Взрывы в пабах Гилфорда
| Взрывы в пабах Гилфорда | |
 Вокзал Гилфорда | |
| Место атаки |
Гилфорд |
|---|---|
| Цель атаки |
Пабы «Хорс энд Грум» и «Сэвэн Старз» |
| Дата | |
| Способ атаки |
взрыв |
| Оружие | |
| Погибшие |
5 |
| Раненые |
65 |
| Подозреваемые | |
Взрывы в пабах Гилфорда (англ. Guildford pub bombings) прогремели вечером 5 октября 1974. Организатором взрывов выступила Временная Ирландская республиканская армия, взорвавшая две шестифунтовые гелигнитовые бомбы в двух барах в Гилфорде (к юго-востоку от Лондона). Мишени были выбраны неслучайно: посетителями этих пабов были военные Британской армии. В результате взрыва погибли 5 человек (из них 4 солдата), 65 были ранены.
Взрывы
В 20:30 в пабе Horse and Groom прогремел первый взрыв. Погиб 22-летний штукатур Пол Крэйг, два солдата Шотландской гвардии и две женщины из Женского королевского армейского корпуса. Спустя полчаса прогремел второй взрыв в пабе Seven Stars, однако оттуда были уже все эвакуированы.
Эти атаки стали первыми в ходе очередной кампании ячейки ИРА, которая была арестована после осады Бэлкомб-Стрит[1]. Аналогичная бомба (с наличием шрапнели) была взорвана в Вулвиче 7 ноября 1974, когда погибли стрелок Ричард Данн и клерк Алан Хросли. Взрывы привели к тому, что в ноябре 1974 года был принят Акт о предотвращении терроризма.
Гилфордская четвёрка
Теракт прогремел в самый разгар конфликта в Северной Ирландии. В декабре 1974 года были арестованы не имевшие никакого отношения к взрывам четверо человек, которые стали известны как «Гилфордская четвёрка» (англ. Guildford Four). Это были Джерри Конлон, Полл Хилл, Патрик Армстронг и Кэрол Ричардсон. Конлон был в Лондоне во время взрыва, посещая сестру своей матери, Энни Магуайр. Спустя несколько дней после ареста «четвёрки» полиция схватила и саму Магуайр, и её семью, в том числе Патрика «Джузеппе» Конлона (отца Джерри). Эти люди стали называться «Магуайрской семёркой» (англ. Maguire Seven).
«Гилфордской четвёрке» предъявили обвинения во взрывах, и полицейские насильно выбили из них показания. Те вынуждены были оговорить себя и признаться в преступлении, которого не совершали. В октябре 1975 года всех приговорили к пожизненному лишению свободы. «Магуайрская семёрка» аналогично вынуждена была сознаться в якобы изготовлении бомб и подготовке к теракту: в марте 1976 года их осудили на сроки от 4 до 14 лет. В течение 15 лет «четвёрка» пребывала в тюрьме: Джузеппе Конлон умер спустя три года после заключения. Однако после того, как полиция признала, что выбивала под пытками у всех показания и вынудила их дать ложные признания, начались пересмотры дел[2]. В феврале 1977 года во время дела об осаде Бэлкомб-Стрит четыре члена ИРА потребовали от судей обратить внимание на «Гилфордскую четвёрку» и помиловать её, поскольку никто не был причастен ко взрывам в Вулвиче и Гилфорде[3]. Все, кто ещё были живы из осуждённых, были оправданы.
В массовой культуре
Сюжет фильма «Во имя отца», снятого в 1993 году, был основан именно на этих событиях[4].
См. также
- Хронология действий Временной Ирландской республиканской армии
- Гилфордская четвёрка и Магуайрская семёрка
Напишите отзыв о статье "Взрывы в пабах Гилфорда"
Примечания
- ↑ McKee G, Franey R, Time Bomb, 1988, Bloomsbury Publishing, ISBN 0-7475-0099-1. Page 18 notes that a new ASU was set up in August 1974 comprising O'Connell, Dowd etc whose first attack was the Guildford Bombings
- ↑ McKee G, Franey R, Time Bomb, 1988, pp. 426-36, Bloomsbury Publishing, ISBN 0-7475-0099-1
- ↑ [www.searcs-web.com/oconn9.html Joe O'Connell's speech from the dock]
- ↑ Bergman, Paul and Asimow, Michael (2006). Reel justice: the courtroom goes to the movies. Andrews McMeel Publishing, p. 43. ISBN 0-7407-5460-2
Ссылки
- [republican-news.org/archive/1998/May07/07balc.html Six more POWS transferred // Balcombe Street Volunteers come home] (англ.)
- [news.bbc.co.uk/onthisday/hi/dates/stories/october/5/newsid_2492000/2492543.stm 1974: Four dead in Guildford bomb blasts] (англ.)
Отрывок, характеризующий Взрывы в пабах Гилфорда
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
