Луиза Великобританская, герцогиня Аргайл

Луиза Великобританская англ. Louise of the United Kingdom<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Луиза в сентябре 1870 года</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Собственный герб Луизы</td></tr>
Герцогиня Аргайл
24 апреля 1900 — 2 мая 1914
Предшественник:	Ина Макнейл
Преемник:	Луиза Холлингсуорт Моррис Ваннек
Супруга генерал-губернатора Канады
25 ноября 1878 — 1883
Предшественник:	Хэриот Гамильтон-Темпл-Блэквуд
Преемник:	Мод Петти-Фицморис
Рождение:	18 марта 1848(1848-03-18) Букингемский дворец, Лондон, Англия, Соединённое королевство Великобритании и Ирландии
Смерть:	3 декабря 1939(1939-12-03) (91 год) Кенсингтонский дворец, Лондон, Англия, Соединённое королевство Великобритании и Ирландии
Место погребения:	Королевская усыпальница, Фрогморский комплекс
Род:	Саксен-Кобург-Готская династия → Кэмпбеллы
Имя при рождении:	Луиза Каролина Альберта
Отец:	Альберт Саксен-Кобург-Готский
Мать:	королева Виктория
Супруг:	Джон Кэмпбелл, 9-й герцог Аргайл
Образование:	Королевский колледж искусств
Монограмма:
Награды:

Луи́за Великобрита́нская (англ. Louise of the United Kingdom), также Луи́за Са́ксен-Ко́бург-Го́тская (англ. Louise of Saxe-Coburg and Gotha; 18 марта 1848, Лондон — 3 декабря 1939, там же) — четвёртая дочь британской королевы Виктории и её супруга Альберта Саксен-Кобург-Готского; в замужестве — герцогиня Аргайл.

Луиза провела своё раннее детство в компании родителей, а также братьев и сестёр, путешествуя между королевскими резиденциями Великобритании. Образование девочка получала по программе, составленной принцем Альбертом и его близким другом и советником бароном Стокмаром; под руководством Стокмара кроме всего прочего Луиза получала практические знания, такие как ведение домашнего хозяйства и деревообработка. Тёплая семейная атмосфера королевского двора исчезла в 1861 году со смертью её отца принца Альберта, когда королева Виктория и весь двор вошли в период интенсивного траура, который несмотря на собственную скорбь принцесса не хотела принимать.

Луиза была хорошим скульптором и художником; несколько скульптур, созданных ею сохранились до наших дней. Она также была ярой сторонницей феминистского движения, переписывалась с Жозефин Батлер и встречалась с Элизабет Гаррет.

До замужества Луиза служила неофициальным секретарём матери. Вопрос о браке Луизы обсуждался в конце 1860-х годов. Кандидатами в мужья стали принцы из королевских домов Пруссии и Дании, однако Виктория хотела влить новую кровь в семью и потому решила выбрать дочери в мужья представителя британской высшей знати. Несмотря на противодействие со стороны других членов семьи, Луиза влюбилась в Джона, маркиза Лорна, — наследника герцога Аргайла, и Виктория дала согласие на брак. Свадьба состоялась 21 марта 1871 года. Сначала Луиза была счастлива в браке, однако позднее супруги стали отдаляться друг от друга.

В 1878 году супруг принцессы был назначен генерал-губернатором Канады. Луиза вынуждена была отправиться с ним в Оттаву, где провела несколько лет. После смерти Виктории в 1901 году Луиза вошла в социальный круг, установленный её братом — новым королём Эдуардом VII. Брак Луизы сохранялся благодаря длительным периодам разлуки, однако, в конце концов, супруги помирились в 1911 году, и принцесса была опустошена смертью мужа три года спустя. После окончания Первой мировой войны в 1918 году Луиза стала постепенно удаляться от общественной жизни, исполняя лишь малое количество публичных обязанностей за пределами Кенсингтонского дворца, где она умерла в возрасте 91 года.

Биография

Ранняя жизнь

Луиза родилась 18 марта 1848 года в Букингемском дворце в Лондоне в семье британской королевы Виктории и её супруга принца Альберта; Луиза стала четвёртой дочерью и шестым ребёнком из девяти детей королевской четы. Рождение девочки совпало с периодом революций, сотрясавших Европу, что побудило королеву отметить, что Луиза должна быть «чем-то специфичным». Кроме того, шестые роды королевы стали первыми, когда Виктории понадобилось использование хлороформа в качестве анестезии.

Девочка была крещена под руководством архиепископа Кентерберийского Джона Самнера в частной часовне Букингемского дворца 13 мая 1848 года. Принцесса традиционно получила тройное имя, однако крещена она была только под именем Луиза. Восприемниками при крещении стали Густав Мекленбург-Шверинский (которого на церемонии представлял принц Альберт), герцогиня Саксен-Мейнингенская (которую представляла вдовствующая королева Аделаида) и великая герцогиня Мекленбург-Стрелицкая (которую представляла её мать Августа, герцогиня Кембриджская). Луизой девочка была названа в честь бабушки по отцу Луизы Саксен-Гота-Альтенбургской, Каролиной — в честь крёстной Августы Каролины Кембриджской, а Альбертиной — в честь отца. Во время церемонии герцогиня Глостерская — одна из немногих доживших до того момента детей короля Георга III — забыла, где она находится, вдруг встала посреди службы и опустилась на колени перед королевой, чем привела её в ужас.

Как и её сёстры, Луиза получала образование по программе, разработанной для неё отцом и его близким другом бароном Стокмаром: девочка обучалась практическим навыкам, таким как поддержание домашнего хозяйства, приготовление пищи, фермерство и деревообработка, а также языкам. Виктория и Альберт выступали за монархию, основанную на семейных ценностях, поэтому у Елены и её братьев и сестёр повседневный гардероб состоял из одежды для среднего класса, а спали дети в скудно обставленных, мало отапливаемых спальнях. С раннего детства Луиза была талантливым умным ребёнком; в частности, у неё был явный дар к рисованию, который быстро нашёл признание. Так, в ходе своего визита в Осборн-хаус в 1863 году Холлам Теннисон, сын поэта Альфреда Теннисона заметил, что Луиза может «красиво рисовать», однако в силу своего королевского происхождения принцесса не могла стать профессиональным художником. Однако, королева позволила дочери сначала учиться в художественной школе под руководством скульптора Мэри Торникрофт, а позднее, в 1863 году, — обучаться в Национальной художественной школе в Южном Кенсингтоне, позднее ставшей «Королевским колледжем искусств». У Луизы также были способности в танцах, и Виктория писала после одного из выступлений дочери, что принцесса «танцевала танец с саблями с бо́льшим воодушевлением и точностью, чем любая из её сестёр». Её остроумие и интеллект сделали принцессу любимицей отца, а благодаря любознательному характеру в семье она получила прозвище «маленькая мисс почему». Атмосфера семейного счастья, в которой воспитывалась Луиза, исчезла в 1861 году. 16 марта в Фрогмор-хаус умерла мать королевы — Виктория, вдовствующая герцогиня Кентская. Королева была сломлена горем, однако в декабре семью ожидал новый удар: 14 декабря в Виндзорском замке умер принц Альберт. Двор погрузился в траур, а вся королевская семья по приказу Виктории отбыла в резиденцию Осборн-хаус. Атмосфера королевского двора стала мрачной и болезненной, а развлечения — сухими и безрадостными; Луиза, несмотря на свою привязанность к отцу, быстро устала от затянувшегося траура матери. На свой семнадцатый день рождения в 1865 году Луиза попросила открыть для дебютанток бальный зал, чего не делалось ещё ни разу со дня смерти Альберта, однако Виктория посчитала такое недопустимым и отказала дочери. Чтобы как-то разбавить рутину, время от времени Луиза стала путешествовать между резиденциями, чем немало раздражала мать, считавшую принцессу нескромной и постоянно спорящей.

После смерти мужа королева на долгое время удалилась от общественной жизни. Её неофициальным секретарём и представителем на публичных мероприятиях в течение следующих шести месяцев стала её вторая дочь Алиса (самая старшая дочь, Виктория, уже была замужем и проживала в Германии). Однако Алиса сама нуждалась в помощи; Елена, следующая по старшинству дочь королевы, должна была стать помощницей Алисы, но Виктория посчитала её ненадёжной, поскольку принцесса не способна была надолго удержаться от слёз. В конце концов, помощницей Алисы в государственных делах стала именно Луиза. В 1862 году Алиса вышла замуж за гессенского принца, после чего обязанности секретаря разделили между собой Луиза и Елена. Луиза, несмотря на противоречивые чувства, которые к ней испытывала мать, выполняла большую часть работы вплоть до 1866 года. Луиза хорошо справлялась с работой, и вскоре после назначения её своим неофициальным секретарём, Виктория писала: «она (кто бы несколько лет назад мог подумать об этом?) умная милая девушка с прекрасным сильным характером, бескорыстная и ласковая».

Брачные планы

Будучи дочерью королевы, Луиза была желанной невестой, однако как и её сестра Елена, она не могла рассчитывать на брак с представителем одного из крупных европейских домов. Помимо королевского происхождения, Луиза была внешне весьма привлекательна, и нередко в прессе появлялись сообщения об очередной романтической связи принцессы. В действительности, известен только один случай до брака, когда Луиза проявляла романтические чувства: в период между 1866 и 1870 годами принцесса была влюблена в учителя своего брата Леопольда — преподобного Робинсона Дакуорта, который был на четырнадцать лет старше принцессы; во избежание неприятностей королева уволила Дакуорта в 1870 году. Это в сочетании с либерализмом и феминизмом принцессы заставило королеву задуматься о поисках мужа для дочери. Выбор должен был устроить как Викторию, так и саму Луизу; кроме того, королева желала, чтобы после свадьбы принцесса осталась рядом с матерью — такое же условие было выдвинуто и будущему супругу принцессы Елены. Были предложены кандидаты из ведущих королевских домов Европы: принцесса Александра предложила своего брата — кронпринца Фредерика, но королева была категорически против заключения ещё одного брачного союза с Данией, которая противостояла Пруссии; старшая сестра Луизы прусская кронпринцесса Виктория предложила высокого и богатого принца Альбрехта Прусского, однако брак с ним был бы непопулярен в Великобритании, а сам Альбрехт отказывался навсегда поселиться в стране будущей жены. Ещё одним кандидатом в мужья Луизы стал Виллем, принц Оранский, однако из-за его экстравагантного образа жизни в Париже, где он открыто сожительствовал с любовницей Генриеттой Хаузер, королева быстро отмела его кандидатуру. Луиза рассматривала брак с любым принцем, как нежелательный, и объявила, что хочет выйти замуж за Джона Кэмпбелла, маркиза Лорна, — наследника герцога Аргайла. Однако брак между дочерью монарха и британским подданным официально признавался в последний раз в 1515 году, когда Чарльз Брэндон, герцог Саффолк, женился на Марии Тюдор. Брат Луизы принц Уэльский был категорически против брака с не-медиатизированной знатью. Кроме того, отец виконта был ярым сторонником Уильяма Гладстона, и принц Уэльский был обеспокоен тем, что он сможет втянуть королевскую семью в политические споры. Тем не менее, оппозиция была разгромлена королевой, которая написала сыну в 1869 году: «То, к чему ты испытываешь неприязнь [что Луиза должна выйти замуж за Лорна], я уверена, будет для Луизы счастьем и [это нужно] для мира и спокойствия в семье… Времена изменились; великие иностранные альянсы стали рассматриваться, как причины бед и тревог, а не чего-то хорошего. Что может быть более болезненным, чем позиция, в которой оказалась наша семья в ходе войн с Данией, а также между Пруссией и Австрией?… Ты, возможно, не осведомлён так, как я, что обществу не нравятся браки принцесс из королевской семьи с мелкими немецкими принцами (немецкими голодранцами как их называют)… Я не вижу никаких сложностей; Луиза останется тем, кем она является, а её муж сохранит свой статус…» Королева утверждала, что брак Луизы внесёт «свежую кровь» в семью, в то время как все европейские принцы были связаны родством друг с другом.

Обручении Луизы с Джоном Кэмпбеллом состоялось 3 октября 1870 года в замке Балморал в присутствии лорда-канцлера барона Хатерли и фрейлины королевы Виктории маркизы Или. Позже в тот же день Луиза вернулась домой и объявила королеве, что Лорн «говорил о своей преданности» к Луизе, и она приняла его предложение со знанием одобрения королевы. По случаю обручения королева преподнесла в качестве памятного подарка леди Или гранитный браслет с фотографией Луизы внутри. Королеве было трудно отпустить дочь, и она писала в своём дневнике, что «ощутила болезненную мысль потерять её». Нарушение королевской традиции вызвало удивление, особенно в Германии, и королева Виктория вынуждена была написать прусской королеве Августе, что принцы из мелких обедневших немецких домов были «крайне непопулярны» в Великобритании и, что лорд Лорн — «на родине личность особенная» с «независимым состоянием» — был «на самом деле не ниже по положению, чем мелкая немецкая знать».

28 февраля 1871 года королева и парламент определили размер содержания принцессы. Сама свадебная церемония прошла в капелле Святого Георгия Виндзорского замка 21 марта 1871 года; снаружи церкви собралась такая большая толпа, чтобы посмотреть на новобрачных, что полиции впервые пришлось использовать оцепление, чтобы удержать ситуацию под контролем. Луиза была облачена в шёлковое свадебное платье, обильно украшенное национальной и королевской символикой, с широкими воланами из хонитонского кружева, украшенного цветами, и короткую фату из хонитонского кружева, созданную по эскизу самой принцессы; фата крепилась к волосам двумя бриллиантовыми заколками в виде маргариток, подаренными братьями Луизы, Артуром и Леопольдом, и её сестрой Беатрисой. К алтарю принцесса шла в сопровождении матери и двоих старших братьев. После церемонии королева поцеловала Луизу, а Лорн — хоть и ставший членом королевской семьи, но всё ещё являвшийся подданным королевы — поцеловал руку Виктории. После церемонии пара отправилась в медовый месяц в Клермонт-хаус в Суррее, однако наличие сопровождающих во время путешествия и в обеденное время сделало невозможной для молодожёнов беседу наедине. Короткий четырехдневный визит в Суррей прошёл в присутствии королевы, которая интересовалась мыслями дочери о семейной жизни. Среди свадебных подарков был кленовый рабочий стол, подаренный королевой Викторией и в XXI веке находящийся в замке Инверари.

Жизнь в Канаде

В 1878 году при поддержке королевы Виктории премьер-министр Дизраэли назначил супруга Луизы на пост генерал-губернатора Канады. 15 ноября супруги покинули Ливерпуль и 25 ноября прибыли в Галифакс для инаугурации. Луиза стала первой королевской особой, проживавшей в Ридо-холл — официальной королевской резиденции Виктории в Оттаве. Резиденция была далека от великолепия британских королевских дворцов, и, так как каждый новый генерал-губернатор с супругой обустраивал усадьбу собственными силами, в том числе и мебелью, когда маркиз и маркиза Лорн прибыли, дворец оказался почти пустым, что однако позволило им обустроить резиденцию в собственном стиле. Поскольку Луиза обладала художественными талантами, она взялась за обустройство дома, и вскоре по всему зданию висели её акварели и картины маслом, а также расставлены скульптуры, созданные принцессой. Хотя о приезде принцессы в Канаду было известно заранее, и новость эта вызывала «радостный трепет среди жителей доминиона», связанный с тем, что Луиза должна была усилить связь между канадцами и их сувереном, сразу после её прибытия пресса ответила далеко недружелюбными публикациями, в которых были жалобы на введение королевской династии в страну, где до сих пор процветало некоролевское общество.

Отношения с прессой еще больше ухудшились, когда личный секретарь маркиза Фрэнсис де Уинтон сбросил четверых журналистов от королевского поезда. Хотя ни Джон, ни Луиза не были осведомлены о действиях Уинтона, пресса предполагала, что сделано это было по их указке, и Лорны заработали репутацию надменных особ. Луиза была в ужасе от негативных публикаций и, когда она услышала о докладах «нации лакеев» при своём дворе, она заявила, что ей было бы «плевать, даже если бы они пришли в капоте!» В конце концов, опасения двора в Ридо-холле и «слабые основания для критики» со стороны прессы оказались несостоятельными, так как чета Лорнов оказалась более спокойной, чем их предшественники. Первые месяцы Луизы в Канаде были омрачены смертью в декабре её сестры Алисы, великой герцогини Гессенской и Прирейнской. Хотя в первое своё Рождество в Канаде Луиза сильно тосковала по родине, она быстро привыкала к зимнему климату, а любимыми забавами принцессы стали катание на санках и коньках. В Канаде, как прямой представитель монарха, маркиз Лорн по статусу оказался выше жены, так что на открытии парламента Канады 13 февраля 1879 года Луиза оказалась ни чем не лучше других: среди прочего, ей пришлось стоять вместе со всеми депутатами, пока её супруг не позволил им сесть. Для того, чтобы её супруг мог познакомиться и пообщаться с каждым членом канадского парламента, супруги дважды в неделю устраивали ужины на пятьдесят человек. Однако некоторые канадские дамы негативно отзывались о британской стороне. Были начаты придворные приёмы, куда мог придти каждый, кто мог позволить себе подобающую одежду; помимо соответствующего внешнего вида от посетителей требовалось только расписаться в «книге визитов». Первый свой государственный бал Луиза дала 19 февраля 1879 года, и она произвела хорошее впечатление на гостей, когда приказала убрать шёлковую занавесь, отделявшую гостей от хозяев дома; однако этот бал всё же был омрачён: пьяный оркестрант чуть было не устроил пожар, натянув занавеску на газовую лампу. Практика открытых дверей, введённая Луизой, была подвергнута критике со стороны некоторых гостей, которые жаловались на низкий социальный статус других присутствующих; один участник бала пришёл в ужас от того, что ему пришлось танцевать в одном ряду с бакалейщиком.

Луиза и её супруг стали основателями Королевской канадской академии искусств и с удовольствием посещали Торонто и Квебек, где обустроили летний дом. Луиза покровительствовала нескольким монреальским организациям: Ассоциации женского образования, Общества защиты иммиграции женщин, Общества декоративного искусства и Художественной ассоциации. Одна из её работ — статуя королевы Виктории — в наши дни располагается перед Королевским колледжем Виктории в Монреале. В июне 1880 года отец Джона, герцог Аргайл, прибыл в Канаду с двумя дочерьми; всей семьёй они отправились на рыбалку, где Луиза поймала 28-фунтового лосося. Успех женщины на рыбалке побудил герцога отметить, что рыбалка в Канаде не требуется никаких навыков.

Луиза, Джон и ещё двое людей пострадали в происшествии на крытых санях во время прогулки 14 февраля 1880 года. Зима в тот год была особенно суровой, и сани, в которых они ехали, перевернулись, по дороге выбросив кучера и лакея; лошади запаниковали и протащили перевернувшиеся сани по земле более, чем на 400 ярдов. Луиза ударилась головой о железный прут, поддерживавший крышу, и потеряла сознание; Джон оказался в ловушке вместе с женой, однако он почти не пострадал. Когда лошади наконец успокоились, а адъютанту принцессы удалось нагнать сани, он остановил пустую коляску и отправил пострадавших в Ридо-холл.

Врач, который осматривал Луизу, сообщил, что она был сильно потрясена и испугана, однако жизни её ничто не угрожало, и единственным серьёзным повреждением оказалась порванная мочка уха. Пресса преуменьшила случившееся по вине личного секретаря Джона, и это современники описывали как «глупый и неуместный» поступок. Так, одна новозеландская газета сообщила, что «за исключением момента сразу после удара, принцесса была совершенно здравомыслящей в течение всего времени…» Знание истинного состояния Луизы могло бы вызвать сочувствие у канадского народа. Однако всё было иначе, и один член парламента писал: «за исключением пореза в нижней части уха, я думаю, стоит упомянуть, что никакого ранения не было». Поэтому, когда Луиза отменила запланированные встречи, в народе пошли слухи, что она симулирует травму. Новости о происшествии достигли Британии и очень встревожили королеву.

Луиза сыграла большую роль в развитии зарождающейся индустрии туризма в колонии на Бермудах, расположенной в 770 милях к юго-востоку от Новой Шотландии. В 1883 году по причине слабого здоровья, она провела зиму на Бермудских островах, популяризировав отдых в зимние месяцы в сравнительно мягком климате островов для богатых североамериканцев. Её визит привлёк такое внимание к Бермудам, что роскошный отель на берегу гавани Гамильтон в приходе Пембрук, который был открыт в 1885 году для увеличивающегося числа постояльцев, был назван в честь Луизы — The Princess Hotel.

После возвращения в Великобританию в 1883 году Луиза продолжала проявлять интерес в Канаде. Во время Северо-Западного восстания в 1885 году она отправила некоего доктор Бойда с медикаментами и большой суммой денег для распространения, как она выразилась, в помощь среди друзей и врагов без разбора. Чтобы выполнить её пожелание, Бойд в сопровождении военно-медицинского штаба и под руководством доктора Томаса Роддика отправлялся на места сражений во время битвы при Фиш-крик и битвы при Батуш, чтобы оказать медицинскую помощь раненым, в том числе и оппозиции, состоявшей из метисов.

В Канаде Луиза оставила свой след: в честь неё названы провинция Альберта, гора Альберта и озеро Луиз.

Последние годы королевы Виктории

Луиза вместе с супругом вернулась в Великобританию 27 октября 1883 года. По приказу королевы для них были подготовлены апартаменты в Кенсингтонском дворце, которые стали официальной резиденцией пары и которые Луиза сохранила за собой вплоть до своей смерти. Лорн возобновил свою политическую карьеру, безуспешно попытавшись занять место в парламенте от округа Хэмпстед в 1885 году; одиннадцатью годами позднее маркиз вошёл в парламент как член либеральной партии от округа Западный Манчестер. Луиза, в отличие от Лорн и его отца, выступала за Гомруль — движение за автономию Ирландии, предполагавшее собственный парламент и органы самоуправления при сохранении над островом британского суверенитета, и была разочарована в супруге, когда он переметнулся от Гладстонского либерализма, поддерживавшего Гомруль, к либерал-юнионистам. Отношения между Луизой и Лорном стали напряженными, и, несмотря на попытки королевы удержать их под одной крышей, они часто разъезжались. Даже когда он сопровождал Луизу на официальных мероприятиях, Лорна не всегда с благосклонностью принимали при дворе, а принц Уэльский, обожавший сестру, и вовсе не желал иметь с ним ничего общего.

Со временем у Луизы испортились отношения и с двумя сёстрами, которые были особенно близки с королевой — Беатрисой и Еленой. В 1885 году Беатриса вышла замуж по любви за высокого и красивого принца Генриха Баттенберга, от которого родила четверых детей. Луиза, имевшая ревнивый характер, привыкла смотреть на сестру с жалостью из-за того, что королева постоянно нуждалась в ней, однако счастливый брак Беатрисы заставил её смотреть на всё по-другому. Биограф Беатрисы, Мэтью Деннисон, утверждал, что в отличие от сестры, Луиза оставалась поразительно хороша на протяжении сорока лет, однако отношения её с супругом больше не были близкими, и поползли слухи о гомосексуальности Лорна. Таким образом, Луиза завидовала отношениям сестры и, возможно, считала, что Генрих больше подходил в качестве мужа ей самой, нежели Беатрисе. После смерти принца Генриха в 1896 году Луиза писала, что: «он [Генрих] был чуть ли не самым лучшим другом, который у меня был, и я скучаю по нему больше, чем могу сказать». Позднее Луиза заявляла, что была для покойного зятя близким другом и советницей, а его жена для него на самом деле ничего не значила.

Затем поползли слухи, что у Луизы была интрижка с Артуром Биггом, служившим помощником личного секретаря королевы. Беатриса сообщила об этих слухах врачу королевы, назвав поведение сестры «скандальным», а принц Генри утверждал, что видел как Артур за ужином пил за здоровье Луизы. Луиза опровергла слухи, заявив, что их распускали Беатриса и Елена, чтобы подорвать её позиции при дворе. Однако после смерти Генри Баттенберга отношения между сёстрами периодически улучшались; именно Луиза стала первым членом королевской семьи, навестившим овдовевшую сестру в Симье. Тем не менее, избавиться от ревности до конца Луизе не удалось; Джеймс Рид, врач королевы, писал своей жене несколько лет спустя: «Луиза, как обычно, наседает на сестёр. Надеюсь, она пробудет здесь недолго и не будет делать пакости!»

Однако истории о любовных похождениях Луизы не ограничились слухами о её интрижке с Биггом. В 1890 году скульптор Джозеф Эдгар Бом умер в своей студии в Лондоне в присутствии Луизы, что привело к слухам о романе между ними. Помощник Бома Альфред Гилберт, который сыграл центральную роль в утешении Луизы после смерти Бома и руководил уничтожением его личных документов, быстро достиг должности королевского скульптора. Луизе также приписывали романтическую связь с архитектором Эдвином Лаченсом, её конюшим полковником Уильямом Пробертом, а также неназванным учителем музыки; однако нет никаких существенных доказательств того, что Луиза имела сексуальные отношения с кем-то кроме мужа.

В последние годы жизни матери Луиза исполняла ряд общественных обязанностей, таких как открытие общественных зданий и закладывание первого камня при строительстве. Принцесса, как и её старшая сестра Виктория, имела более либеральные взгляды и поддерживала суфражистское движение, что полностью противоречило взглядам королевы. Так, Луиза лично посетила первую в Великобритании женщину-врача Элизабет Гаррет, после чего королева Виктория выразила сожаление, что женщины могут вступать в такие профессии, особенно в профессию врача, и описала обучение женщин-врачей как «вещь омерзительную». Луиза была полна решимости запомниться народу как обычный человек, а не член двора. При поездках за границу она часто использовала псевдоним «миссис Кэмпбелл». Луиза была известна своей любовью к слугам. Однажды дворецкий подошел к ней и попросил разрешения уволить второго лакея, который поздно встаёт. Когда она заявила, что лакею должен быть предоставлен будильник, дворецкий сообщил ей, что это уже было сделано. Тогда она предположила, что нужно предоставить лакею такую кровать, которая будет поднимать его в указанное время, но ей сказали, что это не представляется возможным. Наконец, она предположила, что он может быть болен, и оказалась права: лакей был болен туберкулёзом, и по указанию принцессы его отправили на лечение в Новую Зеландию.

В другой раз, когда она посещала Бермуды, принцесса была приглашена на приём, но решила прогуляться туда пешком. В дороге ей захотелось пить и Луиза остановилась у одного из домов, где попросила у чернокожей женщины по имени миссис Маккарти стакан воды. В связи с нехваткой воды женщине пришлось бы идти за водой на приличное расстояние, однако ей необходимо было закончить работу — она гладила одежду, поэтому она отказала. Когда Луиза предложила завершить за неё работу, миссис Маккарти отказалась, добавив, что она очень торопиться, чтобы затем пойти посмотреть на принцессу Луизу. Понимая, что она осталась неузнанной, Луиза спросила, узнает ли её женщин, когда снова увидит; Маккарти ответила, что скорее всего узнает, хотя полностью не уверена. Тогда Луиза ответила: «Взгляните на меня хорошенько, чтобы быть уверенной, что узнаете меня завтра в Сент-Джорджс».

В 1900 году между Луизой и её сёстрами снова произошёл конфликт: в Рождество того года умерла близкая подруга королевы баронесса Черчилль; врач королевы и сама Луиза, опасавшаяся за здоровье матери, настаивали на том, что Виктории не стоит резко сообщать о смерти её преданной компаньонки. Однако под давлением Елены и Беатрисы доктор Рич всё же сообщил обо всём королеве. Луиза была в ярости и обвиняла сестёр в необдуманности решения. Виктория умерла месяц спустя в Осборн-хаус. В своём завещании королева передавала Луизе Кент-хаус на территории Осборн в качестве загородной резиденции, а коттедж Осборн — Беатрисе; таким образом, принцессы стали соседками как в Кенсингтоне, так и в Осборне.

Последние годы и смерть

Со смертью королевы Виктории Луиза вошла в ближний круг нового короля — Эдуарда VII, с которым у принцессы было много общего, в том числе и курение. Принцесса была одержима своим внешним видом, и если над этим кто-то глумился, она говорила: «Ничего, я переживу вас всех». В то же время супруг Луизы, в апреле 1900 года унаследовавший титул герцога Аргайла, заседал в палате лордов. Министр колоний Джозеф Чемберлен предложил ему пост генерал-губернатора Австралии в том же году, но Джон отказался. Луиза продолжала заниматься скульптурой и в 1902 году спроектировала мемориал колониальных солдат, погибших в Второй Англо-бурской войне. В том же году по предложению художника Уильяма Блейка Ричмонда она начала изучать искусство ню на замужних женщинах.

Большую часть времени Луиза стала проводить в Кент-хаус; она также часто посещала Шотландию вместе с супругом. Когда Джон стал герцогом, финансовые трудности не исчезли, когда Лорн стал герцогом, и Луиза в целях экономии избегала приглашать царственного брата в семейное поместье Аргайлов в Инверери. Когда королева Виктория посетила дом ещё до того, как Джон стал герцогом Аргайла, в поместье было семьдесят слуг и семьдесят четыре собаки; к моменту вступления Эдуарда VII на престол там осталось всего четверо слуг и две собаки.

Здоровье герцога постепенно ухудшалось. С 1911 года он стал страдать деменцией, и Луиза самоотверженно ухаживала за супругом. В этот период Луиза сблизилась с мужем, как никогда раньше, и старалась не расставаться с Джоном. Весной 1914 года Луиза отправилась в Кенсингтон, в то время как Джон остался на острове Уайт. В это же время у него начались проблемы с бронхами, а затем Аргайл заболел двусторонней пневмонией. Луиза была вызвана из Кенсингтона 28 апреля 1914 года, а уже 2 мая Джон умер. После смерти мужа у Луизы случился нервный срыв; она страдала от одиночества и писала одному из друзей об этом: «Моё одиночество без герцога довольно ужасно. Интересно, что он делает сейчас!»

После смерти мужа Луиза жила в основном в Кенсингтонском дворце, занимая комнаты по соседству с покоями её сестры Беатрисы. Из-за ухудшающегося здоровья она редко появлялась на публике, и почти всегда это происходило вместе с другими членами семьи; так, она присутствовала на 11 ноября 1925 года на открытии кенотафа, в Уайтхолле, посвящённого британцам, погибшим в Первой мировой войне. В 1935 году она приветствовала своего племянника короля Георга V и его супругу Марию Текскую в Кенсингтонской ратуше во время празднования Серебряного юбилея, и стала почетным гражданином Кенсингтонского боро. Последнее публичное появление Луизы состоялось в 1937 году на индустриальной выставке. За год до этого отрёкся от престола внучатый племянник принцессы король Эдуард VIII. В декабре 1936 года Луиза написала премьер-министру Стэнли Болдуину, посочувствовав ему в связи с кризисом.

После восшествия на престол Георга VI Луиза была слишком больна, что вести общественную жизнь, и фактически оказалась прикована к Кенсингтонскому дворцу, который принцессы Елизавета и Маргарет ласково называли «тётушкиным дворцом». Принцессу мучили неврит в руке, воспаление межрёберных нервов, обмороки и радикулит. В этот период Луиза увлеклась составлением молитв, одну из которых она послала Невиллу Чемберлену, чтобы тот зачитал её перед министрами. Луиза умерла в Кенсингтонском дворце утром 3 декабря 1939 года в возрасте 91 года, 8 месяцев и 15 дней — в том же возрасте умер её младший брат Артур. В своей последней воле Луиза указала, что если умрёт в Шотландии, то её следует похоронить рядом с мужем в мавзолее Кэмпбеллов; если же она умрёт в Англии, то её следует похоронить рядом с родителями в Фрогморе. После похорон, которые были весьма скромными из-за войны, тело принцессы было кремировано 8 декабря в крематории Голдерс-Грин. 12 декабря прах Луизы был захоронен в королевской усыпальнице капеллы Святого Георгия в Виндзоре в присутствии членов королевской семьи, а также членов семьи её мужа, однако 13 марта следующего года перенесён на территорию Фрогморского комплекса. Гроб принцессы несли восемь сержантов её собственного полка — Аргайльские и Сазерлендские горцы.

Титулование, награды, генеалогия и герб

Титулы

• 18 марта 1848 — 21 марта 1871: Её Королевское высочество принцесса Луиза Каролина Альберта Великобританская
• 21 марта 1871 — 24 апреля 1900: Её Королевское высочество принцесса Луиза, маркиза Лорн
• 24 апреля 1900 — 3 декабря 1939: Её Королевское высочество принцесса Луиза, герцогиня Аргайл

Награды

• 21 января 1865 гола Луиза стала Дамой Королевского ордена Виктории и Альберта I класса
• 1 января 1878 года Луиза вместе с другими членами семьи стала кавалером Ордена Индийской короны.
• 7 августа 1885 года принцесса стала членом Королевского Красного креста.
• 10 февраля 1904 Луиза стала членом второго класса Королевского семейного ордена короля Эдуарда VII.
• 3 июня 1911 принцесса стала членом второго класса Королевского семейного ордена короля Георга V.
• 3 июня 1918 года Луиза стала Дамой Большого креста Ордена Британской империи
• 12 июня 1927 года принцесса стала Дамой Большого креста Ордена Святого Иоанна.
• 11 мая 1937 года Луиза стала Дамой Большого креста Королевского Викторианского ордена.

Генеалогия

Предки Луизы Великобританской

16. Эрнст Фридрих, герцог Саксен-Кобург-Заальфельдский               8. Франц, герцог Саксен-Кобург-Заальфельдский                       17. София Антония Брауншвейг-Вольфенбюттельская               4. Эрнст I, герцог Саксен-Кобург-Готский и Саксен-Кобург-Заальфельдский                             18. Хейнрих XXIV, граф Рейсс-Эберсдорфский               9. Августа Рейсс-Эберсдорфская                       19. Каролина Эрнестина Эрбах-Шёнбергская               2. Альберт Саксен-Кобург-Готский                                   20. Эрнст II, герцог Саксен-Гота-Альтенбургский               10. Август, герцог Саксен-Гота-Альтенбургский                       21. Шарлотта Саксен-Мейнингенская               5. Луиза Саксен-Гота-Альтенбургская                             22. Фридрих Франц I, герцог Мекленбургский               11. Луиза Шарлотта Мекленбург-Шверинская                       23. Луиза Саксен-Готская               1. Луиза Каролина Альберта                                         24. Фредерик Луис, принц Уэльский               12. Георг III король Соединённого королевства Великобритании и Ирландии                       25. Августа Саксен-Готская               6. Эдуард Август, герцог Кентский                             26. Карл, герцог Мекленбург-Стрелицкий               13. Шарлотта Мекленбург-Стрелицкая                       27. Елизавета Альбертина Саксен-Гильдбурггаузенская               3. Виктория королева соединённого королевства Великобритании и Ирландии императрица Индии                                   28. Эрнст Фридрих, герцог Саксен-Кобург-Заальфельдский (=16)               14. Франц, герцог Саксен-Кобург-Заальфельдский (=8)                       29. София Антония Брауншвейг-Вольфенбюттельская (=17)               7. Виктория Саксен-Кобург-Заальфельдская                             30. Хейнрих XXIV, граф Рейсс-Эберсдорфский (=18)               15. Августа Рейсс-Эберсдорфская (=9)                       31. Каролина Эрнестина Эрбах-Шёнбергская (=19)

Герб

В 1858 году Луизе и троим её сёстрам было дано право пользования британским королевским гербом с добавлением герба Саксонии (щит, девятикратно пересечённый на золото и чернь, поверх щита правая перевязь в виде рутовой короны), представлявшего отца принцессы — принца Альберта. Щит был обременён серебряным титлом с тремя зубцами, что символизировало то, что она является дочерью монарха; на среднем зубце титла — червлёная роза с серебряной сердцевиной и зелёными листьями, на крайних зубцах — в первой четверти червлёное поле для отличия её от других членов королевской семьи.

Щитодержатели обременены титлом (турнирным воротничком) как в щите: на зелёной лужайке золотой, вооружённый червленью и коронованный золотой короной леопард [восстающий лев настороже] и серебряный, вооружённый золотом единорог, увенчанный наподобие ошейника золотой короной, с прикрепленной к ней цепью.

Дамский (ромбический) щит, увенчанный короной, соответствующей достоинству детей монарха, обременён серебряным титлом с тремя зубцами. Щит четверочастный: в первой и четвёртой частях — в червлёном поле три золотых вооружённых лазурью леопарда (идущих льва настороже), один над другим [Англия]; во второй части — в золотом поле червлёный, вооружённый лазурью лев, окружённый двойной процветшей и противопроцветшей внутренней каймой [Шотландия]; в третьей части — в лазоревом поле золотая с серебряными струнами арфа [Ирландия]).

Литература

• Benson, Edward Frederic. [books.google.ru/books?id=vr4KAQAAMAAJ Daughters of Queen Victoria]. — Cassell, 1939. — 295 p.
• Boutell, Charles. [books.google.ru/books?id=66UNTwEACAAJ A Manual of Heraldry: Historical and Popular (1863)]. — Kessinger Publishing, 2010. — P. 245—246. — 556 p. — ISBN 1165299313, 9781165299317.
• [books.google.ru/books?id=0opnAAAAMAAJ The Letters of Queen Victoria: 1870-1878] / ed. George Earle Buckle. — Longmans, Green & Company, 1926.
• Chomet, Seweryn. [books.google.ru/books?id=BQmgAAAAMAAJ Helena: Princess Reclaimed : the Life and Times of Queen Victoria's Third Daughter]. — New York: Begell House, 1999. — 166 p. — ISBN 1567001459, 9781567001457.
• Coates, Colin MacMillan. [books.google.ru/books?id=FhFyvhpPx8MC&l Majesty in Canada: Essays on the Role of Royalty]. — Dundurn, 2006. — P. 44—67. — 280 p. — ISBN 1550025864, 9781550025866.
• Dennison, Matthew. [books.google.ru/books?id=GX9OPwAACAAJ The Last Princess: The Devoted Life of Queen Victoria's Youngest Daughter]. — Weidenfeld & Nicolson, 2007. — 302 p. — ISBN 0297847945, 9780297847946.
• Hubbard, Kate. [books.google.ru/books?id=3bxlAQAAQBAJ Serving Victoria: Life in the Royal Household]. — Chatto & Windus, 2012. — 417 p. — ISBN 0701183683, 9780701183684.
• R.H. Hubbard; Leger, Jules; Vanier, Georges P. [books.google.ru/books?id=CbGuAwAAQBAJ Rideau Hall: An Illustrated History of the Government House, Ottawa, from Victorian Times to the Present Day]. — Montreal and London: McGill-Queen's University Press, 1977. — 281 p. — ISBN 0773594523, 9780773594524.
• Longford, Elizabeth. [books.google.ru/books?id=fphCHQAACAAJ Victoria R.I.]. — Weidenfeld & Nicolson, 1964. — 635 p. — ISBN 0297170015, 9780297170013.
• Longford, Elizabeth. [books.google.ru/books?id=bV2qQgAACAAJ Darling Loosy: Letters to Princess Louise, 1856-1939]. — Weidenfeld & Nicolson, 1991. — 325 p. — ISBN 0297811797, 9780297811794.
• Lutyens, Mary. [books.google.ru/books?id=EYtFjwEACAAJ Lady Lytton's Court Diary, 1859-1899]. — London: Rupert Hart-Davies, 1961. — 192 p.
• MacDermot, Hugh Ernest. [books.google.ru/books?id=hXwXAQAAMAAJ Sir Thomas Roddick: His Work in Medicine and Public Life]. — Macmillan Company of Canada Limited, 1938. — 160 p.
• Marshall, Dorothy. [books.google.ru/books?id=59IsHQAACAAJ The Life and Times of Victoria]. — Weidenfeld and Nicolson, 1992. — 224 p. — ISBN 0297831666, 9780297831662.
• Neubecker, Ottfried. [books.google.ru/books?id=OMewHAAACAAJ Heraldry: Sources, Symbols and Meaning]. — Little, Brown, 1997. — 288 p. — ISBN 0316641413, 9780316641418.
• Packard, Jerrold M. [books.google.ru/books?id=9WHY4SWNg1IC Victoria's Daughters]. — St. Martin's Press, 1999. — 384 p. — ISBN 0312244967, 9780312244965.
• Stocker, Mark. [www.oxforddnb.com/index/34/101034601/ Princess Louise] // . — Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004.
• Stocker, Mark. [www.oxforddnb.com/index/2/101002762/ Boehm, Sir (Joseph) Edgar] // . — Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004.
• Van der Kiste, John. [books.google.ru/books?id=H_ywGwAACAAJ Queen Victoria's Children]. — Gloucestershire: Sutton Publishing Limited, 2003. — 229 p. — ISBN 075093476X, 9780750934763.
• Victoria (Queen of Great Britain). [books.google.ru/books?id=_Mw-CB0a-SMC More Leaves from the Journal of a Life in the Highlands: From 1862-1882]. — Smith, Elder & Co, 1884. — 404 p.
• P. B. Waite. [www.biographi.ca/en/bio.php?BioId=41389 Campbell, John George Edward Henry Douglas Sutherland Campbell, Marquess of Lorne and 9th Duke of Argyll] // Dictionary of Canadian Biography. — University of Toronto/Université Laval, 1998. — Vol. 14.
• Wake, Jehanne. [books.google.ru/books?id=y-UgAAAAMAAJ Princess Louise: Queen Victoria's unconventional daughter]. — Collins, 1988. — 478 p. — ISBN 0002170760, 9780002170765.
• Wilson, Robert. [books.google.ru/books?id=l2umQQAACAAJ The Life and Times of Queen Victoria]. — Cassell limited, 1887. — Т. 1.

Отрывок, характеризующий Луиза Великобританская, герцогиня Аргайл

Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.