Вичский язык

Вичский язык
Самоназвание:	vičski janzyk
Страны:	Литва
Регионы:	Юго-восточная Литва
Классификация
Категория:	Языки Евразии
Индоевропейская семья Славянская ветвь Западнославянская группа Польский язык Кресовый польский ареал
Письменность:	латиница
Языковые коды
ISO 639-1:	—
ISO 639-2:	—
ISO 639-3:	—
См. также: Проект:Лингвистика

Вичский язы́к (также вичский микроязык; самоназвание: vičski janzyk, иногда vičska gavenda) — проект литературного языка на основе польских говоров Литвы, возникший в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Название языка связано с польскими фамилиями, оканчивающимися на суффикс -vič (-wicz). В создании языковой нормы приняли участие активисты «Общества славяноязычных литовцев» во главе с Э. Б. Саткявичусом, другим проектом этой организации был так называемый гальшанский язык, созданный на базе местных белорусских говоров. За основу письменности была взята латинская графика словацкого типа. Широкого распространения вичский язык не получил, к 1992 году он практически уже не использовался.

По терминологии А. Д. Дуличенко, вичский является так называемым славянским микроязыком, или малым славянским литературным языком. Другие западнославянские микроязыки — восточнословацкий и ляшский.

История

Поляки в Литве являются вторым по численности народом после литовцев. По данным переписи 1989 года, в Литве жило около 258 000 поляков, по переписи 2001 года — 235 000 (6,7 % от всего населения Литвы). Бо́льшая часть поляков расселена в юго-восточных и южных районах республики: в восточной части Тракайского района, в северной части Вильнюсского района и в Шальчининкском районе, в котором поляки составляют этническое большинство. Появление поляков в Литве связывают как с переселением польских колонистов с основной этнической польской территории на восток в земли Великого княжества Лиовского, так и с ассимиляцией местного населения (литовцев и белорусов), продолжавшейся в Виленском крае вплоть до XX века.

В настоящее время среди поляков Литвы, особенно среди тех, кто живёт в сельской местности, в сфере устного общения используются говоры северного периферийного, или виленского, диалекта (одного из двух польских кресовых диалектов), эти говоры иногда называют prosty polski «простой польский». В то же время в области культуры и образования преобладает польский литературный язык. Такое положение сохранялось и в советский период: на стандартном польском велось обучение в польских школах, он использовался в культурной жизни поляков и в их средствах массовой информации (на литературном польском издавалась, в частности, газета Czerwony Sztandar). Использование же местных говоров ограничивалось устным общением в быту. Исключением были единичные попытки издания литературных произведений с виленскими диалектными особенностями: «Wincuk gada» (1975) и «Fanaberii ciotki Onufrowej» (1987) С. Беликовича (S. Bielikowicz); «Кochanińkie, popatrzajcie sami» (1988) Д. Кужиневича (D. Kuziniewicz) и других.

В конце 1980-х годов в эпоху перестройки в советских республиках, включая и Литовскую ССР, отмечался значительный подъём национального движения. В Виленском крае, который исторически был многоэтничным регионом, национальным движением были охвачены не только представители литовского народа, но и национальные меньшинства Литвы — поляки и белорусы. Одним из вопросов, привлекавших большое внимание, был языковой вопрос. Языковая ситуация в Литве в то время очень быстро менялась, литовский язык стал государственным языком, в то время как значение русского уменьшилось. Вопросы статуса, сферы употребления и сохранения родного языка активно обсуждались и в польскоязычной среде. Среди литовских поляков появилось движение (которое привлекло сравнительно небольшое число сторонников), ставившее своей целью пропаганду местного польского диалекта, разработку его литературной формы и расширение круга функционирования. Инициатором этого движения стал Е. Б. Саткявичус. Он организовал «Общество литовских вичей» (Tuvažystvo vičuv litevskich), которое объединилось вместе с литовскими белорусами в «Общество славяноязычных литовцев» (Tuvažystvo slaviansku janzyčnych litvinuv). Идеологической базой для объединения этих движений стала точка зрения, согласно которой как поляки, так и белорусы были славянизированными литовцами и имели, таким образом, общее происхождение и историю.

Одной из основных задач «Общества славяноязычных литовцев» стало создание региональных литературных языков на базе местных говоров юго-восточной Литвы. На основе белорусских говоров (или «простой мовы») был создан гальшанский язык (halšanski jazyk, elšanski jazyk, kul’n’adzka gavenda), на основе польских говоров (или «простого польского») был создан вичский язык (vičski janzyk, vičska gavenda). Кроме того, среди сторонников идей Э. Б. Саткявичуса имелись планы по формированию литературной нормы на базе местных дзукийских литовских говоров — так называемого дзукийского языка.

В 1990 году «Общество славяноязычных литовцев» издало первые печатные публикации на гальшанском и вичском языках — статьи «Fschodnia Litva» («Восточная Литва») и «Naš upiakuniac» («Наш защитник»). За ними последовало издание разного рода брошюр и прочих печатных материалов с различным содержанием. Новый литературный вичский язык был неоднозначно встречен польским обществом Литвы, часто он получал критические оценки. Так, например, вичский язык был подвергнут критике в вильнюсской польскоязычной газете Czerwony Sztandar. К 1992 году движение «славяноязычных литовцев», бывшее с момента своего основания и так немногочисленным, постепенно сошло на нет. Вместе с угасанием деятельности «Общества» прекратилось использование вичского и гальшанского языков. Публикации на этих языках позднее появлялись лишь спорадически, например, тексты на вичском и гальшанском языках содержатся в разделе книги Э. Б. Саткявичуса «Галльские языки» 1999 года.

Алфавит

Алфавит вичского языка включил в себя 28 букв:

A a	B b	C c	Č č	D d	E e	Ė ė	F f	G g	H h
I i	J j	Y y	K k	L l	M m	N n	O o	P p	R r
S s	Š š	T t	U u	V v	Z z	Ž ž	Ch ch

Базой для письменности создатели вичского языка выбрали славянскую латиницу словацкого типа. Кроме того, из литовского алфавита была заимствована графема Ė ė. Для обозначения мягкости согласных применялся апостроф (как в словацком языке) — l’, t’ и т. п. При этом обозначение мягких согласных в вичских текстах не всегда было последовательным: часто вместо апострофа перед мягкой согласной ставилась буква i (как в польском языке).

Пример текста

Фрагмент перевода поэмы А. Мицкевича «Пан Тадеуш» на вичский язык:

польский язык (оригинал)

Litwo! Ojczyzno moja! ty jesteś jak zdrowie.
Ile cię trzeba cenić, ten tylko się dowie,
Kto cię stracił? Dziś piękność twą w całej ozdobie
Widzę i opisuję, bo tęsknie po tobie.

вичский язык (перевод)

Litva! Ujčyzna moja! ty jestaš jak zdrovia.
Ilia čšeba cenic’ ciebia, ten tyľku dovia,
Chto stracil ciebia. Dzis’ pienknus’c’ tvoja v calyj uzdobia
Vidza i upisuja, bu teskna pu tobia.

Фрагмент текста из статьи «Naš upiakuniac»:

Čensc’ liudnos’ci, chtuži liču siebia puliakami, du puliakuv zaličaju všistkich, chtuži gadaju na janzykach choc’ trocha pudobnych du pul’skiegu, niazaležnia du tegu, jaka ich puchudzenia i na jakich janzykach gadali ich ojcy i dziady. Ta čensc’ liudzi niechce nic slyšac’ ub janzykach pradziaduv i liči ža nic niatšeba viedziac’ ub svoij pšašlos’ci du pšejencia chšescijanskij viary. Oni liču, ža Litevska šliachta i všistkia ich putomki mušu ličyc’ siebia puliakami, bu byli časy, kiedy pši panstvovym i kus’cieľnym poľskim janzyku v Litvia, Litevska šliachta v svoij viankšos’ci umieli gadac’ na poľskim janzyku v takim stopniu, žeby zgadacia z čynuvnikami.

— 1990

Примечания

Источники

Литература

1. Duličenko A. D. Kleinschriftsprachen in der slawischen Sprachenwelt (нем.) // Zeitschrift für Slawistik 39/4 : журнал. — Dresden: Walter de Gruyter, 1994. — S. 560—567.
2. Turska H.. [www.laborunion.lt/memo/modules/myarticles/article.php?storyid=94 O powstaniu polskich obszarów językowych na Wileńszczyźnie / О происхождении польскоязычных ареалов в Вильнюсском крае]. — Vilnius, 1995.
3. Дуличенко А. Д. Феномен литературных микроязыков в современном славянском языковом мире // Bibliotheca Slavica Savariensis : журнал. — Szombathely: Szombathely, 1994. — № 2. — С. 76—84. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1218-2680&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1218-2680].
4. Дуличенко А. Д. Вичский и гал(ь)шанский: два новых славянских литературных микроязыка в Литве? (С образцами текстов) // Языки малые и большие…In memoriam acad. Nikita I. Tolstoi. — Tartu, 1998. — С. 165—173.
5. Дуличенко А. Д. Славянские литературные микроязыки: образцы текстов // Slavica Tartuensia : журнал / А. Д. Дуличенко. — Тарту: Tartu Riiklik Ülikool, 2004.
6. Саткявичюс Э. Б. Гальские языки. — Каунас, 1999. — С. 51. — 48—51 с.
7. Чекмонас В. Н. [www.laborunion.lt/memo/modules/myarticles/article.php?storyid=93 Предисловие] // О происхождении польскоязычных ареалов в Вильнюсском крае / Turska H.. — Vilnius, 1995. — С. 3—57.

Отрывок, характеризующий Вичский язык

– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.