Жозефина Богарне

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Жозефина де Богарне
Joséphine de Beauharnais<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Императрица Жозефина, Фирмин Массо, ок. 1812</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Императрица Франции
18 мая 1804 — 16 декабря 1809
Коронация: 2 декабря 1804
Предшественник: титул учреждён
Мария-Антуанетта (королева Франции)
Преемник: Мария-Луиза Австрийская
Королева Италии
17 марта 1805 — 16 декабря 1809
Преемник: Мария-Луиза Австрийская
 
Рождение: 23 июня 1763(1763-06-23)
Труаз-Иле, Мартиника
Смерть: 29 мая 1814(1814-05-29) (50 лет)
дворец Мальмезон, Иль-де-Франс, Королевство Франция
Имя при рождении: Мари Роз Жозефа Таше де ла Пажери
Отец: Жозеф-Гаспар Таше де ла Пажери
Супруг: 1-й: Александр Франсуа Мари де Богарне (28 мая 1760-23 июля 1794)
2-й: Наполеон I
Дети: От 1-го брака:
сын: Евгений де Богарне (17811824)
дочь: Гортензия де Богарне (17831837[1])
 
Монограмма:
 
Награды:

Жозефи́на де Богарне́[2] (фр. Joséphine de Beauharnais [ʒo.ze.fin də‿bo.aʁ.nɛ], урождённая Мари Роз Жозефа Таше де ла Пажери (фр. Marie Rose Josepha Tascher de La Pagerie); 23 июня 1763, Труа-Иле, Мартиника — 29 мая 1814, Мальмезон) — императрица Франции в 1804 — 1809 годах, первая жена Наполеона I[3].





Биография

Ранние годы

Мари Роз Жозефа Таше де ла Пажери или Роз (именем Жозефина её стал называть Наполеон) родилась на Мартинике в семье французского плантатора Жозефа-Гаспара Таше де ла Пажери. Впоследствии Жозефина любила рассказывать, что в детстве старуха-негритянка нагадала ей, что однажды она станет «больше, чем королевой».

13 декабря 1779 года она в возрасте 16 лет вышла замуж за виконта Александра де Богарне (17601794), который в то время пользовался большим успехом у женщин. Первоначально семья Жозефины планировала выдать замуж за Богарне её младшую сестру Катрин. Родство с состоятельным семейством Богарне было крайне выгодно плантатору, поместье которого значительно пострадало от урагана 1766 года. Однако Катрин умерла в возрасте 12 лет, и супругой Богарне стала её старшая сестра Жозефина. Брак оказался неудачным, однако он принес Жозефине двух горячо любимых детей: сына и дочь, Эжена (Евгения) де Богарне, впоследствии вице-короля Италии и герцога Лейхтенбергского, и Ортанс (Гортензию) де Богарне, впоследствии жену голландского короля Людовика Бонапарта и мать Наполеона III.

В марте 1785 года супруги развелись. Три года Жозефина наслаждалась свободой, с удовольствием окунувшись в мир модных лавок и светских салонов. Когда все возможные финансовые ресурсы были исчерпаны, ей пришлось вернуться в родной дом на Мартинике.

Революция 1789 года изменила течение её судьбы. Беспорядки охватили и далекий остров в Вест-Индии. Дворянам стало небезопасно там оставаться, и в 1790 года Жозефина снова уехала во Францию. Между тем в 1789 году Александр Богарне был избран депутатом Генеральных штатов. Несмотря на своё дворянское происхождение, он поддержал требования депутатов от третьего сословия о равноправии граждан, вошёл в состав Национального собрания, где занимал посты секретаря и президента собрания. Высокое положение бывшего мужа позволило Жозефине войти во многие столичные дома и салоны. В политике Александр Богарне придерживался умеренных взглядов, он не одобрял бунтов бедноты, травли революционерами королевской семьи и дворянства в целом. С приходом к власти жирондистов Богарне решил оставить политическую деятельность, вступил в революционную армию и сражался против австрийских и прусских интервентов.

В 1794 году генерал Богарне был назначен командующим Рейнской армией Французской республики, но после принятия якобинским Конвентом закона о недопущении дворян к службе в революционной армии вышел в отставку. По ложному доносу в бездеятельности при обороне Майнца он был арестован как враг народа и гильотинирован 23 июня 1794 года — в день рождения Жозефины. Смертельная опасность нависла над всеми его родственниками. Жозефина также была арестована и приговорена к казни. В тюрьме Карм она стала любовницей также содержавшегося там генерала Гоша. Однако после переворота 9 термидора и последующей казни Робеспьера смертный приговор был отменен, а сама Жозефина вскоре освобождена.

Второй брак

Финансовое положение Жозефины после выхода из тюрьмы было крайне сложным: имущество бывшего мужа оказалось конфискованным, а сообщение между родной Мартиникой, откуда она могла получать определенные денежные суммы, и метрополией было фактически прервано из-за непрекращающейся войны с Англией.

Тем не менее овдовевшая Жозефина завязывает дружеские отношения со многими представителями столичной богемы и становится любовницей политического деятеля виконта де Барраса, одного из лидеров термидорианского переворота, который снимает для неё уютный особняк на улице Шантерэн. Жозефина теперь является видной фигурой парижской светской жизни, одной из главных merveilleuses — причудниц и законодательниц моды и пропагандисток неогреческого стиля женской одежды. В 1795 году в салоне своей ближайшей подруги Терезии Тальен Жозефина познакомилась с генералом Бонапартом[4]. Наполеон был на шесть лет моложе неё, и в то время едва ли существовали предзнаменования той блестящей карьеры, которая ждала офицера артиллерии.

Хотя на первый взгляд стильная вдова и молодой генерал не имели ничего общего, их роднило очень многое. Оба они родились на маленьких островах. Наполеон— на Корсике, Жозефина — на Мартинике. Его родным языком был итальянский, и он поначалу говорил по-французски с сильным акцентом. Жозефина покинула Западное полушарие в 1779 году, чтобы выйти замуж за молодого парижского аристократа. И Наполеон, и Жозефина после приезда во Францию чувствовали себя там чужими, им нужно было ассимилироваться и освоить так интригующий их этикет парижского общества. И Наполеон, и Жозефина познали бедность, а во время революции сидели в тюрьме. В их темпераментах тоже было много общего: они были мечтателями, крайне страстными и способными очаровать противоположный пол. Даже их настоящие имена были другими. Наполеон попросил Жозефину произнести своё девичье имя и услышал: Marie-Josephe-Rose. Не обращая внимание на то, что настоящее имя Жозефины — Роз, он переименовал её в Жозефину и настоял на том, что даже её старые друзья стали называть её этим именем. В это же время он изменил корсиканское написание своего имени Наполеоне Буонапарте.

По свидетельствам современников, Жозефина отличалась расточительностью, и виконт де Баррас, возможно, не пожелал чинить препятствий её новым отношениям. Бонапарт сделал предложение в январе 1796 года. Несмотря на колебания Жозефины, брак между ними был заключён 9 марта 1796 года. Наполеон усыновил обоих детей Жозефины и в качестве свадебного подарка преподнёс супруге золотой медальон с надписью Au destiné («Это судьба»). Впоследствии он признавал, что до заключения брака считал свою невесту состоятельной, и лишь потом выяснилось, что Жозефина бедна. Через жену Наполеон получал доступ в высшие коридоры власти Директории и связи в тогдашнем французском светском обществе; Жозефину брак с революционным генералом страховал от придирок нового режима и обеспечивал ей статус добропорядочной женщины. Брачный контракт Наполеона и Жозефины полон сознательных неточностей и выдумок: так ради Жозефины, которая была на шесть лет старше Бонапарта, неправильно указаны годы брачующихся: Наполеон прибавил себе два года, Жозефина сбросила четыре, и разница исчезла.

Родственники Бонапарта прохладно отнеслись к его браку с овдовевшей матерью двоих детей. Особенно негативное отношение демонстрировали его мать и сёстры, значительно проигрывавшие в сравнении с эффектной Жозефиной. На протяжении всех тринадцати лет брака Наполеона и Жозефины семейство Бонапарт интриговало против «вдовы Богарне», непрестанно подталкивая Наполеона расстаться со «старухой».

Через два дня после свадьбы Наполеон был вынужден оставить Париж, чтобы принять командование французскими войсками в Италии. Прибыв на место, он отправил супруге множество писем с настойчивыми просьбами приехать к нему, на которые Жозефина, воспитанная в традициях восемнадцатого века, и, по-видимому, не предполагавшая, что основой брака может стать романтическая любовь, отвечала сухо и небрежно. В Париже она продолжала вести светскую и расточительную жизнь, получив после первых новостей о победах генерала Бонапарта прозвище Notre-Dame des Victoires (Богоматерь Победы).

Наконец 27 июня 1796 года, уступая требованиям мужа, Жозефина отправилась в Италию в сопровождении Жозефа Бонапарта, Жюно и Ипполита Шарля, адъютанта генерала Леклерка, с которым у неё была любовная связь. Кроме того, её связывали с Ипполитом и деловые отношения: совместно они принимали участие в финансовых махинациях на поставках в армию. Больше года Жозефина провела в Италии, живя с Наполеоном во дворцах в Милане и его окрестностях.

2 января 1798 года после заключения Кампо-Формийского мира состоялось её возвращение в Париж, по случаю которого министром иностранных дел Талейраном был устроен торжественный приём.

В марте 1798 года информация о недостойных финансовых сделках и предосудительном поведении Жозефины была передана Наполеону. Жозефине удалось унять его гнев, убедив Наполеона в беспочвенности слухов. Отрицая все обвинения, она предложила развод, если Бонапарт не доверяет ей.

4 мая 1798 года Наполеон во главе большой армии отправился в экспедицию в Египет. Жозефина сопровождала его до Тулона, откуда он отплыл 19 мая.

В июле 1798 года, находясь в Египте, Наполеон вновь узнал о неверности своей супруги. На этот раз он не пожелал слушать объяснений и отправил своему брату Жозефу письмо, в котором просил о подготовке развода. Но это послание попало в руки англичан, а последующая переписка была прервана с потерей флота. Узнав о прибытии супруга во Францию, Жозефина отправилась к нему и сумела отговорить его от развода, пожертвовав ради этого своими отношениями с Ипполитом Шарлем.

Бонапарт не только простил Жозефину и отказался от развода, но и оплатил огромные долги, которые она сделала в его отсутствие. После этого эпизода отношение Бонапарта к Жозефине изменилось, чему отчасти способствовало то обстоятельство, что во время египетской кампании любовницей Наполеона стала двадцатилетняя Маргарита-Полина Бель-Иль, жена одного из младших офицеров французской армии, вскоре прозванная «Клеопатрой Наполеона». Теперь он, несомненно всё ещё любя жену, заводил на стороне кратковременные и длительные любовные связи. Также их семейная жизнь продолжала омрачаться размолвками, связанными с новыми долгами Жозефины.

Первая дама Франции

Вернувшись из Египта, Наполеон совершил переворот 18 брюмера. Переворот, покончивший с Директорией, готовился в доме Жозефины на улице Шантерэн, сама она со своим светским тактом играла определенную роль в организации подготовки заговора. После 18 брюмера мадам Бонапарт стала первой дамой Франции, женой Первого Консула.

Ещё 21 апреля 1799 года Жозефина приобрела в кредит замок Мальмезон постройки XVII века, который был перестроен и меблирован в античном стиле. При замке был разбит английский парк, сделаны пристройки в неоклассическом духе. Одним из первых шагов нового властителя Франции стало погашение кредита за Мальмезон, где поселилась его семья. Жозефина устраивает в Мальмезоне празднества, пышные приёмы, превратив замок в подобие Версаля, куда она не была допущена в своё время.

Как первая дама Франции Жозефина играла важную роль в том, что Наполеон называл «политикой национального единения». Позднее на острове Святой Елены он вспоминал:

«Моя женитьба на мадам де Богарне позволила мне установить контакт с целой партией, необходимой для установления „национального единения“ — одного из принципиальных и чрезвычайно важных пунктов моей администрации. Без моей жены я не мог бы достичь взаимопонимания с этой партией».

Жозефина, олицетворяя собой старый режим, была связующим звеном между первым консулом и той частью аристократии, которую Наполеон рассчитывал привлечь на свою сторону. Она лично вникала в дела множества эмигрантов, писала чиновникам и министрам рекомендательные письма и ходатайства о возвращении конфискованного имущества бывшим эмигрантам и восстановлении их в гражданских правах, за что снискала прозвище la bonne Joséphine (добрая Жозефина).

Когда Консулат открыл дорогу Империи, бесплодие мадам Бонапарт стало темой салонных разговоров и предметом неподдельного интереса, что угнетало Жозефину, которая и сама понимала, что Наполеону нужен наследник. Особенно тревожили её замыслы Наполеона стать монархом и основать во Франции новую правящую династию. В этом случае становилась реальной угроза её бездетному браку с Бонапартом. Жозефина пыталась противодействовать планам мужа вместе с Жозефом Фуше, но безуспешно. Фуше был отправлен в отставку, и 2 декабря 1804 года в Соборе Парижской Богоматери Наполеон провозгласил себя императором Франции и возложил короны на себя и на Жозефину. За день до этого Католическая церковь освятила их брак.

Как императрица Жозефина, благодаря своей доброте, щедрости и такту, пользовалась во Франции большой популярностью, однако несколько лет спустя, когда неспособность Жозефины родить ребёнка больше не вызывала сомнений, Наполеоном было принято решение о разводе. Формальным поводом к расторжению брака послужило отсутствие приходского священника на церемонии венчания 1 декабря 1804 года. Развод вступил в силу 16 декабря 1809 года, после чего император смог сочетаться браком с австрийской принцессой Марией-Луизой, которая в 1811 году родила ему желанного наследника.

Впоследствии Талейран писал:

«Жозефина, никому не казавшись смешной, занимала трон, на котором дочь Кесарей столь бесславно её сменила».


После развода

Жозефина, сохранившая по настоянию Наполеона титул императрицы, поселилась в оставленном ей по условиям развода Мальмезоне, где жила пышно, окружённая своим прежним двором. По-прежнему привязанная к Наполеону, с которым они расставшись, оставались в дружеских отношениях, она переписывалась с императором и с участием следила за его судьбой.

Теперь всё своё время она посвящала своей давней страсти к ботанике. В оранжереях и теплицах Мальмезона ею была собрана богатейшая коллекция из экзотических растений со всего мира, многие из которых стали известны в Европе благодаря ей, а в зверинцах можно было увидеть редких животных и птиц (таких как эму, кенгуру, черный лебедь и т. д.). Особую известность получила её коллекция роз — их в саду Мальмезона насчитывалось около 250 сортов. Розы Мальмезона вдохновили выдающегося художника-ботаника Пьера-Жозефа Редуте на создание целой серии их «портретов», которая до сих пор считается непревзойденным шедевром ботанической иллюстрации.

Ещё при жизни в честь Жозефины, увлекавшейся ботаникой и садоводством, были названы два рода растений — Лапажерия (Lapageria) (по её девичьей фамилии) и Жозефиния (Josephinia).

Не перестает она пополнять и свою художественную коллекцию[5].

В 1814 году союзники по антифранцузской коалиции, особенно Александр I, отнеслись к ней с большой предупредительностью, но не позволили ей сопровождать Наполеона на остров Эльба.

25 мая 1814 года состояние здоровья Жозефины обострилось после того, как она простудилась во время прогулки с Александром I.
29 мая 1814 года Жозефина Богарне скончалась.

2 июня 1814 года состоялись похороны Жозефины в церкви Сен-Пьер-Сен-Поль в Рюэй-Мальмезоне. На похоронах присутствовали генерал-адъютант Остен-Сакен, представитель русского императора, представитель короля Пруссии, многочисленные французские принцы, маршалы и генералы. По воспоминаниям современников, попрощаться с императрицей в общей сложности собралось больше 20 тысяч человек[6].

В Мальмезоне, где она жила в эпоху падения Империи, её дети от первого брака воздвигли ей в 1822 году памятник.

По воспоминаниям графа Монтолона перед смертью на острове Св. Елены Наполеон прошептал три слова: «Армия. Франция. Жозефина».

Потомство

Сын Гортензии Шарль Луи Наполеон стал императором Франции под именем Наполеона III. Сын Евгения Богарне и Августы Амалии Баварской Максимилиан Лейхтенбергский, вступив в брак с дочерью Николая I Марией Николаевной, стал основателем российской ветви семьи Богарне, в то время как их дочь Жозефина вышла замуж за короля Швеции Оскара I. Через неё с Жозефиной прямым родством связаны главы ныне царствующих королевских домов Бельгии, Дании, Люксембурга, Норвегии и Швеции. Другая дочь Евгения де Богарне Амелия Лейхтенбергская стала второй женой императора Бразилии Педру I и императрицей Бразилии.

Статус и титулы

  • Мадам виконтесса де Богарне (1779—1804)
  • Её Императорское Величество императрица французов и королева Италии (1804—1809)
  • Её Императорское Высочество императрица Жозефина, герцогиня Наваррская (1809—1814)

Разное

Киновоплощения

  • Нелли Кормон — Императрица Жозефина (1912)
  • Джоанна Мунд — Мадам Рекамье (1920)
  • Джанет Александр — Императрица Жозефина, или Жена Полубога (1923)
  • Сюзанна Бьянчетти — Мадам Сен-Жан (1924)
  • Гертруда МакКой — Королевский развод (1926)
  • Джулиа Фэй — Сражающийся орел (1927)
  • Nelly Fernández — El barbero de Napoleón (1930)
  • Erna Morena — So endete eine Liebe (1934)
  • Suzanne Kaaren — Romance of Louisiana (1937)
  • Рут Чаттерон — Королевский развод (1938)
  • Norma Nova — La sposa dei re (1938)
  • Лиз Деламар — Удивительная судьба Дезире Кларе (1943)
  • Gisèle Casadesus — Памела (1945)
  • Эвелин Дандри — Влюбленная Жозефина (1974)
  • Билли Уайтлоу — Наполеон и любовь (1974)
  • Беатрис Аженен — Наполеон в Европе (1991)
  • Барабара Лукесова — Каспар Хаузер (1993)

Напишите отзыв о статье "Жозефина Богарне"

Литература

Примечания

  1. Гортензия (Евгения Богарне) // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  2. [bigenc.ru/text/1871452 Богарне] / А. В. Чудинов // «Банкетная кампания» 1904 — Большой Иргиз. — М. : Большая Российская энциклопедия, 2005. — С. 637. — (Большая российская энциклопедия : [в 35 т.] / гл. ред. Ю. С. Осипов ; 2004—, т. 3). — ISBN 5-85270-331-1.</span>
  3. Жозефина // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  4. Согласно легенде, находящей впрочем отражение в мемуарах некоторых современников, знакомство Наполеона и Жозефины состоялось при других обстоятельствах: когда по приказу генерала Бонапарта после подавления роялистского мятежа парижане сдали всё имеющееся оружие, сын Жозефины Эжен де Богарне пришел к Наполеону, чтобы попросить его вернуть саблю погибшего отца, после чего с визитом к коменданту города, чтобы поблагодарить его, пришла уже мать мальчика
  5. Художественное собрание Жозефины, состоявшее из кассельских картин, парадных портретов венценосных супругов, мраморных статуй Кановы и уникальной камеи Гонзага, в 1815 г. было приобретено Александром для Императорского Эрмитажа и перевезено на берега Невы
  6. Georgette Ducrest. Mémoires sur l’impératrice Joséphine, la cour de Navarre et la Malmaison
  7. [www.nlr.ru/ar/staff/leichten.htm о Д. Е. Лейхтенберг]
  8. Звуковая версия картины Абеля Ганса 1927 года
  9. На российском телевидении сериал демонстрировался под названием "Наполеон и Жозефина, или Власть желаний"
  10. </ol>

Ссылки

  • [www.tascher-de-la-pagerie.org Официальный сайт фамилии Tascher de la Pagerie] (фр.)
  • [tet-lun.com.ua/vii-jego-dujet-dlinoju-v-chetvert-veka Дуэт длиною в четверть века]

Отрывок, характеризующий Жозефина Богарне

– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…