Германо-китайское сотрудничество (1911—1941)

Германо-китайское сотрудничество (нем. Chinesisch-Deutsche Kooperation; кит. упр. 中德合作, пиньинь: Zhōng-Dé hézuò, палл.: Чжун-Дэ хэцзо) — сотрудничество между Китайской Республикой и Германией в 1911—1941 годах. Оно сыграло важную роль в модернизации китайской промышленности и национально-революционной армии непосредственно перед началом Второй японо-китайской войны. Существование Китайской республики, после падения в 1912 году династии Цин, было сопряжено с мятежами генералов на окраинах и иностранными вторжениями. Северный поход 1928 года номинально объединил Китай под руководством Гоминьдана. Необходимость модернизации китайской экономики и нужда Германии в стабильных поставках сырья в конце 1920-х годов сблизило страны. Интенсивное сотрудничество началось в 1933 году, после прихода к власти в Германии национал-социалистов, и продолжалось до начала Второй японо-китайской войны в 1937 году.

Ранние германо-китайские отношения

Ранняя германо-китайская торговля проходила через Сибирь, облагаясь таможенными сборами на границе Русского Царства. Для создания морского торгового пути до Империи Цин, в 1750-х годах была создана «Королевская прусская азиатская торговая компания Эмдена». После поражения Китая во Второй опиумной войне, в 1861 году были заключены неравноправные договоры с мировыми державами, в том числе с Пруссией. Рынок Китая представлял большой интерес для немецких компаний, вместе с тем китайское правительство нуждалось в современной технике в различных отраслях. Так, в 1872 году, немецкая компания Siemens & Halske осуществила свою первую поставку стрелочного телеграфа в Китай, а в 1876 году установила систему освещения Шанхайского порта. Однако в конце XIX века на китайском рынке доминировала Великобритания, с чем боролся канцлер Германской империи Отто фон Бисмарк. В 1885 году он провёл через рейхстаг законопроект о субсидировании компаний, осуществляющих пароходные сообщения между странами, и направил в Китай делегацию экономистов для оценки инвестиционных возможностей. В 1890 году был создан «Германо-азиатский банк», и к 1896 году Германия стала вторым по объёму торговым партнёром Китая, после Британии. В этот период немцы не проявляли в Китае имперских амбиций, что выгодно отличало их в глазах китайского правительства от британцев и французов; стало возможным военное сотрудничество. В 1880-х на германской верфи AG Vulcan Stettin для китайского флота перед первой японо-китайской войной были построены его флагманы «Чжэньюань» и «Динъюань». Юань Шикай обратился к Германии с просьбой о помощи в организации армии по современным стандартам. Концерн Krupp заключил договор о постройке укреплений в Порт-Артуре, немецкие компании начали поставлять в Поднебесную промышленное оборудование.

Также, в последние годы империи Цин, Германия оказала большое влияние на китайское законодательство. Китайские реформаторы готовили гражданский кодекс на основе Германского гражданского уложения, адаптация которого уже была принята в соседней Японии. Хотя при монархии проект так и не был принят, гражданский кодекс Китайской республики 1930 года базировался на нём. В настоящее время, с незначительными изменениями, этот кодекс действует в Тайване, гражданский кодекс КНР также основан на немецком уложении.

Во время правления Вильгельма II Бисмарк был отодвинут на второй план, новому императору не терпелось добиться внешнеполитических побед. Германия приняла участие в тройственной интервенции против Японии и добилась уступки Ханькоу и Тяньцзиня, однако не собиралась возвращать их Китаю. В 1897 году Германия добилась 99-летней аренды Циндао, после того как в городе было совершенно нападение на немецких миссионеров. Возможно, низшей точкой германо-китайских отношений было подавление в 1900 году восстания Ихэтуаней. Посылая немецкий корпус в Китай, Вильгельм напутствовал солдат «биться, как гунны», что сделало «гуннов» насмешливым прозвищем немцев в мировых войнах.

Накануне Первой мировой войны Германия оказалась изолированной после появления Антанты и заключения Англо-японского союза, попытка создания германо-американо-китайского союза не увенчалась успехом. После Синьхайской революции, в 1912 году республиканскому правительству Китая был выдан кредит в 6 миллионов золотых марок. С началом боевых действий германское правительство хотело вернуть китайцам Циндао, чтобы тот не попал в руки японцев, но не успело. Во время войны Германия не предпринимала активных боевых действий на тихоокеанском побережье, сконцентрировав силы на европейских фронтах. 14 августа 1917 года Китай объявил войну Германии и захватил Ханькоу и Тяньцзинь, после того как Антанта посулила ему возвращения всех концессионных территорий Германии в Поднебесной. Однако Версальский договор закрепил их за Японией, что вызвало в Китае негодование и стало причиной появления Движения 4 мая. В результате Первой мировой войны из трёхсот немецких компаний, действовавших в Китае в 1913 году, в 1919 году остались только две.

Германо-китайское сотрудничество в 1920-х годах

Версальский договор существенно ограничил объём промышленного производства в Веймарской республике. Немецкая армия была ограничена ста тысячами человек, военное производство было также значительно сокращено. Однако Германия осталась одним из лидеров в военных инновациях, многие промышленные предприятия сохранили оборудование и технологии производства военной техники. Имея ограничение на количество оружия в рейхсвере, Германия заключала договоры о его поставках со странами второго, в техническом отношении, эшелона, например, с СССР и Аргентиной.

После смерти Юань Шикая центральная власть Китая оказалась не способна бороться с генералами, захватившими власть на окраинах страны. Китай охватили войны, что, вкупе с многотысячными слабовооружёнными армиями, повышало ценность страны в глазах немецких оружейников. Правительство Гоминьдана в Гуанчжоу также жаждало помощи Германии, контакты с которой помог наладить получивший немецкое образование Чжу Цзяхуа. Кроме технической развитости, Германия рассматривалась как главный кандидат международного сотрудничества Китая из-за отсутствия у неё после войны империалистических интересов, а также ухудшения в 1925—1926 годах британо-китайских отношений. Также, в отличие от коммунистического СССР, Германия не имела партийных противоречий с Гоминьданом. Кроме того, Чан Кайши симпатизировал Германии, так как видел в её объединении пример для своей страны.

В 1926 году Чжу Цзяхуа пригласил Макса Бауэра в Китай для оценки инвестиционных возможностей, а в следующем году Бауэр прибыл в Гуанчжоу, где ему была предложена должность советника Чан Кайши. В 1928 году Бауэр вернулся на родину, где заключал, от имени гоминьдановского правительства, промышленные контракты на «реконструкцию» Китая и вербовал членов консультативной миссии в Нанкине. Правда, деятельность Бауэра была не очень удачной из-за запятнанной в Капповском путче репутации. Кроме того, Германию по-прежнему сдерживали версальские соглашения. Бауэр вернулся в Китай, где предложил сократить войска до небольшой, но элитной армии, вскоре заразился оспой и умер.

Германо-китайское сотрудничество в 1930-х годах

После смерти Бауэра и начавшейся Великой депрессии объём торговли между двумя странами сократился. После японского вторжения в Маньчжурию, гоминьдановцы осознали необходимость ускоренного развития военно-промышленного комплекса, что стимулировало объединение Китая и создание центрального планирования национальной экономики.

Приход национал-социалистов к власти в Германии в 1933 году ускорил дальнейшее развитие германо-китайских отношений. До этого немецкое государство не участвовало непосредственно в торговле между странами, оставляя её германским торговым домам. Поэтому вмешательство государства отпугнуло от Китая некоторых немецких капиталистов. С другой стороны, Третий рейх мобилизовал для нужд промышленности трудовые и материальные ресурсы и нуждался в новых сырьевых базах. Китай, с огромными запасами вольфрама и сурьмы, мог стать надёжным поставщиком дефицитных материалов. В мае 1933 года Ганс фон Зеект прибыл в Шанхай, где занял пост старшего советника германской миссии по экономическому и военному развитию Китая. В июне он представил Чан Кайши меморандум (нем. Denkschrift für Marschall Chiang Kai-shek), в котором изложил свою программу индустриального и военного развития Китая. Зеект предложил реорганизовать войска в небольшую, мобильную и хорошо оснащённую армию: такая армия является основой правящей власти; военная сила заключается в качественном превосходстве, и это превосходство вытекает из качества подготовки офицерского состава. Первым шагом к качеству Зеект видел изменение структуры войск. Армия должна быть выстроена централизованно, как пирамида, под сводным командованием Чан Кайши. Обучение солдат должно проходить по единому образцу, в «тренировочных бригадах». Офицерский корпус должен обучаться в специальных военных заведениях.

Кроме того, Китай рассчитывал, с немецкой помощью, создать собственную оборонную промышленность, чтобы в будущем не зависеть от поставок оружия из-за рубежа. Первым шагом к сотрудничеству была централизация не только китайских ремонтных предприятий, но и германских. В январе 1934 года было создано Партнёрство промышленной продукции (нем. Handelsgesellschaft für industrielle Produkte или HAPRO) для объединения немецких промышленных кругов в Китае. Чтобы избежать противоборства других держав, HAPRO было организовано как коммерческая компания. В августе был подписан «Договор по обмену китайских сырья и сельскохозяйственной продукции на германскую промышленную и другую продукцию», как следуют из названия, регулирующий поставки в Германию стратегически важного сырья в обмен на индустриальную продукцию и помощь в развитии. Взаимовыгодность этого договора для обеих сторон трудно переоценить. Китай смог обойти проблемы дефицита бюджета от непомерных военных расходов и отсутствия финансирования от мирового сообщества. Германия получила относительно стабильный источник дефицитных материалов. Также было налажено сотрудничество в военной сфере. В соглашении указывались равные права обеих сторон и заинтересованность в обмене. Выполнив миссию, Зеект был заменён на генерала Александра фон Фалькенхаузена, и в марте 1935 года вернулся в Германию.

В 1937 году китайская делегация под руководством Кун Сянси (заместителя премьер-министра, генерального казначея и президента Центрального банка Китая) отправилась в Европу для участия в коронации Георга VI. На обратной дороге, по приглашению Ялмара Шахта и Вернера фон Бломберга, она посетила Германию.

Делегация прибыла в Берлин 9 июня. На следующий день Кун встретился с Гансом фон Макензеном (фон Нейрат уехал в Восточную Европу). Кун отметил, что японцы не являются надёжными союзниками Германии, учитывая быструю оккупацию ими тихоокеанских немецких территорий в Первую мировую войну. Он сказал, что Китай проводит активную антикоммунистическую кампанию, в то время как в Японии это делается лишь для вида. Макензен ответил, что, пока он и Нейрат возглавляют министерство иностранных дел, у германо-китайских отношений не будет проблем. В тот же день Кун встретился с Шахтом, который заверил его, что заключённый с Японией Антикоминтерновский пакт не направлен против Китая. Германия также выдала Китаю кредит в 100 миллионов рейхсмарок, пообещав не оказывать финансовую поддержку Японии. 11 июня Кун посетил Германа Геринга, который сказал, что считает Японию «дальневосточной Италией» (имелось в виду предательство Италией Тройственного союза в Первую мировую войну), и что Германия никогда не сможет доверять ей. На прямой вопрос, какую страну Германия выберет своим другом, Китай или Японию, Геринг ответил, что рассчитывает на развитие Китая в великую державу, которая станет верным союзником Германии.

13 июня Кун встретился с Гитлером. Тот заявил, что Германия не имеет политических и территориальных интересов на Дальнем Востоке, и отношения между двумя государствами являются деловым партнёрством между индустриальной и аграрной странами. Гитлер, таким образом, надеялся стать посредником между Японией и Китаем, как позже между Италией и Югославией. Он заявил, что Германия никогда не нападёт на другие страны. Если же СССР вторгнется в Германию, одна немецкая дивизия разобьёт два советских корпуса. Единственное, что беспокоило Гитлера, это коммунистические движения в восточноевропейских странах. Также он заявил, что восхищён тем, как Чан Кайши построил мощное централизованное правительство.

В тот же день Кун встретился с Бломбергом, с которым обсудил соглашения 1936 года с HAPRO о поставках оружия и станков, кредите и вывозе вольфрама и сурьмы. 14 июня Кун покинул Берлин и уехал в США, откуда вернулся 10 августа, через месяц после начала Второй японо-китайской войны. Он просил Шахта, Бломберга, Макензена и Вайцзеккера о посредничестве в переговорах между воюющими сторонами.

Германия и китайская индустриализация

К 1936 году в Китае было всего около 16 000 километров железных дорог — в 10 раз меньше, чем планировал построить Сунь Ятсен в своих идеях модернизации Китая. Кроме того, половина из них находилась в Маньчжурии, уже отторгнутой Японией. Большая четвёрка (Великобритания, Франция, США и Япония), имевшая интересы в стране, в 1920-х неохотно финансировала строительство в Китае, а Великая депрессия и вовсе лишила Поднебесную иностранного капитала. Подписанные в 1934—1936 годах германо-китайские соглашения значительно ускорили строительство железных дорог. Главная дорога была проложена между Наньчаном, Чжэцзяном и Гуйчжоу. Эта железная дорога была необходима Германии для вывоза сырья, а Китай смог построить промышленные центры вдали от небезопасного побережья. Кроме того, она имела большое военное значение, позволяя перебрасывать войска после потери Шанхая и Нанкина. Была построена дорога Ханькоу—Гуанчжоу, соединившая южное побережье с Уханем. Она также доказала свою ценность на ранней стадии Второй японо-китайской войны.

Наиболее важные германо-китайские проекты развития промышленности были приняты в 1936 году, в рамках трёхлетнего плана, разработанного Национальным ресурсным комитетом Китая и корпорацией HAPRO. Этот план предусматривал создание промышленного центра, способного, в краткосрочной перспективе, противостоять Японии, а в долгосрочной, стать генератором китайского промышленного развития. Он базировался на нескольких компонентах развития, таких как монополизация добычи вольфрама и сурьмы, строительство сталелитейных и машиностроительных заводов в Хубэе, Хунани и Сычуани, а также развитие электроэнергетики и химической промышленности. Как уже отмечалось, с 1934 года Китай обменивал своё сырьё на немецкие опыт и оборудование. Стоимость модернизации промышленности была выше, чем стоимость поставленного сырья, что компенсировалось 100-миллионным кредитом и высокой инфляцией (в 1936 году марка стоила в 2 раза дешевле, чем в 1932). Китайские инженеры проходили обучение в Германии, что дало стране большое количество высокообразованных кадров для новых предприятий. На пике программы на германо-китайский оборот приходилось 17 % объёма внешней торговли Китая, а сам Китай был третьим крупнейшим торговым партнёром Германии. Начальные успехи трёхлетки были многообещающими, но в 1937 году началась полномасштабная война Китая с Японией.

Германия и военная модернизация Китая

Ответственность за реорганизацию, согласно сотрудничеству, китайской армии нёс Александер фон Фалькенхаузен. По плану Зеекта, армию следовало сократить до шестидесяти хорошо обученных и экипированных дивизий, но вопрос стоял в том, кто их будет учить. Академия Вампу выпускала верных Гоминьдану офицеров, но по качеству они не намного превосходили командиров войск губернаторов-милитаристов. За время сотрудничества, германские военные советники подготовили 80 000 пехотинцев из восьми китайских дивизий (3-й, 6-й, 9-й, 14-й, 36-й, 87-й, 88-й и Учебной), которые стали элитой армии Чан. Возможно, создание этих частей стало одной из причин, по которым гоминьдановское руководство решилось пойти на эскалацию конфликта после инцидента на мосту Марко Поло. Однако даже с этими дивизиями Китай не был готов бороться с Японией на равных: несмотря на возражения штабных офицеров и Фалькенхаузена, Чан Кайши бросил элитные подразделения в пекло битвы за Шанхай, где они потеряли треть своего контингента. После такого разочарования, Чан Кайши отвёл их и дальше использовал бережно.

Фалькенхаузен посоветовал Чан Кайши вести с Японией войну на истощение, считая, что у той не хватит ресурсов на длительную войну. Он рекомендовал удерживать фронт на реке Хуанхэ, отступать медленно, нанося врагу при этом как можно бо́льшие потери. Фалькенхаузен указал на желательность сооружения укреплённых позиций около горнодобывающих районов, на побережье, реках и других природных преградах. Ещё одним советом была организация партизанской войны на захваченных японцами территориях: этим умело занялись коммунисты. Бороться против японских танков и тяжёлой артиллерии китайцам было непросто, поэтому Фалькенхаузен предложил применённую в конце Первой мировой войны тактику «просачивания», которая задействует легко вооружённые штурмовые отряды.

Немецкая помощь в военном деле не ограничивалась обучением. По мнению Зеекта, 80 % вооружений Китая не соответствовали требованиям современной войны. Таким образом, существовала необходимость в постройке китайских оружейных заводов, и, с германской помощью, несколько таких предприятий было возведено, а существующие вдоль Янцзы — модернизированы. Например, в 1935—1936 годах был модернизирован Ханьянский арсенал. Его продукция включала пулемёт Максима, 82-миллиметровый миномёт и «винтовку Чан Кайши» на базе немецкой Kar98k. Винтовка Чан Кайши и Ханьян 88 (на основе Gewehr 88) оставались преобладающим оружием НРА на протяжении всей войны. На другом предприятии было организовано производство противогазов, планировавшийся завод по производству иприта так и не был построен. К маю 1938 года в Хунани были готовы несколько заводов по производству 20-, 37- и 75-миллиметровых орудий. В конце 1936 года под Нанкином был построен завод военной оптики, такой как бинокли и снайперские прицелы. Также были возведены предприятия по производству MG-34, горной артиллерии и даже запчастей для Sd.Kfz.222. Под эгидой немецких компаний было создано несколько НИИ, например, отделение IG Farben. В 1935—1936 годах Китай заказал у Германии 315 000 шлемов, большое количество винтовок Gewehr 88, 98, пистолетов Mauser C96. В страну ввозились: немецкое оборудование; небольшое количество самолётов (иногда в несобранном виде) Henschel, Junkers, Heinkel, Messerschmitt; гаубицы Rheinmetall и Krupp; горная артиллерия и противотанковые орудия, такие как Pak 35/36; бронетехника, например, PzKpfw I.

Эти усилия по модернизации стали доказывать свою пользу с началом японо-китайской войны. Хотя столица Китая, Нанкин, в итоге была взята, это заняло у японцев гораздо больше времени и сил, чем они рассчитывали. Их разочарование выразилось в устроенной ими Нанкинской резне. Способность противостоять Японии подняла дух китайской армии. Высокая цена побед не позволяла японцам продвинуться вглубь страны, к новой политической и промышленной столице Китая, Сычуани.

Завершение сотрудничества

Начавшаяся 7 июля 1937 года Вторая японо-китайская война свела на нет десятилетний прогресс отношений Китая и Германии. Гитлер выбрал своим союзником против СССР Японию, так как, несмотря на развитие Китая, та с бо́льшим успехом могла противостоять коммунизму. Заключённый 21 августа 1937 года Советско-китайский пакт о ненападении также подтолкнул его к этому решению, несмотря на протесты немецких инвесторов и Гоминьдана. Гитлер согласился, чтобы HAPRO поставила продукцию по уже заключённым договорам, но запретил подписывать новые. Он планировал стать посредником между воюющими сторонами, но события после битвы за Нанкин положили конец любым переговорам. Нацистские органы в Китае приветствовали вторжение Японии, назвав её последней надеждой в борьбе с китайскими коммунистами. В начале 1938 года Германия официально признала Маньчжоу-го. В апреле Геринг запретил посылать в Китай военную продукцию, а в мае были отозваны военные советники. Фалькенхаузен уехал в июне, пообещав Чан Кайши не сотрудничать с японцами. Переход к про-японской политике нанёс ущерб немецкой экономике, так как Япония и Маньчжоу-го были менее ценными партнёрами в торговле, чем Китай. Япония, также как и Германия, зависела от поставок сырья из-за рубежа, а в Маньчжурии немцы не получили приоритета в сравнении с другими странами. Заключённый непосредственно перед началом мировой войны пакт Молотова — Риббентропа несколько охладил германо-японские отношения, но позволил перевозить маньчжурское сырьё по железным дорогам СССР. Однако объёмы перевозок были невысоки, отсутствие тесных контактов между правительствами трёх стран также снижало их эффективность. Нападение на Советский Союз прервало и эти поставки.

До 1941 года и в Китае, и в Германии многие влиятельные персоны желали возобновить сотрудничество между странами. Однако неудачи немцев в битве за Англию 1940 года не позволили сделать решающий шаг навстречу этому. Был подписан Тройственный пакт с Японией и Италией, в июне 1941 года Гитлер признал коллаборационистское правительство Ван Цзинвэя, что поставило жирный крест на возможности восстановить контакты с правительством Чан Кайши в Чунцине. После атаки на Пёрл-Харбор, с 9 декабря 1941 года Китай, в составе Западных союзников, оказался в состоянии войны с Германией.

Наследие

Германо-китайское сотрудничество 1930-х годов было ближе всего к идеалу Сунь Ятсена о «международной кооперации» для модернизации Китая. Потеря Германией концессионных территорий в Китае, её нужда в сырье, отсутствие политических интересов в Китае делали возможным равные и стабильные отношения между странами, без империалистического подтекста, что омрачало внешнюю политику Китая в предыдущие годы. Появление технологически и военно развитого партнёра, при необходимости модернизации промышленности Китая и угрозы со стороны Японии, способствовало укреплению позиций Гоминьдана. После падения Веймарской республики начался бурный рост немецкой экономики, что, вкупе с близкой правой идеологией, сделало фашизм «модным» среди китайских политиков, которые видели в нём решение многолетних проблем страны. Хотя период активного германо-китайского сотрудничества ограничивается четырьмя годами, а большая часть построенных заводов и поставленного оружия были уничтожены во время японского вторжения, оно подготовило почву для дальнейшего развития Китая. После поражения Гоминьдана в гражданской войне, правительство перебазировалось на Тайвань. Многие министры и чиновники этого островного государства прошли обучение в Германии, также как учёные и военные, например, сын Чан Кайши, Цзян Вэйго. Бурный послевоенный экономический рост Китайской республики может быть связан и с трёхлетним планом 1936 года.

См. также

• История Китая
• Германская Восточно-Азиатская крейсерская эскадра
• История Китайской Республики
• Гоминьдан
• Национально-революционная армия
• Академия Вампу
• Эра милитаристов в Китае
• Японо-китайская война (1937—1945)

Литература

• William C. Kirby. [books.google.com/books?id=lzisAAAAIAAJ&pg=PA9&dq=isbn:0804712093&ei=I8yWSuGAJYeEyQSHrNXOBw&hl=ru#v=onepage&q=&f=false Germany and Republican China]. — Stanford, Ca: Stanford University Press, 1984. — 361 p. — ISBN 0-8047-1209-3.
• F. F. Liu. [www.archive.org/stream/militaryhistoryo027495mbp/militaryhistoryo027495mbp_djvu.txt A Military History of Modern China, 1924—1949]. — Princeton, NJ: Princeton University Press, 1956.
• Ike L. Griffith. Germans and Chinese. — Cal University Press, 1999.
• Bernd Eberstein. Preußen und China. Eine Geschichte schwieriger Beziehungen. — Berlin: Duncker & Humblot, 2007. — 281 p. — ISBN 978-3-428-12654-5.

Ссылки

• [www.feldgrau.com/articles.php?ID=11 Германская военная миссия в Китае, 1928—1938]  (англ.)
• [forum.axishistory.com/viewtopic.php?t=102455 Фотографии Гитлера и китайской делегации]

Отрывок, характеризующий Германо-китайское сотрудничество (1911—1941)

Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.