Насутион, Абдул Харис

Абдул Харис Насутион индон. Abdul Haris Nasution<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Абдул Харис Насутион в 1971 году</td></tr>
Министр обороны Индонезии
10 июля 1959 года — 24 февраля 1966 года
Президент:	Сукарно
Предшественник:	Джуанда Картавиджайя
Преемник:	М.Сарбини
Председатель Временного Народного консультативного конгресса Индонезии
1966 год — 1972 год
Президент:	Сукарно (до 1968) Сухарто (с 1968)
Предшественник:	Хайрул Салех
Преемник:	Идхам Халид (как председатель Народного консультативного конгресса)
Председатель Объединённого комитета начальников штабов Национальной армии Индонезии
декабрь 1955 года — 1959 год
Предшественник:	должность учреждена; Тахи Бонар Симатупанг как начальник штаба Национальной армии Индонезии (до 1953)
Преемник:	Сурьяди Сурьядарма
Начальник штаба Национальной армии Индонезии
июнь 1962 года — февраль 1966 года
Предшественник:	должность восстановлена; Тахи Бонар Симатупанг (до 1953) как начальник штаба Национальной армии Индонезии, Сурьяди Сурьядарма как председатель ОКНШ
Преемник:	должность упразднена Сухарто (с 1968) как главнокомандующий Национальной армией Индонезии
Начальник штаба Сухопутных войск Индонезии
1949 год — 4 декабря 1952 года
Предшественник:	Джатикусумо
Преемник:	Бамбанг Сугенг
Начальник штаба Сухопутных войск Индонезии
7 ноября 1955 год — 22 июня 1962 года
Предшественник:	Бамбанг Утойо
Преемник:	Ахмад Яни
Командующий дивизией Силиванги
1946 год — 1948 год
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Даан Яхья
Вероисповедание:	Ислам
Рождение:	3 декабря 1918(1918-12-03) Хутапунгкут, округ Мандалинг Натал, Северная Суматра, Голландская Ост-Индия
Смерть:	6 сентября 2000(2000-09-06) (81 год) Джакарта, Индонезия
Отец:	Субанди
Мать:	Мардия
Супруга:	Аде Ирма Сурьяни Насутион
Дети:	Ирма (дочь), Джанти (дочь)
Партия:	беспартийный
Образование:	Армейская техническая академия (1959) Армейский штабной колледж (1972)
Военная служба
Годы службы:	1940-1942, 1945-1952, 1955-1971
Род войск:	Сухопутные войска
Звание:	полный генерал (при жизни) «большой (великий) генерал» (1997; посмертно)
Командовал:	дивизии Силиванги (1945-1950), Национальная армия Индонезии (1950-1952; 1955-1965)
Сражения:	Война за независимость Индонезии (1945-1949) Восстание под руководством Революционного правительства Республики Индонезии (1958)
Награды:	Национальный герой Индонезии

Абду́л Хари́с Насутио́н (индон. Abdul Haris Nasution) — индонезийский военный деятель, генерал. Национальный герой Индонезии. Дважды возглавлял Национальную армию Индонезии — как председатель Объединённого комитета начальников штабов (1955—1959) и как начальник штаба (1962—1965); также был начальником штаба Сухопутных войск (1949—1952 и 1955—1962). Министр обороны Индонезии (1959—1965). Председатель Временного Народного консультативного конгресса (1965—1972).

Ранние годы жизни

Абдул Харис Насутион родился 3 декабря 1918 года в деревне Хутапунгкут (индон. Hutapungkut), провинция Северная Суматра, в семье батаков-мусульман. Он был вторым ребёнком в семье и старшим среди сыновей. Отец Насутиона, Субанди, торговал текстилем, каучуком и кофе, состоял в мусульманской общественной организации Сарекат Ислам. Для получения образования Насутион был отправлен в Джокьякарту, где в 1932 году окончил так называемую «нидерландскую среднюю школу для коренного населения», а в 1935 году — педагогическое училище. Затем он переехал в столицу Нидерландской Ост-Индии Батавию, где в 1938 году окончил «нидерландскую высшую школу для коренного населения». В этот период своей жизни Насутион активно занимался самообразованием: большое влияние на становление будущего генерала оказали книги по истории Нидерландской и Великой Французской революций, а также биография пророка Мухаммеда.

В 1938 году Насутион вернулся на Суматру, поступив на работу школьным учителем в городе Бенкулу. В это время он начал интересоваться политикой; неоднократно встречался с одним из лидеров национально-освободительного движения и будущим президентом страны Сукарно, отбывавшим в это время в Бенкулу ссылку. В 1939 году Насутиона перевели на работу в школу города Танджунгпирая, под Палембангом.

Служба в нидерландских колониальных войсках

В 1940 году Насутион поступил в военную академию города Бандунга, готовившую сержантский и офицерский состав для Королевской нидерландской ост-индской армии. В связи с оккупацией Нидерландов Третьим Рейхом и необходимостью защиты колонии от возможной японской агрессии, подготовка курсантов велась по ускоренной программе. В течение нескольких месяцев Насутиону были последовательно присвоены звания капрала, сержанта и унтер-офицера. Занятия в военной академии прервались в 1942 году, после начала вторжения в Нидерландскую Ост-Индию японских войск. Насутион участвовал в обороне от японцев Сурабаи, а после окончательной оккупации страны японцами некоторое время скрывался, опасаясь, что за службу в голландской армии его могут репрессировать. Позже он пошёл на сотрудничество с оккупационной администрацией, приняв участие в мобилизации и подготовке формировавшегося японцами местного ополчения ПЕТА (индон. PETA, Pembela Tanah Air — «Защитники родины»), сам при этом не вступая в эту организацию.

Война за независимость Индонезии

Командующий дивизией Силиванги

17 августа 1945 года была провозглашена независимость Индонезии. Тогда же началось создание индонезийской армии, после нескольких переименований получившей название Национальной армии Индонезии (НАИ; индон. Tentara Nasional Indonesia, TNI). Насутион вступил в ряды НАИ и в марте 1946 года стал командиром дивизии Силиванги, которая на тот момент была расквартирована на Западной Яве. В это время он разработал теоретические основы ведения сухопутной войны, впоследствии ставшие основой индонезийской военной доктрины.

В январе 1948 года между Нидерландами и Индонезией было подписано Ренвилльское соглашение, по которому часть Явы оставалась в составе Индонезии, а часть переходила под голландский контроль. По этому соглашению индонезийские войска оставили Западную Яву; Насутион руководил выводом войск дивизии Силиванги в центральные районы острова Ява.

Заместитель главнокомандующего

В 1948 году полковник Насутион был назначен заместителем главнокомандующего Национальной армией Индонезии генерала Судирмана. В апреле того же года, когда по приказу Судирмана была произведена реорганизация армии, он оказал главнокомандующему существенную помощь в её проведении. В мае на совещании командования НАИ было принято его предложение об организации партизанской войны против голландских войск.

В сентябре 1948 года Насутион руководил подавлением Мадиунского восстания, организованного индонезийскими коммунистами под руководством Мановара Муссо и Амира Шарифуддина в городе Мадиун. На совещании командования НАИ в Джокьякарте главнокомандующий Судирман уполномочил подполковника Сухарто вести переговоры с лидером восставших Муссо, выразив надежду, что конфликт удастся решить мирным путём. Сухарто удалось договориться с повстанцами о мирном урегулировании конфликта, однако Насутион, во время болезни Судирмана принявший на себя обязанности главнокомандующего, настоял на подавлении восстания силой. 30 сентября Мадиун был взят силами дивизии Силиванги; было взято в плен 36 000 мятежников, включая Муссо, который был застрелен 31 октября при попытке бегства.

19 декабря 1948 года нидерландские войска начали успешное наступление на временную столицу Индонезии Джокьякарту, вскоре заняв город. После этого индонезийские войска отступили вглубь страны, перейдя к тактике партизанской войны. На случай возможного пленения президента Сукарно было создано Чрезвычайное правительство Республики Индонезии во главе с Шафруддином Правиранегарой, в котором Насутион, ставший генералом, получил пост командующего военным округом Явы. После признания Нидерландами независимости Индонезии и окончания войны за независимость Насутион вновь стал заместителем главнокомандующего.

На посту начальника штаба Сухопутных войск

В 1949 году Насутион был назначен начальником штаба Сухопутных войск. После смерти Судирмана в 1950 году Сукарно упразднил пост главнокомандующего, сделав главой армии начальника Генерального штаба Тахи Бонара Симатупанга; таким образом, выросло значение должности Насутиона, ставшего вторым человеком в армии.

В 1952 году по инициативе Насутиона и Симатупанга, а также при поддержке премьер-министра Вилопо и министра обороны Хаменгкубувоно IX, началась реорганизация армии, которая должна была привести к уменьшению её численности и переходу на профессиональную основу. Реорганизация прошла в целом успешно, однако во время её проведения обозначились серьёзные противоречия между военнослужащими бывшей Королевской голландской ост-индской армии (в которой служили, в том числе, Насутион и Симатупанг) и бывшими бойцами ПЕТА. Последние, во главе с Бамбангом Супено (индон. Bambang Supeno), попытались помешать проведению реформы, направленной, по их мнению, на их дискриминацию. Супено удалось заручиться поддержкой части депутатов Совета народных представителей (СНП), однако их попытка воспрепятствовать реформе не увенчалась успехом; Насутион объявил эту попытку вмешательством гражданских властей в дела армии. 17 октября 1952 года по приказу Насутиона и Симатупанга части Вооружённых сил Индонезии, при поддержке протестующих из числа гражданских, окружили президентский дворец. Сукарно было предъявлено требование распустить СНП и назначить новые выборы, однако президент сумел убедить мятежников сложить оружие. Это событие получило в индонезийской историографии название «Инцидент 17 октября 1952 года»(индон. Peristiwa 17 Oktober 1952). Насутион и Симатупанг были допрошены главным военным прокурором Индонезии Супрапто и в декабре 1952 года освобождены от обязанностей начальника штаба Сухопутных войск и начальника Генштаба соответственно.

«Основы партизанской войны»

После отставки Насутион написал книгу «Основы партизанской войны» (англ. Fundamentals of Guerrilla Warfare), впервые вышедшую в 1953 году. В её основе был собственный опыт Насутиона по организации партизанского движения во время Войны за независимость. Эта книга стала одной из самых читаемых работ по партизанской войне, наряду с трудами Мао Цзэдуна и Че Гевары.

Вновь на посту начальника штаба Сухопутных войск

27 октября 1955 года Насутион был вновь назначен на должность начальника штаба Сухопутных войск Индонезии. После своего вступления в должность он инициировал очередную военную реформу. В Вооружённых силах была введена система «Tour of duty», которая заключалась в том, что офицеры должны были постоянно перемещаться по стране, чтобы контролировать войска в разных её частях. Было централизовано военное обучение — введены единые правила обучения солдат и командного состава армии.

В 1957 году Сукарно предложил концепцию направляемой демократии, предусматривавшую значительное расширение президентских полномочий. Заручившись поддержкой армейской верхушки, в том числе и генерала Насутиона, он отправил 14 октября 1957 года в отставку кабинет Али Састроамиджойо и объявил в Индонезии чрезвычайное положение. В этих условиях значительно возросли влияние армии, оказавшей помощь президенту, и личное влияние её главнокомандующего.

В 1958 году, во время выступления в Магеланге, Насутион предложил значительно расширить полномочия армии, предоставив ей право активно участвовать в политической и экономической жизни страны. В то же время он высказался против установления в Индонезии военной диктатуры. Впоследствии предложение Насутиона было реализовано в виде доктрины «двойственной функции» Вооружённых сил Индонезии, принятой при президенте Сухарто.

В конце 1956 года командование Вооружённых сил на Суматре потребовало от центрального правительства Индонезии предоставления Суматре автономии. В начале 1957 года, после отказа в предоставлении автономии, на Суматре началось восстание. Восставшие ставили своей целью уже не автономию Суматры, а смену центральной власти: 15 февраля 1958 года лидер восставших, полковник Ахмад Хуссейн (индон. Ahmad Hussein) провозгласил создание Революционного правительства Республики Индонезии. Армейское командование направило на Суматру войска для подавления восстания. 17 августа 1958 года Насутион как высшее должностное лицо НАИ отдал приказ о переходе всех воинских частей на Суматре под его непосредственное командование и о подавлении восстания. Непосредственное руководство операцией по разгрому мятежников, известной как «Операция 17 августа», осуществлял второй заместитель Насутиона, полковник Ахмад Яни.

5 июля 1959 года президент Сукарно издал указ о восстановлении действия Конституции 1945 года, наделявшей президента широкими полномочиями. В новом правительстве, возглавленном президентом, Насутион стал министром обороны и безопасности.

На посту министра обороны

Дело о коррупции в армии

Вскоре после назначения на министерский пост Насутион поручил бригадному генералу Сунконо (индон. Sungkono) провести расследование по фактам коррупции, установленным среди офицеров командования 4-м военным округом «Дипонегоро» (индон. Komando Daerah Militer IV/Diponegoro), который в то время возглавлял полковник Сухарто. Расследование показало, что Сухарто, находясь на своём посту, активно занимался предпринимательской деятельностью — в частности, собирал в свою пользу деньги с местных жителей, которые шли на обеспечение его войск, обменивал сахар, производимый на подконтрольной ему территории, на таиландский рис. Также были отмечены широкие связи Сухарто с торговцами китайского происхождения, которые оказывали ему значительную финансовую поддержку. После завершения расследования Насутион принял решение отправить Сухарто в отставку, однако за последнего вступился заместитель главнокомандующего Гатот Суброто. В итоге Сухарто был уволен с поста командующего 4-м военным округом и направлен в колледж Генерального штаба.

Освобождение Западного Ириана

Западная часть острова Новая Гвинея, известная как Западный Ириан, с 1920 года и до Второй мировой войны входила в состав Голландской Ост-Индии. В середине 1940-х годов, в ходе Войны за независимость Индонезии, Нидерланды вернули себе контроль над этой территорией. Индонезийское правительство неоднократно требовало от Нидерландов возвращения Западного Ириана, который считался незаконно отторгнутой частью Республики Индонезии. В 1960 году Сукарно принял решение о силовом разрешении западноирианской проблемы. Разработкой десантной операции по освобождению Западного Ириана, получившей название операции Трикора, занимался Генеральный штаб, возглавляемый Насутионом. В 1962 году под общим руководством Насутиона были проведены несколько небольших десантов на побережье Западной Новой Гвинеи. Полномасштабные военные действия не были начаты в связи с тем, что Нидерланды добровольно согласились передать Западный Ириан Индонезии — в 1963 году он вошёл в её состав.

Конфликт с Ахмадом Яни

В июле 1962 года по инициативе президента Сукарно была проведена реформа Вооружённых сил, в результате которой была воссоздана должность начальника штаба армии, на которую назначили Насутиона, и сокращены полномочия министра обороны. При этом начальники штабов родов войск стали подчиняться непосредственно президенту, минуя Насутиона, что привело к значительному уменьшению его влияния. Большим влиянием в армии стал пользоваться генерал Ахмад Яни — бывший заместитель Насутиона, сменивший его на посту начальника штаба сухопутных войск.

Вскоре отношения между Насутионом и Яни испортились. Оба генерала были убеждёнными антикоммунистами, их беспокоил значительный рост влияния Коммунистической партии Индонезии (КПИ), пользовавшейся поддержкой президента. Однако Яни был убеждённым сторонником Сукарно, Насутион же позволял себе критику президента, который, по его мнению, оказывал слишком большую поддержку КПИ. К тому же, после своего назначения на пост начштаба сухопутных войск Яни уволил многих офицеров, пользовавшихся покровительством Насутиона либо состоявших с ним в дружеских отношениях, что также способствовало эскалации конфликта.

Документ Гилкриста

В 1965 году в Каире министром иностранных дел Индонезии Субандрио, который находился в египетской столице с визитом, было обнародовано письмо, якобы отправленное послом Великобритании в Индонезии Эндрю Гилкристом в британское министерство иностранных дел. В письме говорилось о том, что Великобритания и США оказывают поддержку заговорщикам из индонезийского генералитета, готовящим свержение Сукарно, а также планируют совместную военную интервенцию в Индонезию. Это письмо получило в индонезийской историографии название «Документ Гилкриста» (индон. Dokumen Gilchrist). После опубликования этого документа руководство КПИ заявило, что переворот готовит так называемый «Совет генералов», в который, наряду с другими представителями генералитета, входят Насутион и Яни.

Движение 30 сентября

В ночь с 30 сентября на 1 октября 1965 года левая военная группировка Движение 30 сентября, состоявшая в основном из младших офицеров, предприняла попытку государственного переворота. По приказу лидеров Движения было организовано похищение семи генералов, занимавших высшие посты в руководстве сухопутных войск, в том числе и Насутиона. В 4 часа утра 1 октября отряд под командованием лейтенанта Арифа (индон. Arief) на четырёх грузовиках и двух бронемашинах подъехал к дому Насутиона в Джакарте, на улице Джалан Телуку Умар, 40 (индон. Jalan Teuku Umar, 40). Охранник, дежуривший у входа в дом, не стал поднимать тревогу и вызывать начальника охраны, сержанта Искака (индон. Iskaq), который вместе с шестью солдатами находился в караульном помещении; по приказу Арифа, мятежники нейтрализовали охранников..

Около пятнадцати солдат ворвались в дом. В это время Насутион и его жена не спали; услышав шум, госпожа Насутион открыла дверь спальни и, увидев на пороге вооружённых солдат, позвала мужа. Насутион подошёл к двери, и в этот момент один из солдат выстрелил в него. Генерал и его жена попытались сбежать из дома через запасной вход, однако мятежники выломали двери и открыли стрельбу в спальне. Насутион выбежал в сад, где перебрался через забор и скрылся в расположенном по соседству посольстве Ирака. В это же время в небольшом коттедже, стоящем неподалёку от дома генерала, спали адъютант Насутиона, первый лейтенант Пьер Тендеан и помощник комиссара местной полиции Хамдан Масджур (индон. Hamdan Mansjur). Мятежники, по ошибке приняв Тендеана за Насутиона, убили его.

Стрельба разбудила мать Насутиона и его сестру Мардиа (индон. Mardiah); взяв с собой пятилетнюю младшую дочь генерала Ирму, Мардиа попыталась укрыться с ней в безопасном месте, но была замечена мятежниками. Один из солдат открыл огонь, в результате чего Мардиа была ранена в руку, три пули попали Ирме в позвоночник; от полученных ранений она скончалась в больнице через несколько дней. Тринадцатилетняя старшая дочь Насутиона Джанти (индон. Janti) и её кормилица Алфиа (индон. Alfiah) смогли убежать из дома и спрятаться под кроватью в коттедже.

До 6 утра Насутион скрывался в саду иракского посольства; убегая от мятежников, он сломал себе лодыжку. Затем он вернулся домой и попросил водителя отвезти его в Министерство обороны; прибыв в министерство, он поставил в известность Сухарто о том, что жив. Узнав, что в его отсутствие Сухарто взял на себя командование армией, Насутион приказал ему выяснить, где находится президент, связаться с командующим флотом Раденом Эдди Мартадинатой, командиром корпуса морской пехоты Хартоно Рексо Дарсоно и начальником полиции Сучипто Джудодихарджо (индон. Sucipto Judodiharjo), а также перекрыть все дороги, ведущие в Джакарту.

Примерно в 14 часов 1 октября лидер «Движения 30 сентября» Унтунг Шамсури объявил по радио об отстранении от власти президента Сукарно и переходе власти к так называемому Революционному Совету. Насутион отдал приказ о начале операции по разгрому мятежников и освобождению президента, находившегося на контролируемой мятежниками авиабазе Халим, возложив проведение операции на генерала Сухарто. Вскоре с базы Халим пришло сообщение от Сукарно, который объявил о назначении начальником штаба армии генерала Праното Ректосамудро (англ. Pranoto Reksosamudro), которому было приказано немедленно явиться к президенту. Однако Сухарто не позволил Праното вступить в должность.

Около 6 вечера Насутион прибыл в штаб-квартиру KOSTRAD, где ему была оказана первая медицинская помощь. Вскоре состоялось совещание, на котором Сухарто и Насутион убедили Праното отказаться от вступления в должность главнокомандующего. В течение дня 1 октября правительственные войска полностью освободили Джакарту от мятежников. В 6 часов утра 2 октября был взят последний оплот «Движения 30 сентября» — авиабаза Халим.

Роль Насутиона в возвышении Сухарто

После поражения «Движения 30 сентября» Насутион, положительно оценивший роль Сухарто в подавлении мятежа, настойчиво предлагал президенту возложить на него верховное командование армией. Первоначально Сукарно отказывался это сделать, так как его устраивал в качестве главнокомандующего Праното, однако позже всё же уступил. 5 октября 1965 года Сухарто возглавил командование «Копкамтиб» (индон. Kopkamtib, от индон. Komando Operasi Pemulihan Keamanan dan Ketertiban — Оперативное командование по восстановлению безопасности и порядка), а 14 октября сменил Праното на посту главнокомандующего.

В декабре 1965 года Насутион рассматривался в качестве одного из кандидатов на пост вице-президента, вакантный с 1956 года, когда его покинул первый вице-президент Индонезии Мохаммад Хатта, однако предложение занять этот пост было им отклонено. После этого Насутион был снят с постов министра обороны и начальника штаба Вооружённых сил: 24 февраля 1966 года Сукарно сформировал новый кабинет, в состав которого Насутиона не включили.

На посту председателя Временного Народного консультативного конгресса

11 марта 1966 года президент Сукарно издал указ, известный как Суперсемар (индон. Supersemar, от индон. Surat Perintah Sebelas Maret — Указ от 11 марта), в соответствии с которым Сухарто получал возможность действовать от имени президента. 18 марта 1966 года Сухарто провёл чистку правительства и Временного Народного консультативного конгресса (ВНКК) — высшего законодательного органа страны — от коммунистов и лиц, заподозренных в сотрудничестве с ними. Во время этой чистки был отстранён от должности председатель ВНКК Хайрул Салех. Все фракции ВНКК выдвинули Насутиона на должность нового председателя парламента, однако Насутион отказывался занять эту должность до тех пор, пока предложение ВНКК не было поддержано Сухарто.

20 июня 1966 года открылась генеральная сессия ВНКК, на которой Насутион ознакомил депутатов с текстом Суперсемара; на следующий день ВНКК ратифицировал Суперсемар, что делало невозможным его отмену президентом Сукарно. Также на сессии были приняты решения о запрете в Индонезии пропаганды учения марксизма-ленинизма, о лишении Сукарно титула пожизненного президента и о проведении парламентских выборов, которые были назначены на март 1968 года. Также поправка к Конституции, гласившая, что в случае, если президент не в состоянии исполнять свои обязанности, его преемником становится не вице-президент, а лицо, указанное президентом; таким образом, Сухарто официально становился наследником Сукарно.

В течение 1966 года популярность Сукарно значительно упала, стали звучать требования об его отставке. Президента обвиняли в сотрудничестве с «Движением 30 сентября» — это было связано с тем, что во время мятежа он находился на авиабазе Халим. 10 января 1967 года, на новой сессии ВНКК, Сукарно выступил с речью в своё оправдание, однако ему не удалось убедить оппонентов в своей невиновности. ВНКК осудил действия президента. Насутион, как председатель ВНКК, заявил, что Сукарно должен нести полную ответственность за свои действия, не исключив, что ему придётся предстать перед судом.

12 марта 1967 года на внеочередной сессии ВНКК Сукарно был снят с поста президента; временным президентом был избран Сухарто. Год спустя, 27 марта 1968 года, Сухарто был приведён к присяге в качестве президента Республики Индонезии.

Эпоха «нового порядка»

Падение влияния и отставка

Несмотря на то, что Насутион оказал значительную поддержку Сухарто в борьбе за власть, последний считал Насутиона опасным соперником и, вскоре после избрания на пост президента, начал ограничивать его влияние. В 1969 году Насутион был лишён права читать лекции в колледже Генерального Штаба и Военной академии. В 1971 году, за два года до достижения пенсионного возраста, он был уволен из рядов Вооружённых сил. Наконец, в 1972 году он оставил пост председателя ВНКК; председателем постоянного НКК, избранного в 1971 году, стал Идхам Халид (индон. Idham Chalid). После ухода Насутиона из политики видный деятель «нового порядка» генерал Али Муртопо дал ему прозвище «Политический бездельник» (индон. Gelandangan Politik).

В оппозиции «новому порядку»

После отставки Насутион стал убеждённым противником Сухарто. К этому времени сухартовский режим начал терять популярность: президента обвиняли в авторитарном стиле управления страной и бездействии по отношению к коррупции. После парламентских выборов 1977 года, на которых, по утверждению оппозиции, был произведён подлог голосов для обеспечения победы проправительственному блоку Голкар, Насутион заявил, что в Индонезии наступил кризис лидерства.

В июле 1978 года Насутион и бывший вице-президент Индонезии Мохаммад Хатта основали Фонд «Общество по углублению понимания Конституции 1945 года» (индон. Yayasan Lembaga Kesadaran Berkonstitusi 1945). В январе 1979 года должно было пройти первое совещание фонда, но правительство Сухарто не позволило его созвать. Совещание было проведено только в августе 1979 года, в нем участвовала группа депутатов НКК и представителей Вооружённых сил; на нём Насутион подверг критике Сухарто за отход от Конституции 1945 года и принципов Панча Сила.

5 мая 1980 года пятьдесят известных в Индонезии политических и военных деятелей, по инициативе Насутиона, подписали так называемую «Петицию пятидесяти». В их числе были: бывший губернатор Джакарты Али Садикин (индон. Ali Sadikin), бывший начальник полиции Хугенг Имам Сантосо (индон. Hoegeng Imam Santoso), бывший заместитель начальника штаба армии Ясин (индон. Yasin), бывшие премьер-министры Мохаммад Натсир и Бурхануддин Харахап, а также председатель Чрезвычайного правительства Республики Индонезии Шафруддин Правиранегара. 13 мая 1980 года петиция была подана в НКК: в Конгрессе состоялось её обсуждение, на котором подписанты предъявили Сухарто обвинения в нарушении демократии и принципов Панча Сила. Сухарто отверг это обвинения. Вскоре подписанты подверглись репрессиям: им был запрещён выезд за рубеж, ограничены возможность передвижения внутри страны и возможность трудоустройства.

Последние годы жизни. Реабилитация и смерть

К началу 1990-х годов правительство Сухарто начало проводить политику большей политической открытости, и репрессии против подписантов Петиции пятидесяти были ослаблены. В июне 1993 года Насутион, находившийся в то время в больнице, встретился с высшим руководством Вооружённых сил Индонезии. Затем его посетил государственный министр науки и технологий Бухаруддин Юсуф Хабиби, предложивший отставному генералу посетить верфь и авиационный завод, находившиеся под юрисдикцией его министерства. Вскоре правительство приняло решение о том, что санкции в отношении подписантов «Петиции пятидесяти» не распространяются на Насутиона; со своей стороны Насутион заявил о преодолении «разницы во мнениях» с правительством и прекращении со своей стороны критики действий правительства. В июле 1993 года Сухарто пригласил Насутиона в президентский дворец для личной встречи; 18 августа состоялась ещё одна встреча между ними. По итогам обеих встреч было объявлено, что взаимные разногласия между президентом и отставным генералом полностью преодолены.

5 октября 1997 года, по случаю годовщины Вооружённых сил, Насутиону, вместе с Сухарто и покойным к тому времени Судирманом, было присвоено почётное воинское звание «большой (великий) генерал» (индон. Jenderal Besar).

Абдул Харис Насутион скончался 5 сентября 2000 года от инсульта. Перед смертью он впал в кому.

Семья

Абдул Харис Насутион был женат на Аде Ирме Сурьяни Насутион, второй дочери известного политического деятеля Р.П. Гондокусумо (индон. R.P. Gondokusumo). Супруги познакомились на теннисном корте в Лондоне. В их семье было двое детей — дочери Ирма (убита в ходе событий 1965 года) и Джанти.

Память

В Джакарте действует Музей великого генерала доктора Абдула Хариса Насутиона, посвящённый его жизни и деятельности.

Награды

• Национальный герой Индонезии;
• Орден «Звезда Республики Индонезии» 2-й степени (1997);
• Орден «Звезда Республики Индонезии» 3-й степени (1963);
• Орден «Звезда Махапутра» 2-й степени.

Сочинения

• Nasution, Abdul Haris. Fundamentals of Guerrilla Warfare. — New York: Praeger, 1965.

Литература

Книги

• Bachtiar, Harsja W. Siapa Dia?: Perwira Tinggi Tentara Nasional Indonesia Angkatan Darat. — Jakarta: Penerbit Djambatan, 1998. — P. 220. — ISBN 978-979-428-100-0.
• Elson Robert. Suharto: A Political Biography. — UK: The Press Syndicate of the University of Cambridge, 2001. — ISBN 978-0-521-77326-3.
• [books.google.com.my/books?id=ldNPrKp_Q1gC Feet to the fire: CIA covert operations in Indonesia, 1957–1958]. — Naval Institute Press, 1999. — P. 3. — ISBN 978-1-55750-193-6.
• Fic Victor M. Kudeta 1 Oktober 1965: Sebuah Studi Tentang Konspirasi. — Indonesian. — Jakarta: Yayasan Obor Indonesia, 2005. — ISBN 978-979-461-555-3.
• Hughes John. The End of Sukarno: A Coup That Misfired: A Purge That Ran Wild. — 3rd. — Singapore: Archipelago Press, 2002. — ISBN 978-981-4068-65-9.
• Kahin George McTurnan. Nationalism and Revolution in Indonesia. — Cornell University Press, 1952. — P. 233. — ISBN 0-8014-9108-8.
• Keegan, John. World Armies. — 1979. — P. 314. — ISBN 978-0-333-17236-0.
• Penders, C.L.M. and Sundhaussen, Ulf. Abdul Haris Nasution: a political biography. — Indonesian. — New York: University of Queensland Press, 1985.
• Jenderal Tanpa Pasukan, Politisi Tanpa Partai: Perjalana Hidup A.H. Nasution. — Jakarta: Pusat Data dan Analisa Tempo (PDAT), 1998. — ISBN 978-979-9065-02-5.
• Ricklefs Merle Calvin. A History of Modern Indonesia since c. 1300. — 2nd Edition. — Stanford: Stanford University Press, 1991. — ISBN 0-333-57690-X.

Периодические издания

• А.Х.Насутион (Люди и события) // Новое время. — М., 1960. — № 12. — С. 31.
• Cribb, Robert (October 2001). «Military strategy in the Indonesian revolution: Nasution's concept of „Total People's War“ in theory and practice». War & Society 19 (2): 143–154. DOI:10.1179/072924701799733190.
• McElhatton,, Emmet [smallwarsjournal.com/blog/2008/05/guerrilla-warfare-and-the-indo/ Guerilla Warfare and the Indonesian Strategic Psyche]. Small Wars Journal (2008). Проверено 4 ноября 2006.
• Pour, Julius [www.kompas.com/kompas-cetak/0009/07/utama/pasa01.htm Pasang Surut Jenderal yang Selalu Terpinggirkan]. Kompas (7 September 2000). Проверено 4 ноября 2006.
• Sujatmoko, Bambang [www.hamline.edu/apakabar/basisdata/1997/03/11/0015.html Dwifungsi Di Tiga Zaman]. Gatra (8 March 1997). Проверено 4 ноября 2006.
• [www.hamline.edu/apakabar/basisdata/1998/11/20/0029.html Sejarah Jenderal Beroposisi]. Detik (19 November 1998). Проверено 4 ноября 2006.
• Sumbogo, Priyono B. [www.hamline.edu/apakabar/basisdata/1997/03/11/0024.html Jalan Tengah]. Gatra (8 March 1997). Проверено 4 ноября 2006.
• [www.tempo.co.id/ang/min/02/05/presiden.htm Transcript of Nawaksara Supplementary]. Tempo (5 April 1997). Проверено 4 ноября 2006.
• Wibisono, Christianto [www.suarapembaruan.com/News/2004/01/20/Editor/edi01.htm Hentikan «Bharata Yuda» 2004]. Suara Pembaruan (20 January 2004). Проверено 4 ноября 2006.

Ссылки

• Suwalu, Sulangkung [www.munindo.brd.de/artikel/artikel_03/art03_nasution_antar_suharto.html Peran Nasution Dalam Antar Soeharto Ke Puncak Kekuasaan]. munindo.brd.de (8 May 1999). Проверено 4 ноября 2006. [web.archive.org/web/20070927051136/www.munindo.brd.de/artikel/artikel_03/art03_nasution_antar_suharto.html Архивировано из первоисточника 27 сентября 2007].
• Utomo, Sumaun [kontak.club.fr/Fakta%20kebenaran%20korban%20tragedi%2065.htm Fakta Kebenaran Korban Tragedi Peristiwa 65]. A. Umar Said Official Website. Проверено 4 ноября 2006. [web.archive.org/web/20061101165220/kontak.club.fr/Fakta%20kebenaran%20korban%20tragedi%2065.htm Архивировано из первоисточника 1 ноября 2006].

Отрывок, характеризующий Насутион, Абдул Харис

Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…