Павел (Голышев)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Павел и фамилией Голышев.

Архиепископ Павел<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Вологодский и Великоустюжский
2 февраля — 11 октября 1972
Церковь:	Русская православная церковь
Предшественник:	Мефодий (Мензак)
Преемник:	Михаил (Чуб)
8-й Архиепископ Новосибирский и Барнаульский
23 июня 1964 — 2 февраля 1972
Предшественник:	Кассиан (Ярославский)
Преемник:	Гедеон (Докукин)
Архиепископ Астраханский и Енотаевский (до 25 февраля 1964 — епископ)
15 сентября 1960 — 23 июня 1964
Предшественник:	Гавриил (Огородников)
Преемник:	Иона (Зырянов)
Епископ Молотовский (Пермский) и Соликамский
7 июля 1957 — 15 сентября 1960
Предшественник:	Алексий (Коноплёв)
Преемник:	Сергий (Ларин)
Имя при рождении:	Евгений Павлович Голышев
Рождение:	6 сентября 1914(1914-09-06) Екатеринослав, Российская империя
Смерть:	21 января 1979(1979-01-21) (64 года) Брюссель, Бельгия
Похоронен:	на русском кладбище в Париже
Принятие монашества:	1 ноября 1936
Епископская хиротония:	7 июля 1957
Награды:

Архиепи́скоп Па́вел (в миру Евге́ний Па́влович Го́лышев; 6 сентября 1914, Екатеринослав — 21 января 1979, Брюссель) — епископ Константинопольского Патриархата на покое, до 1975 года — епископ Русской православной церкви.

Биография

Родился в семье горного инженера и землевладельца Павла Кирилловича Голышева. В конце 1918 года семья Голышевых эмигрировала за границу: сначала в Турцию, затем во Францию и окончательно поселилась в Бельгии.

В 1935 году окончил с отличием колледж в Брюсселе.

Служение во Франции и Бельгии

1 ноября 1936 года пострижен в рясофор, 16 марта 1937 года — в мантию, с 19 марта 1937 года — иеродиакон. С 2 июня 1938 года — иеромонах, настоятель православной церкви Антверпена.

В 1939 году окончил Свято-Сергиевский православный богословский институт в Париже со степенью кандидата богословия.

Выполнял поручения митрополита Евлогия (Георгиевского). Позднее вспоминал: «Бывало, пригласит меня к себе митрополит Евлогий, и скажет: вот там-то проштрафился священник, и приход опустел, поезжай, мой милый, туда, устрой там всё, как следует, и я, конечно, ехал … Можно сказать, я был на положении посла, и от этой обязанности никогда не устранялся».

С 1941 года — игумен, настоятель поочерёдно двух церквей во Франции и духовник церковно-социальной организации «Православное дело» в Париже, основанной Марией (Скобцовой). В период службы в городе Тулоне часто посещал размещавшийся здесь лагерь военнопленных, где очень много было пленных из России. За активную помощь пленным был арестован и доставлен в Париж, но вскоре освобождён. После Второй мировой войны перешёл под омофор Русской православной церкви.

Священник в СССР

В ноябре 1947 года возвратился на Родину, был принят в число братии Троице-Сергиевой Лавры, определён проповедником и казначеем и одновременно назначен переводчиком по французскому языку при Отделе внешних церковных сношений Московской Патриархии.

С сентября 1950 года — преподаватель Одесской духовной семинарии и казначей Успенского мужского монастыря в Одессе.

С сентября 1952 года — приходской священник в городе Пскове.

С октября 1953 года — преподаватель Ленинградской духовной семинарии и академии и исполняющий обязанности секретаря Учебного комитета Московской Патриархии.

С ноября 1954 года — настоятель в разных церквях Ставропольской епархии, а затем настоятель церкви в городе Кисловодске.

Архиерей

На Пермской кафедре

С 7 июля 1957 года — епископ Молотовский (Пермский) и Соликамский. В этот период в епархии была закрыта треть приходов. Не желая мириться с произволом, предложил создать при облисполкоме комиссию для решения судьбы намеченных к закрытию приходов, но ему не удалось добиться создания такой комиссии. По настоянию обкома КПСС, управления КГБ и местного уполномоченного по делам религии был переведен в Астрахань.

Служение в Астрахани

С 15 сентября 1960 года — епископ Астраханский и Енотаевский. Много проповедовал, его частые богослужения привлекали множество верующих. Обладал мистическим складом души, был аскетом, всегда помогал неимущим, нищим, обитавшим у церковных ограды. По воспоминаниям современников, «по сути своей, вся его жизнь превратилась в постоянную духовную брань, и не только внутреннюю, но и внешнюю „с властями и миродержателями века сего“. Причина этой брани скрывалась в самой натуре архиепископа Павла — прямой, открытой, преданной православию, не идущей ни на какие уступки и компромиссы». Во время одного из богослужений в Астрахани несколько человек напали на него и стали с бранью срывать с архиерея облачение. Сразу же после службы его увезли из храма на «скорой помощи».

25 февраля 1964 года возведён в сан архиепископа.

Новосибирский архиепископ

С 23 июня 1964 года — архиепископ Новосибирский и Барнаульский. Перевод из Астрахани популярного архиерея вызвал печаль среди верующих, которые обращались к Патриарху Алексию I с ходатайством об отмене этого решения, однако оно было оставлено в силе. На новом месте служения проявил себя как ревностный проповедник, старавшийся посещать все приходы тогдашней обширной епархии, принципиальный защитник православия.

В 1965 году подписал составленное архиепископом Ермогеном (Голубевым) обращение к Патриарху Алексию I с просьбой отменить навязанные советской властью решения Архиерейского собора 1961 года, умаляющие права духовенства.

5-е управление КГБ отмечало: «в ряде районов Томской и Новосибирской областей заменил малограмотных и неактивных священников хорошо подготовленными в богословском отношении молодыми людьми. Молодые священники стали больше уделять внимания вопросам приобщения в лоно церкви молодёжи. С этой целью к участию в хоре ими была привлечена группа (5 человек) старшекурсников музыкального училища, комсомольцев, активных общественников». Несмотря ни на что, архиепископ в своей епархии старался восстановить роль настоятеля прихода: «Архиепископ Павел стремится также укрепить положение священников в исполнительных органах религиозных общин. Опираясь на реакционные элементы из числа актива верующих, он совместно со своим окружением проводит линию на устранение председателей церковных советов, которые сдерживают стремление духовенства контролировать и направлять деятельность общин».

В 1971 году во время работы предсоборной комиссии обратился к председателю комиссии митрополиту Крутицкому и Коломенскому Пимену с «Предложением», в котором высказал пожелание пересмотреть на предстоящем Поместном соборе решения Архиерейского собора 1961 года, в частности раздел «О приходах», внеся в него изменения, расширяющие права духовенства в приходских делах. Не был допущен на Собор, а его предложения на нём не обсуждались.

Увольнение на покой

С 2 февраля 1972 года — архиепископ Вологодский и Великоустюжский.

По воспоминаниям протоиерея Георгия Иванова: «Вот приехал владыка Павел (Голышев) из Новосибирска. <…> Таких архипастырей надо не знаю как и ценить! Он весь жил в Боге, предан был Церкви. Некоторые его действия как эмигранта не входили в советские понятия. Рукоположить священника — дело архиерея. А при советских законах надо было это согласосвать с уполномоченным совета по делам религии при облисполкоме. Он не всегда это делал, считал: „Это моё право!“. А священнику после этого не давали регистрации, без чего служить было нельзя <…> Народ-то его возлюбил, а духовенство нет, он строговат был с духовенством. Приезжала какая-то представительная дама, врач, и букет роз под ноги владыке бросила, как он в храм зашел. Наши вологжане посмотрели: да, мы не ценим своего владыку, а из Новосибирска такие люди приезжают за ним. Но ему не дали здесь развернуться, кислород перекрыли».

В результате давление со стороны властей уже 11 октября 1972 года был заочно осужден Священным Синодом с формулировкой «за нарушение канонических норм, недостойное поведение и неспособность управлять церковной жизнью», освобождён от управления Вологодской епархией и уволен на покой. Проживал в городе Кисловодске.

Неоднократно устно и письменно обращался к Патриарху Пимену с просьбой назначить его вновь на кафедру, но его прошения остались без ответа. Просил о выезде за границу, причём его просьба была поддержана президентом Франции Жоржем Помпиду.

Новая эмиграция

В октябре 1975 года выехал во Францию к своему брату, затем переехал в Бельгию. Управлял русскими приходами в Нидерландах, Бельгии и Германии, находившимися под омофором Константинопольского Патриархата, читал лекции в ряде университетов. Скончался от лейкемии, похоронен во Франции, на кладбище Bois-Colombes, г. Asnieres под Парижем.

Синодальное осуждение епископа 1972 года не отменено.

Награды

• Орден святого равноапостольного князя Владимира II степени (11 мая 1963) — в ознаменование 50-летия служения Святейшего Патриарха Святой Православной Церкви в епископском сане и в память совместного церковного служения

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_572 Биография]
• [zarubezhje.narod.ru/mp/p_036.htm Биография]
• [www.astrakhan-ortodox.astranet.ru/vladyki/pavel3.htm Биография]

Отрывок, характеризующий Павел (Голышев)

– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!