Население Польши
Поделись знанием:
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.
Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.
Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.
Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.
Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.
Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.
Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.
Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
Демографическое развитие Польши в её современных границах условно можно разделить на два периода: коммунистический и посткоммунистический. Посткоммунистический период демографического развития страны в свою очередь можно подразделить на период до вступления в Евросоюз и период после вступления в него, когда демографические показатели страны заметно ухудшились вследствие массовой эмиграции населения в наиболее трудоспособных, а следовательно и наиболее фертильных возрастах[1]. Как следствие, из 224 стран Польша занимает 212 месте в списке по рождаемости с коэффициентом фертильности около 1,32 ребёнка на женщину (2013 г.)[1]. В целом, население Польши уже завершило демографический переход и находится в стадии интенсивного старения. Помимо естественной убыли, большей частью отрицательный вклад в демографическое развитие страны вносит и эмиграция, так как миграционное сальдо страны традиционно отрицательно или близко к нулю[2].
Содержание
Советский период
В советский период ПНР население страны росло довольно быстро за счёт более низкого количества абортов, а также сохранению высоких показателей рождаемости среди сельских поляков, что выгодно сочеталось с необходимостью заселить новоприсоединённые территории, отторгнутые от Германии и покинутые этническими немцами. В период между 1961—1991 годами население страны возросло на 27 % и достигло 38 млн человек. Демографическое поведение поляков в этот период было очень похожим на положение в аграрных западноукраинских и западнобелорусских областях СССР.
Постсоветский период
Уменьшение господдержки института семьи в постсоветской Польше привело к ухудшению демографической ситуации в стране, хотя это ухудшение было не таким резким как в РФ или Украине в целом: рождаемость в Польше снижалась более плавно, а смертность не нарастала так быстро как в восточнославянских государствах. Более того, до 2001 года включительно в стране продолжал сохраняться постепенно уменьшающийся естественный прирост населения.
Вступление в Евросоюз
Неслучайно в 2002 году в стране впервые после войны 1945 года была отмечена естественная убыль населения, связанная в первую очередь с эмиграцией молодёжи в страны Западной Европы и США. Небольшая естественная убыль населения была вновь зафиксирована в 2005 и 2006 годаx. Затем, после некоторого улучшения в 2007—2012 года, демографические показатели страны резко ухудшились в 2013 году, когда за первое полугодие естественная убыль населения внезапно достигла 40 000 человек, увеличившись как за счёт падения числа рождений, так и за счёт роста числа смертей[3]. За счёт этих процессов доля Польши в общем населении ЕС постоянно сокращается (с 8,0 % в 1999 году до 7,6 % в 2009 в границах ЕС-27)[4]. Эмиграция поляков, особенно молодых женщин, помогает другим странам ЕС решать собственные демографические проблемы. Так, число детей, родившихся у гражданок Польши в Великобритании выросло с 2 000 в 2001 году до 23 000 в 2012, где по количеству рождений польки оттеснили индиек, пакистанок и бангладешек на 2-е, 3-е и 4-е места соответственно[5]. При этом в самой Польше за первые шесть месяцев 2013 года число новорожденных (183 тысячи человек) сократилось на 9 тысяч по сравнению с аналогичным периодом 2012 года. Число смертей при этом выросло на 7,6 тысячи, превысив 202 тысяч.
Динамика населения Польши
| Год | Население |
|---|---|
| 1 | 300 000 |
| 500 | 700 000 |
| 1000 | 1 400 000 |
| 1500 | 4 000 000 |
| 1800 | 9 500 000 |
| 1900 | 24 962 000 |
| 1930 | 29 500 000 |
| 1940 | 31 500 000 |
| 1950 | 24 824 000 |
| 2000 | 38 559 110 |
| 2050 (прогноз) | 34 750 000 |
| 2100 (прогноз) | 21 886 000 |
Численность населения и его динамика[6]
| Дата | Население | Общий
прирост |
в том числе | |
|---|---|---|---|---|
| Естественный | Миграционный | |||
| 31 XII 2010 | 38 529 866 | 32 708 | 34 822 | -2 114 |
| 31 XII 2011 | 38 538 447 | 8 581 | 12 915 | -4 334 |
| 31 XII 2012 | 38 533 299 | -5 148 | 1 469 | -6 617 |
| 31 XII 2013 | 38 495 659 | -37 640 | -17 736 | -19 904 |
| 31 XII 2014 | 38 478 602 | -17 057 | -1 307 | -15 750 |
| 31 XII 2015 | 38 437 239 | -41 363 | -25 613 | -15 750 |
Национальный состав
Современная Польша — одно из самых мононациональных государств мира. По данным переписи населения 2002 года, 96,74 % населения Польши являются этническими поляками (вернее, причисляют себя к полякам). 97,8 % заявили, что дома говорят на польском языке. К другим национальностям отнесли себя 1,23 % процента населения страны, из них самые крупные этнические группы — силезцы-немцы (0,4 %), белорусы (0,1 %), украинцы (0,1 %), цыгане.
Исключительно высокая моноэтничность Польши — следствие исторических событий середины XX столетия, радикально изменивших национальную структуру страны, — а именно, Второй мировой войны (в частности холокоста) и послевоенных изменений европейских границ и связанных с этим массовых перемещений немецкого, польского и украинского населения.
Статистика[7][8][9]
См. также: Переписи населения в Польше
До Второй Мировой Войны
| Население (тыс.) | Рождаемость | Смертность | Естественный прирост | Рождаемость (на тыс.) | Смертность (на тыс.) | Естественный прирост (на тыс.) | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1921 | 27 150 | 890 000 | 568 000 | 322 000 | 32.8 | 20.9 | 11.9 |
| 1922 | 27 860 | 983 000 | 555 000 | 428 000 | 35.3 | 19.9 | 15.4 |
| 1923 | 28 210 | 1 015 000 | 494 000 | 521 000 | 36.0 | 17.5 | 18.5 |
| 1924 | 28 550 | 1 000 000 | 519 000 | 481 000 | 35.0 | 18.2 | 16.8 |
| 1925 | 29 290 | 1 037 000 | 492 000 | 545 000 | 35.4 | 16.8 | 18.6 |
| 1926 | 29 900 | 989 000 | 533 000 | 456 000 | 33.1 | 17.8 | 15.3 |
| 1927 | 30 330 | 958 000 | 525 000 | 433 000 | 31.6 | 17.3 | 14.3 |
| 1928 | 30 760 | 984 000 | 505 000 | 479 000 | 32.0 | 16.4 | 15.6 |
| 1929 | 31 090 | 988 000 | 520 000 | 468 000 | 31.8 | 16.7 | 15.1 |
| 1930 | 31 440 | 1 016 000 | 490 000 | 526 000 | 32.3 | 15.6 | 16.7 |
| 1931 | 31 970 | 966 000 | 495 000 | 471 000 | 30.2 | 15.5 | 14.7 |
| 1932 | 32 383 | 932 000 | 487 000 | 445 000 | 28.9 | 15.0 | 13.9 |
| 1933 | 32 810 | 869 000 | 466 000 | 403 000 | 26.5 | 14.2 | 12.3 |
| 1934 | 33 201 | 881 615 | 479 684 | 401 931 | 26.6 | 14.4 | 12.1 |
| 1935 | 33 601 | 876 667 | 470 998 | 405 669 | 26.1 | 14.0 | 12.1 |
| 1936 | 34 002 | 892 320 | 482 633 | 409 687 | 26.2 | 14.2 | 12.0 |
| 1937 | 34 359 | 856 064 | 481 594 | 374 470 | 24.9 | 14.0 | 10.9 |
| 1938 | 34 923 | 849 873 | 479 602 | 370 271 | 24.3 | 13.7 | 10.6 |
После Второй Мировой Войны
| Население (тыс.) | Рождаемость | Смертность | Естественный прирост | Рождаемость (на тыс.) | Смертность (на тыс.) | Естественный прирост (на тыс.) | Суммарный коэффициент рождаемости | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1946 | 23 777 | 570 000 | 335 000 | 235 000 | 24.0 | 14.1 | 9.9 | |
| 1947 | 23 970 | 630 000 | 271 000 | 359 000 | 26.3 | 11.3 | 15.0 | |
| 1948 | 23 980 | 704 772 | 268 000 | 436 772 | 29.4 | 11.2 | 18.2 | |
| 1949 | 24 410 | 725 061 | 284 000 | 441 061 | 29.7 | 11.6 | 18.1 | |
| 1950 | 24 824 | 763 108 | 288 685 | 474 423 | 30.7 | 11.6 | 19.1 | |
| 1951 | 25 271 | 783 597 | 312 314 | 471 283 | 31.0 | 12.4 | 18.6 | |
| 1952 | 25 753 | 778 962 | 286 730 | 492 232 | 30.2 | 11.1 | 19.1 | |
| 1953 | 26 255 | 779 000 | 266 527 | 512 473 | 29.7 | 10.2 | 19.5 | |
| 1954 | 26 761 | 778 054 | 276 406 | 501 648 | 29.1 | 10.3 | 18.7 | |
| 1955 | 27 281 | 793 847 | 261 576 | 532 271 | 29.1 | 9.6 | 19.5 | |
| 1956 | 27 815 | 779 835 | 249 606 | 530 229 | 28.0 | 9.0 | 19.1 | |
| 1957 | 28 310 | 782 319 | 269 137 | 513 182 | 27.6 | 9.5 | 18.1 | |
| 1958 | 28 770 | 752 600 | 241 435 | 511 165 | 26.2 | 8.4 | 17.8 | |
| 1959 | 29 240 | 722 928 | 252 430 | 470 498 | 24.7 | 8.6 | 16.1 | |
| 1960 | 29 561 | 669 485 | 224 167 | 445 318 | 22.6 | 7.6 | 15.1 | 2,98 |
| 1961 | 29 965 | 627 624 | 227 759 | 399 865 | 20.9 | 7.6 | 13.3 | 2,83 |
| 1962 | 30 324 | 599 505 | 239 199 | 360 306 | 19.8 | 7.9 | 11.9 | 2,72 |
| 1963 | 30 691 | 588 235 | 230 072 | 358 163 | 19.2 | 7.5 | 11.7 | 2,70 |
| 1964 | 31 161 | 562 855 | 235 919 | 326 936 | 18.1 | 7.6 | 10.5 | 2,57 |
| 1965 | 31 496 | 546 362 | 232 421 | 313 941 | 17.3 | 7.4 | 10.0 | 2,52 |
| 1966 | 31 698 | 530 307 | 232 945 | 297 362 | 16.7 | 7.3 | 9.4 | 2,33 |
| 1967 | 31 944 | 520 383 | 247 705 | 272 678 | 16.3 | 7.8 | 8.5 | 2,30 |
| 1968 | 32 426 | 524 174 | 244 115 | 280 059 | 16.2 | 7.5 | 8.6 | 2,24 |
| 1969 | 32 555 | 531 135 | 262 823 | 268 312 | 16.3 | 8.1 | 8.2 | 2,20 |
| 1970 | 32 526 | 545 973 | 266 799 | 279 174 | 16.8 | 8.2 | 8.6 | 2,22 |
| 1971 | 32 805 | 562 341 | 283 702 | 278 639 | 17.1 | 8.6 | 8.5 | 2,25 |
| 1972 | 33 068 | 575 725 | 265 250 | 310 475 | 17.4 | 8.0 | 9.4 | 2,24 |
| 1973 | 33 363 | 598 559 | 277 188 | 321 371 | 17.9 | 8.3 | 9.6 | 2,24 |
| 1974 | 33 691 | 621 080 | 277 085 | 343 995 | 18.4 | 8.2 | 10.2 | 2,26 |
| 1975 | 34 022 | 643 772 | 296 896 | 346 876 | 18.9 | 8.7 | 10.2 | 2,27 |
| 1976 | 34 362 | 670 140 | 304 057 | 366 083 | 19.5 | 8.8 | 10.7 | 2,31 |
| 1977 | 34 698 | 662 582 | 312 956 | 349 626 | 19.1 | 9.0 | 10.1 | 2,33 |
| 1978 | 35 010 | 666 336 | 325 104 | 341 232 | 19.0 | 9.3 | 9.7 | 2,30 |
| 1979 | 35 257 | 688 293 | 323 048 | 365 245 | 19.5 | 9.2 | 10.4 | 2,39 |
| 1980 | 35 578 | 692 798 | 350 203 | 342 595 | 19.5 | 9.8 | 9.6 | 2,42 |
| 1981 | 35 902 | 678 696 | 328 923 | 349 773 | 18.9 | 9.2 | 9.7 | 2,34 |
| 1982 | 36 227 | 702 351 | 334 869 | 367 482 | 19.4 | 9.2 | 10.1 | 2,38 |
| 1983 | 36 571 | 720 756 | 349 388 | 371 368 | 19.7 | 9.6 | 10.2 | 2,41 |
| 1984 | 36 914 | 699 041 | 364 883 | 334 158 | 18.9 | 9.9 | 9.1 | 2,36 |
| 1985 | 37 203 | 677 576 | 381 458 | 296 118 | 18.2 | 10.3 | 8.0 | 2,33 |
| 1986 | 37 456 | 634 748 | 376 316 | 258 432 | 16.9 | 10.0 | 6.9 | 2,21 |
| 1987 | 37 664 | 605 492 | 378 365 | 227 127 | 16.1 | 10.0 | 6.0 | 2,15 |
| 1988 | 37 862 | 587 741 | 370 821 | 216 920 | 15.5 | 9.8 | 5.7 | 2,12 |
| 1989 | 37 963 | 562 530 | 381 173 | 181 357 | 14.8 | 10.0 | 4.8 | 2,08 |
| 1990 | 38 119 | 545 817 | 390 343 | 155 474 | 14.3 | 10.2 | 4.1 | 2,04 |
| 1991 | 38 245 | 547 719 | 405 716 | 142 003 | 14.3 | 10.6 | 3.7 | 2,05 |
| 1992 | 38 365 | 515 214 | 394 729 | 120 485 | 13.4 | 10.3 | 3.1 | 1,91 |
| 1993 | 38 459 | 494 310 | 392 259 | 102 051 | 12.9 | 10.2 | 2.7 | 1,86 |
| 1994 | 38 544 | 481 285 | 386 398 | 94 887 | 12.5 | 10.0 | 2.5 | 1,78 |
| 1995 | 38 588 | 443 109 | 386 084 | 57 025 | 11.5 | 10.0 | 1.5 | 1,65 |
| 1996 | 38 618 | 428 203 | 385 496 | 42 707 | 11.1 | 10.0 | 1.1 | 1,58 |
| 1997 | 38 650 | 412 635 | 380 201 | 32 434 | 10.7 | 9.8 | 0.8 | 1,52 |
| 1998 | 38 666 | 395 619 | 375 354 | 20 265 | 10.2 | 9.7 | 0.5 | 1,44 |
| 1999 | 38 654 | 382 002 | 381 415 | 587 | 9.9 | 9.9 | 0.0 | 1,37 |
| 2000 | 38 649 | 378 348 | 368 028 | 10 320 | 9.8 | 9.5 | 0.3 | 1,35 |
| 2001 | 38 248 | 368 205 | 363 220 | 4 985 | 9.6 | 9.5 | 0.1 | 1,32 |
| 2002 | 38 231 | 353 765 | 359 486 | −5 721 | 9.3 | 9.4 | −0.1 | 1,25 |
| 2003 | 38 205 | 351 072 | 365 230 | −14 158 | 9.2 | 9.6 | −0.4 | 1,22 |
| 2004 | 38 183 | 356 131 | 363 522 | −7 391 | 9.3 | 9.5 | −0.2 | 1,23 |
| 2005 | 38 166 | 364 383 | 368 285 | −3 902 | 9.5 | 9.6 | −0.1 | 1,24 |
| 2006 | 38 141 | 374 244 | 369 686 | 4 558 | 9.8 | 9.7 | 0.1 | 1,27 |
| 2007 | 38 121 | 387 873 | 377 226 | 10 647 | 10.2 | 9.9 | 0.3 | 1,31 |
| 2008 | 38 126 | 414 499 | 379 399 | 35 100 | 10.9 | 10.0 | 0.9 | 1,39 |
| 2009 | 38 152 | 417 589 | 384 940 | 32 649 | 10.9 | 10.1 | 0.9 | 1,40 |
| 2010* | 38 529,866 | 413 300 | 378 478 | 34 822 | 10,73 | 9,82 | 0,90 | 1,38 |
| 2011* | 38 538,447 | 388 416 | 375 501 | 12 915 | 10,08 | 9,74 | 0,34 | 1,30 |
| 2012* | 38 533,299 | 386 257 | 384 788 | 1 469 | 10,02 | 9,99 | 0,04 | 1,30 |
| 2013* | 38 495,659 | 369 576 | 387 312 | -17 736 | 9,60 | 10,06 | -0,46 | 1,26 |
| 2014* | 38 478,602 | 375 160 | 376 467 | -1 307 | 9,75 | 9,78 | -0,03 | 1,29 |
| 2015* | 38 437,239 | 369 308 | 394 921 | -25 613 | 9,61 | 10,27 | -0,67 | 1,27 |
* на 31 декабря
Национальный состав
| Национальный состав Польши согласно переписи населения 2011 года, которая позволяла дать один или два ответа о национальности [10] | |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Национальность | Численность всех ответов (тыс. чел.) |
в том числе указавших первую национальность (тыс. чел.) |
в том числе указавших как единственную национальность (тыс. чел.) |
Доля всех ответов % |
Доля указавших первую национальность % |
Доля указавших как единственную национальность % |
Разница с 2002 r. (тыс. чел.) |
| поляки | 36 085 | 36 007 | 35 251 | 93,72 % | 93,52 % | 91,56 % | ▼899 |
| силезцы | 809 | 418 | 362 | 2,10 % | 1,09 % | 0,94 % | ▲636 |
| кашубы | 228 | 17 | 16 | 0,59 % | 0,04 % | 0,04 % | ▲223 |
| немцы | 109 | 49 | 26 | 0,28 % | 0,13 % | 0,07 % | ▼44 |
| украинцы | 48 | 36 | 26 | 0,12 % | 0,09 % | 0,07 % | ▲17 |
| белорусы | 47 | 37 | 31 | 0,12 % | 0,10 % | 0,08 % | ▼2 |
| цыгане | 16 | 12 | 9 | 0,04 % | 0,03 % | 0,02 % | ▲3 |
| русские | 13 | 8 | 5 | 0,03 % | 0,02 % | 0,01 % | ▲7 |
| американцы | 11 | 1 | 1 | 0,03 % | 0,003 % | 0,003 % | ▲9 |
| лемки | 10 | 7 | 5 | 0,03 % | 0,02 % | 0,02 % | ▲4 |
| англичане | 10 | 2 | 1 | 0,03 % | 0,01 % | 0,003 % | ▲9 |
| другие | 87 | 45 | 34 | 0,23 % | 0,12 % | 0,09 % | |
| не определена | 1 862 | 1 862 | — | 4,84 % | 4,84 % | — | ▲1 087 |
| всего | 38 501 | 38 501 | 38 501 | 100,00 % | 100,00 % | 100,00 % | ▲271 |
Национальный состав Польши согласно переписи населения 2002 года: [11]
Белорусы
Белорусы, численность которых по официальным данным, составляет около 50 000 человек (а по неофициальным — до 230 тысяч), компактно проживают в Подляском воеводстве, а в 12 гминах белорусский язык используется на официальном уровне.
Евреи
До Второй мировой войны в Польше проживало ок. 3,5 млн евреев (крупнейшая община в Европе). Однако еврейская община была почти полностью уничтожена в результате нацистского холокоста и послевоенной эмиграции. По переписи 2002 года, в Польше проживает ок. 1000 евреев, в основном в крупных городах, таких как Варшава, Вроцлав и Краков.
По сообщениям израильских СМИ, официально зарегистрированы в различных еврейских общинах Польши или получают помощь от «Джойнта» 7-8 тысяч человек; примерно 10 — 15 тысяч имеют еврейское происхождение и высказали интерес к возвращению к своим корням; всего же тех, у кого в роду были евреи, по приблизительным подсчетам, — от 30 до 50 тысяч.
Основной организацией, поддерживающей программы еврейского образования, направленные на возрождение еврейства, является Фонд Рональда Лаудера.
Кашубы
В состав польского народа входит субэтническая группа кашубов. В ходе переписи населения 2002 года только 5100 человек указали в качестве своей национальности кашубскую, хотя, по данным той же переписи, кашубский язык является родным для 51 000 жителей Польши. Очевидно, что кашубы скорее считают себя этнической группой поляков, чем самостоятельным народом. По мнению большинства специалистов, общее число кашубов составляет 300 000 человек, однако оценки их численности могут колебаться от 50 000 до 500 000.
Кашубы живут в основном на побережье Балтийского моря, в районе Гданьска. Исторически область их проживания известна как Померания, хотя сами они предпочитают называть свой регион Кашубией. Столицей Кашубии и культурным центром кашубской культуры является Гданьск, хотя в самом городе кашубы составляют незначительную часть населения.
Украинцы
Украинцы в Польше исторически проживали на её нынешних восточных территориях (в Подкарпатском и Люблинском воеводстве). До сих пор сохранилось много топонимов — названий населённых пунктов, где раньше жили украинцы, — такие как Пшемысль, Замосць, Бяла-Подляска, Хелм. В годы Второй мировой войны и после её окончания местное украинское население активно поддерживало действия УПА. Ввиду обострившихся межэтнических отношений в регионе (геноцид польского населения в районах, в которых активно действовала УПА) польским правительством было проведено принудительное переселение этнических украинцев (операция «Висла») с территорий, на которых они жили испокон веков, на территорию УССР и на северо-запад Польши (бывшие немецкие земли Померании, Нижней Силезии, отошедшие к Польше после войны).
В настоящее время наибольшее число украинцев (39 % от их общего числа) проживает в Варминско-Мазурском воеводстве.
На украинском языке издаётся газета «Наше слово».
Татары
В настоящее время проживают в 2 деревнях[каких?] недалеко[уточнить] от Белостока, а также в Варшаве, Гданьске и БелостокеК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3291 день].
Напишите отзыв о статье "Население Польши"
Ссылки
- [jn.com.ua/Diaspora/poland_1711.html Поляки открывают еврейское прошлое своей страны]
- [www.nslowo.pl/ Газета украинцев в Польше «Наше Слово»] (На украинском языке)
Примечания
- ↑ 1 2 [demoscope.ru/weekly/2013/0567/mir01.php#1 Мировые новости]
- ↑ [www.demoscope.ru/weekly/2009/0359/barom02.php Прирост населения ЕС более чем на три четверти обеспечивается благодаря миграции]
- ↑ [demoscope.ru/weekly/2013/0567/rossia01.php#18 На просторах России]
- ↑ [www.demoscope.ru/weekly/2009/0359/barom01.php Население Европейского Союза достигло полумиллиарда человек]
- ↑ [www.telegraph.co.uk/news/9634127/One-in-four-British-babies-born-to-foreign-mothers.html One in four British babies born to foreign mothers — Telegraph]
- ↑ [swaid.stat.gov.pl/en/Demografia_dashboards/Raporty_predefiniowane/RAP_DBD_DEM_1.aspx Population by sex, feminization rate, population density]. Population by sex, feminization rate, population density.
- ↑ B.R. Mitchell. European historical statistics, 1750—1975.
- ↑ unstats.un.org/unsd/demographic/products/dyb/dybsets/1948%20DYB.pdf United nations. Demographic Yearbook 1948
- ↑ [www.stat.gov.pl/gus/index_ENG_HTML.htm Central Statistical Office of Poland]
- ↑ [www.stat.gov.pl/gus/5840_12766_PLK_HTML.htm Wyniki Narodowego Spisu Powszechnego Ludności i Mieszkań 2011 Podstawowe informacje o sytuacji demograficzno-społecznej ludności Polski oraz zasobach mieszkaniowych (Stan w dniu 31 III 2011 r.)]: [web.archive.org/web/20130116214520/www.stat.gov.pl/cps/rde/xbcr/gus/PUBL_lu_nps2011_wyniki_nsp2011_22032012.pdf Wyniki Narodowego Spisu Powszechnego Ludności i Mieszkań 2011.pdf]
- ↑ [www.stat.gov.pl/gus Центральная статистическая служба Польши]
| ||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Население Польши
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.
Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.
Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.
Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.
Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.
Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.
Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.
Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
