Исторический символ рубля

Исторический символ рубля
Данный символ не включён в Юникод, и его невозможно вывести на экран как компьютерный символ за исключением тех случаев, когда символ может быть заменён на схожие по начертанию.

О других символах со сходным назначением см. Символы рубля.

Исторический символ или знак рубля — сокращение слова «рубль», которое возникло в результате эволюции русской письменности и использовалось со второй половины XVII века до второй половины XIX века. Представляет собой буквосочетание надстрочных букв «р» и «у». Использовалось как в бытовой переписке, так и в официальных документах.

В консорциум Unicode подана заявка на включение символа в одноименный стандарт.

Хронологические рамки и примеры использования

Один из первых точно датированных примеров использования надстрочного буквосочетания «ру» содержится в Сборнике переводов Епифания Славинецкого. Оно встречается в так называемой запродажной записи (надписи на полях книги, свидетельствовавшей о факте владения, купли или продажи книги), которая гласит: «1681 года декабря в 5-й день продал сию книгу, глаголемую небеса, белахонец Василей Иванов сын Тверитинов, городчанину Терентьиву сыну Михнику. А взял я, Василей, за тое книгу 12 рублей 100 алтын 2 деньги. А подписал я, Василей, своею рукою. Продал зачисто и даподлинно и руку приложил».

Самый поздний из известных примеров использования знака рубля относится к первой половине XIX века. Он встречается в записи на форзаце Судебника государя царя и великого князя Ивана Васильевича, которая гласит: «4 рубля, декабря 18. 1830». Запись сделана академиком Павлом Строевым, одним из первых собирателей древнерусских памятников письменности, на книге, входившей в его личную библиотеку.

Существуют примеры использования знака рубля не только в личной и деловой переписке, но и в официальных документах, например, в описи вещей и денег, изъятых при аресте у декабристов (ГА РФ, ф. 48).

В начале 1826 г. под следствием находились многие десятки людей, об изъятых личных вещах и денежных суммах сохранились акты — более 900 страниц в архивном деле. И почти в каждом акте есть искомый знак — знак рубля…

— Из письма Ивана Синчука в редакцию журнала «Деньги» от 11.11.1999 г.

Исторические документы позволяют сделать вывод о том, что к началу XIX века символ рубля был знаком и активно использовался представителями многих сословий Российской Империи: армейскими и судебными писцами (мещане), книготорговцами (купечество), университетскими профессорами (разночинцы), дворянами. Известен, например, документ, адресованный поэту Василию Жуковскому.

Знак рубля, аналогичный представленному в делах декабристов, я встретил в письмах профессора Московского университета Михаила Каченовского к Василию Жуковскому, в которых обсуждаются финансовые вопросы, связанные с изданием журнала «Вестник Европы». Первое письмо датировано 3 января 1812 года, второе — 23 февраля 1814-го. Знак также встречается в письме Каченовского профессору Казанского университета Перевощикову, где идёт речь о пересылке книг для продажи. Письмо датировано 18 сентября 1817 года.

— Из письма Юрия Евдошенко в редакцию журнала «Деньги»

Окончание использования знака рубля относится к середине XIX века.

Поскольку знак встречается и в письмах, и в рапортах, и в описях, можно сделать вывод о его широком использовании как в официальных документах, так и в бытовой переписке. Это подтверждают и другие «дела» 48-го фонда. Например, «Дело о вещах и деньгах, принадлежавших Батенькову» (№ 296), «Дело о продаже с аукциона вещей, неизвестно кому принадлежащих, и преступников Юшевского и Щепина-Ростовского по неудобности к переписке» (№ 297), дело «По просьбам арестованных лиц об отпуске собственных их денег на покупку табака и на другие надобности» (№ 298), «Дело о казённых претензиях, открывшихся на бывших полковых командирах и прочих офицерах, прикосновенных к делу о тайном обществе» (№ 300)… А вот в документах более позднего периода «знак рубля» уже не встречается. Во всяком случае, я не обнаружил его в других случайным образом заказанных в ГА РФ документах, относящихся к середине XIX века (в первой и второй описях 95-го фонда «Следственная комиссия 1862 года. Вещественные доказательства», в деле № 245 «Об отпуске денег Петербургским и Московским комиссиям, по требованию графа М. Н. Муравьёва и о расходах оных» и в деле № 6 «Счета Достоевского М. М. и Э., денежные расписки и банковские справки»).

— Павел Тимашков специально для журнала «Деньги»

Учитывая, что скоропись начинает зарождаться в XIV веке, а в XVI веке уже широко используется горизонтальная надстрочная «р» (как самостоятельно, так и в сочетании с буквой «у»), можно предположить, что дальнейшее изучение первоисточников существенно (ещё как минимум на один век) расширит хронологические рамки использования знака.

Необходимо также отметить, что был опыт использования знака рубля при печати — в частности, в «Арифметике» Магницкого (1703 г.), однако этот опыт не получил широкого распространения.

Начертание

Согласно классической версии, которой придерживается в своих работах Екатерина Воробьёва, в буквосочетании «ру», ставшем основой самостоятельного знака рубля, буква «р» («рцы») повёрнута на 90° против часовой стрелки, а буква «у» («ук») написана поверх неё. Другой точки зрения придерживается Иван Синчук, который полагает, что буква «р» поворачивается на 90° против часовой стрелки, а написанная поверх неё буква «у» поворачивается на 90° по часовой стрелке. В первоисточниках находят своё подтверждение обе версии: конкретные начертания знака сильно зависят от особенностей почерка и варьируются от чёткого воспроизведения одного из описанных выше вариантов до обычного крестика.

Буквосочетания скорописи в документах XVIII—XIX веков

Использование скорописных буквосочетаний XVI—XVII веков — распространённое явление в практике работы писцов XVIII—XIX веков. Так же часто, как и буквосочетание «ру», использовалась лигатура надстрочных букв «м» и «у». Например, она несколько раз встречается в Определении о переустройстве Академического университета, составленного Михаилом Ломоносовым и записанного писцом 14.02.1760 г., и используется в качестве окончания порядковых числительных в дательном падеже: «1^му профессору прав общих, 2^му прав российских, 3^му истории и политики». Как и символ рубля, лигатура «му», изначально возникшая в качестве сочетания надстрочных букв, записана в верхнем индексе (суперскрипте) справа от цифр.

В XVII веке лигатура «ру», являясь собственно буквосочетанием, в соответствии с правилами скорописи писалась над цифрами. При этом в качестве цифр тогда использовались буквы кириллицы, над которыми писалось титло. В случае с денежными суммами титло заменялось скорописной лигатурой «ру».

В начале XVIII века кириллические буквы-цифры заменяются на арабские цифры, и необходимость в использовании титла отпадает. С этого момента лигатура «ру» начинает смещаться по отношению к цифрам вправо и вниз, утрачивая при этом своё первоначальное значение в качестве буквосочетания и превращаясь в полноценный символ, самостоятельную графему.

В XIX веке, став знаком, лигатура «ру» существенно уменьшается в размерах и пишется справа от цифр выше основной строки — так, как сейчас с использованием цифр пишутся порядковые числительные в английском языке, то есть с использованием верхнего индекса, или суперскрипта (1^st, 2^nd и т. д.). В русском языке при рукописном начертании такой индекс обычно подчёркивается одной или двумя чёрточками (1^й, 2^го и т. д.). Но в случае с денежными суммами горизонтальная «р» часто заменяет собою такие чёрточки.

Таким образом, заменяя сначала титло, а затем одинарное или двойное подчёркивание, горизонтальная «р» в лигатуре-знаке «ру» сильно упрощалась до прямой или волнистой горизонтальной черты. В итоге классическая лигатура скорописи в виде горизонтальной «р» и написанной поверх неё вертикальной «у» стала походить на укороченную букву «у», перечёркнутую ниже середины.

Единственная попытка научной систематизации вариантов начертания знака рубля на очень ограниченном материале (документах 1820—1830 годов из Национального исторического архива Беларуси в г. Гродно) была предпринята Иваном Синчуком в работе «Многоликий знак рубля».

Исторические символы других денежных единиц

Сравнительный анализ документов XVIII века и документов XIX века позволяет предположить (пока это именно предположение, требующее дополнительного изучения), что собственные символы существовали также у других номиналов российских денег, в частности, у копейки, деньги и алтына.

Зародившись как типичные для скорописи надстрочные буквосочетания («де» — деньга; «ко» — копейка) или просто буквы («а» — алтын), квазисимволы этих номиналов сохранили свои основные скорописные черты до первой половины XIX века, нарушая уже установившиеся к тому времени правила сокращения. Так, «деньга» уже должна была бы сокращаться как «ден.» или «д.», а копейка — как «коп.» или «к.». Но, как и символ рубля, они лишь сместились по отношению к цифре вправо и чуть вниз, дополнившись одинарным или двойным подчёркиванием (копейка — ^ко, деньга — ^де, алтын — ^a).

Окончание использования этих символов так же, как и символа рубля, относится к середине XIX века.

Период	Рубль	Гривна	Алтын	Деньга	Копейка
Скоропись XVII—XVIII вв.		нет рис.			нет рис.
Скоропись I половины XIX в.		нет рис.		нет рис.
Арифметика Магницкого (1703 г.)					нет рис.

Прорисовки символа рубля и символа копейки

Символ рубля	Символ копейки

Лигатуры приведены по работе Ивана Синчука «Многоликий знак рубля», подготовленной на основе документов 1820—1830 годов из Национального исторического архива Беларуси в г. Гродно.

Ссылки

• [www.facebook.com/media/set/?set=a.116694018423117.22919.116690398423479&type=1 Примеры использования знака рубля в XVII—XIX веках]
• [picasaweb.google.ru/rur.sign/SintchoukRURsign# 14 типов исторического знака рубля (по Ивану Синчуку)]
• [ru.pinterest.com/RURsign/ruble-sign-historical/ Pinterest: Ruble Sign (Historical)]

Отрывок, характеризующий Исторический символ рубля

Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.