

Ссылки

• Митр. Лавр, Восточно-Американский и Нью-Йоркский. [slovo.russportal.ru/index.php?id=biogr.pers_at Архиепископ Аверкий († 1976 г.)] (Джорданвилль, 2000)
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_5234 Аверкий (Таушев)] на сайте «Русское православие»
• [www.pravoslavie.ru/sm5/061229150923 Биография]
• [www.russianorthodoxchurch.ws/synod/history/htm.html Биография]
• [www.odigitria.by/2012/08/04/ne-obmanyvajtes-bratie-bog-porugaem-ne-byvaet-arxiepiskop-averkij-taushev/ Не обманывайтесь, братие — «Бог поругаем не бывает!» Архиепископ Аверкий (Таушев)]
• [azbyka.ru/otechnik/Averkij_Taushev/ Аверкий (Таушев)] на сайте «Азбука веры»
• Александр Каплин, [ruskline.ru/analitika/2013/04/13/tolko_pravoslavie_i_est_istinnoe_hristianstvo/ «Только Православие и есть истинное христианство…»]

Отрывок, характеризующий Аверкий (Таушев)

– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.