Мэйз (тюрьма)

Мэйз
Местоположение	Лисберн
Координаты	54°29′19″ с. ш. 6°06′27″ з. д.54.48861° с. ш. 6.10750° з. д. / 54.48861; -6.10750
Текущий статус	Частично разрушена
Открытие	9 августа 1971 года
Закрытие	29 сентября 2000 года
Находится в ведомстве	Northern Ireland Prison Service

К:Появились в 1971 годуК:Исчезли в 2000 году

Её Вели́чества тюрьма́ Мэйз (англ. Her Majesty's Prison Maze/Maze Prison/The Maze/The H Blocks/Long Kesh) — тюрьма в Северной Ирландии, ныне не используемая, а ранее, в период Конфликта в Северной Ирландии, принимавшая полувоенных заключённых. Расположена на окраинах Лисберна. Происходившие в ней события Ирландской голодовки 1981 года сильно повлияли на историю Ирландии.

История тюрьмы началась с серии арестов, проходивших в 1971—1972 гг, и размещения их в лагере Long Kesh, ранее использовавшемся Королевскими военно-воздушными силами Великобритании. В 1976—1978 годах на территории были построены 8 блоков, напоминавших букву «H», в которые были размещены заключённые, число которых дошло уже до полутора тысяч; в это же время был отменён Special Category Status, что приравняло заключённых к обыкновенным преступникам и вызвало их протесты. Например, в рамках одеяльного протеста заключённые носили вместо тюремной одежды постельное бельё. Когда это не помогло, заключённые перешли к «грязному» протесту — разламывали мебель, измазывали собственными экскрементами стены. Когда и это не помогло, заключённые перешли к голодовкам. В 1981 году в рамках голодовки умерло 10 заключённых, в том числе её зачинщик Бобби Сэндс, который в ходе голодовки был избран в Парламент Великобритании от района Фермана; однако, и это не помогло.

23 сентября 1983 года из тюрьмы сбежало 38 заключённых, что стало самым большим побегом в истории Великобритании. В рамках операции был захвачен тюремный грузовик. Один из охранников скончался в результате побега от сердечного приступа, 6 офицеров получили ранения.

Половина заключённых была в итоге вновь поймана. Один из сбежавших в 1984 году участвовал в подготовке бомбардировки Брайтона. Прочие побеги из тюрьмы оказались неуспешны (например, попытка в 1984 году закончилась гибелью заключённого).

В 1983—1994 годах правительство всё же произвело изменения, согласно которым специальный статус был вновь предоставлен фактически во всём — кроме названия.

27 декабря 1997 года в тюрьме заключёнными был убит Билли Райт (англ.), член Добровольческих сил лоялистов, причастный к убийствам многих католиков. В Билли выстрелили минимум трижды, после чего убийцы сдали оружие священнику и признались в содеянном.

Закрытие тюрьмы предусматривалось Белфастским соглашением.

В 2000 году тюрьма была закрыта, 30 октября 2006 года начались работы по её снесению, однако, они были прерваны.

По сообщению журнала «Вокруг Света» в рубрике «Досье преступлений империализма», в тюрьме в 1983 году пребывали 1300 человек, из них 323 — на пожизненный срок; средний возраст заключённых — 26 лет.

Отрывок, характеризующий Мэйз (тюрьма)

Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.