Чейз, Сэмон Портленд

К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)

Сэмон Портленд Чейз Salmon Portland Chase
6-й Председатель Верховного суда США
6 декабря 1864 — 7 мая 1873
Предшественник:	Роджер Тони
Преемник:	Моррисон Уэйт
25-й министр финансов США
7 марта 1861 — 30 июня 1864
Президент:	Авраам Линкольн
Предшественник:	Джон Дикс
Преемник:	Уильям Фессенден
23-й губернатор Огайо
14 января 1856 — 9 января 1860
Вице-губернатор:	Томас Форд Мартин Уэлкер
Предшественник:	Уильям Медилл
Преемник:	Уильям Деннисон
Сенатор от штата Огайо
4 — 7 марта 1861 года
Предшественник:	Джордж Пью
Преемник:	Джон Шерман
4 марта 1849 — 3 марта 1855
Предшественник:	Уильям Аллен
Преемник:	Джордж Пью
Рождение:	13 января 1808(1808-01-13) Корниш, Нью-Гэмпшир, США
Смерть:	7 мая 1873(1873-05-07) (65 лет) Нью-Йорк, США
Партия:	Партия свободной земли Партия свободы Республиканская партия Демократическая партия
Автограф:

Сэмон Портленд Чейз (англ. Salmon Portland Chase) — американский государственный деятель времён гражданской войны в США. Губернатор Огайо, позже Сенатор от штата Огайо, Верховный судья США. Занимал должность министра финансов США при президенте Линкольне.

Убеждённый противник рабства. Активно боролся с чрезмерным политическим влиянием богатых землевладельцев из южных штатов.

Биография

Родился в Корнише, Нью-Гэмпшир. В девять лет лишился отца. Был взят на воспитание дядей, священником Епископальной церкви.

Сменил несколько школ. Учился в Виндзоре (штат Вермонт), Вортингттоне (Огайо) и колледже Цинцинатти. Поступил в Дартмутский колледж. Состоял членом нескольких студенческих братств. После окончания колледжа переехал в Округ Колумбия (Вашингтон?), где изучал право под руководством Генерального прокурора США Уильяма Вирта. С 1829 года получил право заниматься адвокатской деятельностью.

Интересные факты

• Во время его работы в качестве Секретаря казначейства в 1862 году была выпущена первая долларовая банкнота США, на которой он и был изображён.
• Именно Чейз первым распорядился поместить на американские деньги надпись «Мы Верим в Бога» (англ. In God We Trust). Это произошло в 1864 году на монетах номиналом 2 цента. На бумажных долларах надпись появилась в 1957 году.

Отрывок, характеризующий Чейз, Сэмон Портленд

Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.