Моржовки

Моржо́вки либо рубль Северной области — обиходное название чеков Архангельского отделения Государственного банка, используемых в качестве платёжного средства в 1918—1920 годах на территории Северной области. Выпускались по инициативе Временного Правительства Северной Области (ВПСО). Архангельские чеки были привязаны к английскому фунту по курсу 40 рублей = 1 фунт.

В начале января 1918 года Архангельское отделение Госбанка объявило, что «в виду истечения запасов кредитных билетов от 500 рублей и меньше Отделением Государственного Банка впредь до получения кредитных билетов из Петрограда будут производиться платежи лишь кредитными билетами тысячерублевого достоинства (запас коих весьма ограничен) …». По подсчетам сотрудников Госбанка денег хватало всего на полмесяца, что вынуждало местные власти как можно скорее приступить к решению финансового вопроса.

10 января 1918 года в Архангельске состоялось совещание, на котором всестороннему обсуждению был подвергнут вопрос о выпуске местных денежных суррогатов для временной замены денег. По его итогам было принято решение о выпуске бон номиналами 3, 5, 10 и 25 рублей. Это было обусловлено тем, что именно в мелких денежных знаках «ощущалась особенная нужда», как упоминалось на совещании.

25 февраля Государственный банк официально санкционировал выпуск денежных суррогатов для Севера России и выделил средства на их печать.

Выпуск моржовок

Изготовление денежных знаков было заказано петроградской типографии «Голике и Вильборг». Рисунки на банкнотах были выполнены по эскизам художника С. В. Чехонина, члена объединения «Мир искусства» и ученика И. Е. Репина. Чеки достоинством 3, 5 и 10 рублей выполнялись в едином стиле и были значительно меньшего размера, чем чеки достоинством 25 рублей: на аверсе каждой банкноты находились одинаковые ампирные рамки и виньетки с цифрами номинала. Двадцатирублёвый же чек, в отличие от предыдущих, украшал оригинальный рисунок с изображением на фоне северного сияния белого медведя и моржа среди льдин и торосов. Именно благодаря этому рисунку моржовки получили своё народное название.

На оборотной стороне каждой боны располагался герб Архангельска, а также указывались условия обращения бон.

В общей сложности в обращение было выпущено денежных знаков всего на 120 807 000 рублей. Они были на удивление хорошо приняты населением, вызывая доверие своим внешним видом и качеством исполнения (несмотря на отсутствие водяных знаков и незначительную толщину бумаги). По неизвестным причинам пятирублевые чеки, уже будучи напечатанными, выпущены не были. В 1920-х сохранившиеся экземпляры таких чеков использовались как негодная бумага или обертки.

С мая по август моржовки имели статус денег Советского Севера. В августе 1918 года в Архангельске произошла высадка английских интервентов, вследствие чего большевики покинули город, и в нём было сформировано Временное Северное правительство во главе с Н. В. Чайковским. По решению этого правительства моржовки стали ходовым платёжным средством новообразованной Северной области, наряду с царскими деньгами и керенками. С 1 сентября 1918 года поверх каждой имеющейся боны Архангельского банка ставился штамп, указывающий на её непосредственную принадлежность к Северной области.

Всем, кто имел деньги, предлагалось предъявить их в отделения госбанка. Знаки, не прошедшие регистрацию после 1 октября 1918 года, теряли покупательную способность. В отделении госбанка на все поступавшие туда чеки ставили механическим способом надпечатку: «Зарегистрировано». Ниже шли две подписи: «Управляющий Отделением государственного Банка Кн(язь) И. А. Куракин» и «Кассир А. Фаддеев». Текст обрамляли две горизонтальные линейки сверху и снизу. Над верхней посередине помещался двуглавый орёл со скипетром и державой, но без короны. Надписи выполнялись двумя цветами: на трёхрублёвых и двадцатипятирублёвых чеках краснооранжевым, на десятирублёвых — черным.

См. также

• Керенки
• Совзнаки

Литература

• Е. И. Овсянкин. «Архангельские деньги». Изд. «Правда Севера», 2008

Отрывок, характеризующий Моржовки

– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал: